Девять (СИ) - Сенников Андрей (первая книга .txt) 📗
По аудитории пролетел сдержанный шепоток. Кто-то прыснул: «Во, гном, даёт!» Голос посмелее произнёс: «Альберт Васильевич, а это записывать?» Горохов смутился, но додумал мысль до конца: да, болезнь — это выход, но почему-то ему не хочется открывать эту дверь. Хватало и без этого.
Тогда, в ноябре, под давлением СМИ и областной администрации, на пресс-конференции заместитель начальника областного управления ВД по следственной части генерал майор Бокий дал понять, что следствие по делу «Упаковщика» располагает новыми данными, есть подозреваемый, но в интересах следствия и так далее. Нарезка из видеоотчета о конференции транслировалась по местным новостным каналам. Кто-то сложил два и два, а кто-то подмазал компетентные источники. Когда Горохов вышел из СИЗО, щурясь от приглушённого света, его ждали не только Люся и Игорь на машине Мятовых, но парочка журналистов из вечерних бульварных листков. А что хуже всего — кто-то из родителей мальчиков…
Вышла безобразная сцена. Какая-то женщина с опухшим лицом повисла на рукаве Горохова в истерике, она кричала, и слюна летела ему в лицо. Люся протискивалась между ними, упираясь кулачками в грудь нападающей. Игорь оттаскивал за плечо мужчину со сведённым судорогой лицом. Бойкие субчики, выставив перед собой микрофоны, выкрикивали вопросы, алый огонёк камеры мигал за их спинами. Горохова мотало из стороны в сторону: безвольного, оглушенного. Он очнулся в машине. Игорь пришпоривал движок «девятки», Люся гладила Горохову щеки подрагивающими пальцами. «Колючий», — и беззвучно плакала, растягивая губы в гримасе.
Статья-комментарий к делу «Упаковщика» в «Ночном экспрессе» получилась умелой и мстительной. Имя Горохова называлось прямо, всё остальное читатель волен домысливать, как ему заблагорассудится. Люся рассвирепела, а Горохов лишь отмахнулся, мимолётно пожалев, что только вывихнул одному из журналистов руку.
Через несколько дней, на лекции он поймал на себе несколько пытливо изучающих взглядов, как ему показалось, не имеющих отношения к предмету. В тот же день он столкнулся у лифта с соседкой, приятной и обычно приветливой женщиной лет тридцати. Она держала за руку пятилетнюю дочь, объемистый пакет с эмблемой близлежащего супермаркета оттягивал другую руку. Горохов поздоровался и посторонился перед распахнувшимися дверями, улыбаясь девчушке.
— Нет, нет… — заторопилась вдруг женщина, пряча глаза. — Мы пешком, невысоко…
Горохов приподнял бровь: четвёртый этаж — невысоко? И тут до него дошло. Напряжённая спина женщины выражала смесь смущения и страха. Короткие косички с бантами испуганно подпрыгивали на плечах девочки. Она ничего не понимала. Пока. Горохов пожал плечами, но в горле запершило. Двери лифта сошлись, глухо пристукнув резиновыми краями, словно отсекали вчерашний день.
А день новый нёс в себе капельку паранойи, распыленной в морозном воздухе подобно отравляющему веществу. И следующий, и ещё… Знакомые лица на остановке отворачиваются без малейшего намёка на приветственный кивок, многоголовая очередь в студенческой столовой унимает возбуждённый гомон, шелестящий шепоток прерывается коротким звяканьем вилок и шарканьем пластиковых подносов по направляющим раздачи. Охрименко на университетской стоянке подсаживает дочерей в высокий, новенький Sportage. Он улыбается Горохову и машет рукой в своей обычной манере, но где-то на середине траектории неумолимое падение переходит в плавный, трепетный, даже какой-то защитный жест, ограждающий погодок от внешнего мира. Улыбка на лице кажется резиновым оскалом маски с пустыми глазницами. Горячий бензиновый ветер из воздуховодов автобуса треплет край «Ночного экспресса» в руках пассажира напротив. Человек бросает на Горохова короткие взгляды поверх газеты стоит только листам завернуться в очередной раз. На скамейке перед подъездом смена старушек, которых зима безуспешно обстреливает снежными зарядами, теснее сдвигают ряд при его приближении, головы в серых платках из собачьего пуха неспешно поворачиваются, как орудийные башни, и Горохов физически ощущает хищный клёкот словесного затвора, дрожь спускового механизма, изготовленного к прицельному выстрелу.
