Гвенди и её шкатулка (ЛП) - Кинг Стивен (читать книги без .txt) 📗
Перед тем, как вернуть шкатулку на место, она смотрит на кнопки и произносит названия континентов, которым они соответствуют. Касается их, одной за другой. Они притягивают её; Гвенди нравится, как каждое касание будто бы наполняет её разными цветами. Но чёрную кнопку Гвенди не трогает: она какая-то страшная. Все они немного страшные, но чёрная похожа на большую чёрную родинку, уродливую и, возможно, злокачественную.
В субботу Питерсоны грузятся в универсал «Субару» и едут к сестре отца в Ярмут. Обычно Гвенди нравятся эти поездки, потому что у тёти Дотти и дяди Джима есть дочки-близнецы, почти её ровесницы. Чаще всего вечером в субботу устраивают двойные киносеансы (в этот раз в кинотеатре под открытым небом «Прайдс Корнер» показывают «Громилу и Скорохода» в паре с «Угнать за 60 секунд»), и девочки лежат в спальниках на земле и болтают о всяком разном, когда кино становится скучным.
Гвенди отлично проводит время и на этот раз, но её мысли постоянно возвращаются к шкатулке. А вдруг её кто-нибудь найдёт и украдёт? Она понимает, что вероятность этого невелика - воры обычно забираются в дом и не роются под деревьями на заднем дворе - но мысль всё равно её гнетёт. Отчасти потому, что шкатулка - её, отчасти - из-за маленьких шоколадок… Но самое главное - кнопочки. Вор обязательно их увидит и нажмёт, чтобы посмотреть, что случится. И что тогда произойдёт? Особенно если он нажмёт чёрную. Она уже мысленно называет её Раковой кнопкой.
Когда мама говорит, что хочет уехать в воскресенье пораньше (намечается собрание «Дам-попечительниц», а миссис Питерсон в этом году их казначей), Гвенди вздыхает с облегчением. Они приезжают домой, Гвенди переодевается в старые джинсы и идёт на задний двор. Некоторое время она качается на покрышке, потом делает вид, будто что-то уронила и опускается на одно колено, якобы чтобы его найти. Что она ищет на самом деле, так это холщовую сумку. Сумка на месте… но этого недостаточно. Гвенди украдкой тянется к двум скрюченным корням и трогает шкатулку. Одна из кнопок лежит прямо под её указательным и средним пальцами - Гвенди чувствует её выпуклую форму - и тут же отдёргивает руку, словно от раскалённой плиты. Как бы там ни было, Гвенди успокаивается. По крайней мере, до тех пор, пока на неё не падает тень.
- Покачать тебя, детка? - спрашивает папа.
- Нет, - отвечает она, поднимаясь и отряхивая колени. - Выросла я уже из этого. Лучше пойду в дом и посмотрю телевизор.
Мистер Питерсон обнимает дочь, поправляет ей очки на переносице и ерошит её светлые волосы.
- Какая же ты уже большая, - говорит папа, - но всегда останешься мой маленькой девочкой. Верно, Гвенни?
- Само собой, пап, - отвечает Гвенни и возвращается в дом. Прежде чем включить телевизор, она смотрит на задний двор через окно над мойкой (ей больше не нужно вставать для этого на цыпочки). Видит, как отец качает старую покрышку, и ждёт, что он опустится на четвереньки - может, ему станет интересно, что же она там искала. Или на что смотрела. Когда вместо этого он разворачивается и идёт в гараж, Гвенни отправляется в гостиную, включает «Соул трэйн» и танцует вместе с Марвином Гэем.
3
Когда в понедельник Гвенди возвращается после очередной пробежки по Лестнице самоубийц, рычажок под красной кнопкой выдаёт ей шоколадного котёнка. Ни на что особо не рассчитывая, она пробует второй рычажок, но прорезь открывается, панелька вылезает, а на ней - серебряный доллар 1891 года без единой царапинки. Позже Гвенди узна́ет, что такие монеты называются «не бывшими в обращении». Гвенди дышит на монету - лицо Анны Уиллес Уильямс затуманивается, - а потом вытирает давно умершую матрону из Филадельфии о футболку. Теперь у неё два серебряных доллара, и если мистер Феррис правильно оценил их стоимость, то их хватит почти на год учёбы в Мэнском университете. До этого, правда, ещё далеко, и слава богу: ну как двенадцатилетней девчонке продать такие ценные монеты? Вопросов не оберёшься!
«А сколько вопросов вызовет шкатулка!»
Гвенди трогает кнопки, одну за другой, за исключением жуткой чёрной. Задерживается на красной: она снова и снова обводит её пальцем с неописуемым чувством смятения и удовольствия. Наконец она кладёт шкатулку в сумку, возвращает в тайник и укатывает на велосипеде к Олив. Они пекут слоёные пирожки с клубникой под чутким руководством мамы Олив, а потом идут наверх и слушают пластинки. Дверь открывается, и к ним заходит мама Олив. Девочки думают, что она попросит их сделать потише, но нет: мама тоже хочет потанцевать. Им весело. Они гарцуют по комнате и хохочут как сумасшедшие, а потом, уже дома, Гвенди плотно ужинает.
Но никаких добавок.
4
Оказывается, средняя школа Касл-Рока очень даже ничего. Гвенди воссоединяется со старыми друзьями и заводит новых. Некоторые мальчишки поглядывают на неё, но ей это не мешает: среди них нет Фрэнки Стоуна и они не обзывают её дирижаблем «Гудиер». Благодаря Лестнице самоубийц, эта кличка канула в прошлое. В октябре Гвенди получает на день рождения постер с Робби Бенсоном, маленький телевизор (боже, какое счастье!) и уроки по смене постельного белья (не такое уж счастье, но терпимо). Её берут в футбольную и беговую команды, где она быстро становится самой лучшей.
Шоколадные зверюшки никуда не делись - всё время разные, они по-прежнему выглядят как живые. Раз в одну-две недели появляется серебряный доллар 1891 года. Пальцы Гвенди всё дольше задерживаются на красной кнопке, а иногда она слышит свой собственный шёпот: «Всё, что ты захочешь, всё, что ты захочешь».
Мисс Чайлс, их молодая и красивая учительница истории, лезет из кожи вон, чтобы заинтересовать своих учеников-семиклассников. Иногда её усилия вызывают жалость, но изредка получается просто здорово. Перед рождественскими каникулами она объявляет, что самый первый урок в новом году будет Днём любопытства. Каждый ученик придумает какой-нибудь вопрос на историческую тему, а мисс Чайлс постарается его любопытство удовлетворить. А если у неё не получится, то она задаст этот же вопрос всему классу.
«Только, чур, не спрашивать о половой жизни президентов», - предупреждает она к дружному гоготу мальчишек и хихиканью девчонок.
В День любопытства вопросы покрывают множество тем. Фрэнки Стоун хочет знать, ели ли ацтеки человеческие сердца, а Билли Дэю любопытно, кто установил статуи на острове Пасхи. Но большинство вопросов в этот январский день 1975-го - на тему «что было бы, если?». Что было бы, если бы Гражданскую войну выиграли южане? Что было бы, если бы Джордж Вашингтон умер от голода или холода в Вэлли-Фордж? Чтобы было бы, если бы Гитлер в младенчестве утонул в ванной?
Подходит очередь Гвенди. Она готова, но всё равно немножко волнуется.
- Не знаю, может, это не совсем то, что вы задавали, - говорит она, - но мне кажется, что тут могут быть исторические… м-м-м…
- Исторические последствия? - спрашивает мисс Чайлс.
- Да! Точно!
- Ладно. Озадачь нас.
- Допустим, у вас есть кнопка, волшебная такая, и если её нажать, то можно кого-нибудь убить или заставить исчезнуть. Или, например, взорвать любое место, которое вам не нравится. Кого бы вы заставили исчезнуть? Какое место вы бы взорвали?
Уважительно замолчав, класс обдумывает эту восхитительно кровожадную мысль, но мисс Чайлс хмурится.
- Вообще-то удалять людей из этого мира путём убийства или исчезновения - ужасная идея. Как и что бы то ни было взрывать.
- А как же Хиросима и Нагасаки? - спрашивает Нэнси Риордан. - По-вашему, взрывать их тоже было плохо?
Мисс Чайлс теряется.
- Нет, не совсем, но подумай о тех невинных, которые погибли при бомбардировке. О женщинах и детях. О младенцах. А радиация! От неё погибло ещё больше народу.
- Это понятно, - парирует Джои Лоренс, - но мой дед воевал с япошками на Гуадалканале и Тараве, и многие его сослуживцы там погибли. Говорит, что сам он выжил только чудом. Дед считает, что благодаря тем двум бомбам нам не пришлось вторгаться в Японию. Говорит, вторжение обошлось бы нам ещё в миллион погибших.