Чёрный прямоугольник распахнутой настежь двери под козырьком кажется входом в нору пещерного тролля. Дневной свет меркнет, но и его достаточно, чтобы чудовище окаменело на месте. Вот оно трусливо скрывается в темноте, распухший портфель раскачивается и бьёт по коленям…
«Упаковщика» так и не нашли. Убийства прекратились. «Ночной экспресс» пытался на этом спекулировать и вновь возвращал внимание читателей к Горохову, но хуже ему быть уже не могло…
Болезнь, вновь подумал Горохов, закрывая сухие воспалённые глаза и прислушиваясь к колючему шёпоту ветра. Да, ты болен, бормотал ветер. Ты болен Ямой. Ты чувствуешь ее дыхание, слышишь, как глубоко под снегом тяжко вздымается грудь в тревожных снах о прошлом и будущем. Плотный шрам тропы рассекает её безмятежное лицо. Она копит силы для тех, кто придёт окунуться в её тень и темные воды тайных желаний. Она ждёт, как и ты…
«Я?»
Да, ты затаился, но всё еще ждёшь…
«Чего? Чего я жду?»
Она знает…
«Что знает? Зачем я ей?»
Она знает, смеётся ветер. Ты знаешь, и она знает, что ты знаешь… Может быть, ты — Страж? Страж Ямы. Ветер заходится довольным уханьем, кружась меж телевизионных антенн на крыше, гремит жестью водостоков и стрелой уносится в небо, что ещё не устало горстями швырять ледяную труху в пасть ночи.
В часах на тумбочке щёлкнуло.
Горохов уснул.
Яма слепо потянулась к нему, как любящая женщина: на месте? здесь, рядом?
Глаза под веками беспокойно задвигались…
Новогодняя ночь трещала от мороза. Смог висел в воздухе, смерзаясь в коричневатые хлопья. Оранжевый свет фонарей мохнатыми шарами окутывал верхушки столбов, словно лампы превратились в красных карликов и не отпускали свет от себя силой притяжения. Трамвай не ходил часов с девяти вечера, автобусы не глушили двигатели, редкие «частники» кутали решётки радиаторов или щеголяли разноцветными картонками. Охотников пускать петарды было мало, ёлка на центральной площади Кирчановска подмигивала гирляндами только башенным часам на здании областной администрации. Предпраздничная суета на улицах закончилась рано. Народ торопился домой, согреться с сорокаградусного морозца водочкой, закусывая упругим груздком, заодно и старый год проводить.
Гороховы встречали Новый год у соседей. Женщины строгали, чистили, жарили, варили и парили часов с трех. Катя растормошила Горохова и вовлекла в сложную ролевую игру, правила которой менялись, чуть ли не по ходу действия. Сюжет вкратце таков. Урфин Джюс, потерпевший фиаско, как огненный бог, отказавшийся служить подземным королям и Арахне, в тайне не оставил претензий на владение Волшебной страной и продолжал искать формулу таинственного порошка из волшебных растений. Он жил в пещере Гингемы и перепробовал почти все снадобья из кладовой колдуньи, все сушеные травы, все банки с жуками и червями. Волшебного порошка он не получил, но по неосторожности воскресил саму Гингему, и тут всё началось. Одержимая жаждой мести, Гингема вернула Элли в Волшебную страну и вновь сделала маленькой девочкой. Колдунья заколдовала Тилли-Вилли, и теперь железный великан охотился по всей стране за Страшилой, Железным дровосеком и Смелым Львом, вытаптывая поля жевунов, разрушая города мигунов. Марраны скрылись в горах, Подземные короли вывели на поверхность войска, патрулируя дорогу из жёлтого кирпича на драконах. Волшебство Виллины оказалось бессильно перед злобой, алчностью и властолюбием, поразившими обитателей Волшебной страны, как чума.
Элли и её друзьям вновь предстояло схватиться со злом, и нужно было спешить. В новогоднюю ночь, как только часы пробьют полночь, власть зла установится в волшебной стране на следующую тысячу лет, если… Если не разыскать золотые башмачки. Элли должна надеть их и загадать своё желание. Какое? Она ещё не знает…
Горохов и веселился и печалился, узнавая в характерах и ситуациях заметный налёт современных сказок для детей и взрослых, фильмов, игр (чего только стоил проклятый отряд летучих обезьян, одержимых страшной жаждой крови), но увлёкся очень, впервые за несколько месяцев позабыв о собственных проблемах.
