Нашествие нежити - Кейн Джефри (чтение книг TXT) 📗

До того как стать археологом и обосноваться в родовом поместье Штраудов в Эндоувере, Штрауд успел послужить морским пехотинцем во Вьетнаме и полисменом в Чикаго. Все то, что он испытал, оказавшись во время боя во Вьетнаме на волосок от гибели, стальная пластинка, вживленная в госпитале Управления по делам ветеранов войны, его наследственность — все это вместе взятое превратили его жизнь в «проклятье». Будто стальная пластинка каким-то электромагнетическим зарядом активизировала уже данное ему от природы. Без пластинки, например, считал Штрауд, он не смог бы «принимать» голоса своих умерших деда и прадеда, как это с ним порой случалось.

В годы его службы полисменом в Чикаго газеты «Трибьюн» и «Сан-Тайме» окрестили его «психодетективом». Штрауду, правда, очень быстро надоело, что все, даже его товарищи по полицейскому участку, относятся к нему как к звезде балагана уродов.

Крупный, широкоплечий, в отменном здравии и прекрасной спортивной форме, Штрауд высился, словно каланча, среди окружающих, и это, наряду с его «даром», пугало более мелкий люд. В результате нашлось бы совсем мало тех, кого он мог бы назвать друзьями, а самого Штрауда жизнь научила опасаться тех, кто слишком рьяно домогался его дружбы.

В своих снах он иногда видел тонкую металлическую скобу в стальной пластине, которая, по мнению одного из специалистов госпиталя Управления по делам ветеранов войны в пригороде Чикаго, давила на нервный центр мозга. Это был тот самый участок, что становится наиболее активным во время «быстрого сна» [7].

Там, в госпитале Управления, Штрауд на некоторое время стал живой лабораторией для бесчисленных психиатров изо всех уголков страны, но потом его терпение лопнуло, и он решил отказаться от уготованной ему врачами роли. Не дожидаясь повторной неудачной операции, которую так жаждали учинить ему хирурги-мясники в попытке подправить свою собственную халтуру, он тайком сбежал из госпиталя.

Как бы то ни было, ни плохо поставленная пластинка, ни ее давление на мозг, ни связанные с этим «припадки» не помешали Штрауду год спустя весьма успешно закончить Полицейскую академию. Тринадцать лет прослужил он полисменом, и большую часть из них — детективом. Но на протяжении всей своей карьеры сыщика Штрауду никогда не удавалось представить себе все детали места преступления так ясно и отчетливо, как он видел сейчас неотвязный образ незнакомца, человека по имени Саймон Альберт Вайцель. Необыкновенно резко, ясно и четко, словно с помощью современнейшей техники с высочайшей разрешающей способностью, ему предстали мельчайшие черточки отталкивающего лица, пустые невидящие глаза, зеленоватая аура, загадочно дрожавшая там, где он стоял на краю бездонного котлована, разверзшегося прямо у его ног, словно зев самой преисподней. Там, в глубине, таился мир заблудших душ, и вот Вайцель судорожным движением автомата склоняется все ниже и ниже над этой жуткой пастью, и рука Штрауда метнулась во сне схватить, не пустить этого человека, но пальцы прошли сквозь него, как через пар… И как пар, исчез и сам дурной сон.

Это оставило его в покое. Образ незнакомца оставил его в покое. Штрауд ужасно устал, и тревожные сны были ему совсем ни к чему. И доставшееся по наследству проклятье тоже было совсем ни к чему. Но, чтобы избавиться от проклятья, нужно избавиться от собственной головы.

Его спящее «я» приказало ему сосредоточить все внимание на изумительной и умиротворяющей красоте египетских реликвий, которые он помог найти и классифицировать, и Штрауд выбрал себе во сне хрустальный череп. И на него снизошел тихий покой, который молил он во сне.

Глава 2

Разбудил Штрауда голос пилота, предложившего пассажирам пристегнуть ремни и рассказавшего о мрачных видах на погоду в районе посадки, лежавшем под плотным слоем облаков, который снижавшийся самолет и пронзал, приближаясь к аэропорту имени Кеннеди. Проходившая мимо стюардесса получила наконец возможность проявить заботу о нем, укоризненно сообщив, что обед Штрауд проспал.

— Надеюсь, не очень помешал вам накормить моих соседей, — извиняющимся тоном сказал ей Штрауд.

— Вы остаетесь в Нью-Йорке? — в свою очередь поинтересовалась стюардесса, встряхнув задорной рыжей челкой над огромными карими глазами на личике пай-девочки.

— Нет, лечу до Чикаго.

— Вот как… прекрасно, я тоже.

— Значит, еще увидимся, — пообещал ей Штрауд. Когда самолет выскочил из облаков, Штрауд увидел под ним лоснящиеся мокрые улицы города, раскрашенные серым и синим. Дождь, видно, шел здесь уже давно, и гигантский Нью-Йорк, едва различимый в пасмурном свете, вяло сочившемся из унылых облаков, словно бы съежился под нудно моросящими каплями.

Сгрудившиеся выше и вокруг самолета облака отражали огни города, образуя па фоне вечернего неба причудливые фигуры, напоминающие греческие скульптуры.

После посадки Штрауд терпеливо дождался, когда выйдут почти все пассажиры, взял дорожную сумку и направился к трапу с единственным желанием добраться до комнаты отдыха, где бы он мог ополоснуть лицо и наскоро побриться. В запасе у него было два часа, которые Штрауд не знал, чем занять. Полистаю «Нью-Йорк таймс», мысленно прикидывал он, может, поищу в киосках что-нибудь новенькое Стива Робертсона, любимого моего автора, потому что он всегда пишет о чикагской полиции.

Целиком погруженный в планы, как убить время, поскольку он всегда старался не терять зря ни минуты, Штрауд только на трапе заметил, что его встречают полисмены в форме. Господи, мелькнуло у него в голове, неужели из-за того инцидента в Египте. Он сразу представил себе международный скандал в связи с его фактической высылкой из зарубежной страны.

— Доктор Штрауд? Вы доктор Абрахам Штрауд? озабоченно обратился к нему один из полисменов.

— Ну, я Штрауд. В чем дело?

— Пройдемте с нами, сэр.

— Это еще куда? — Краешком глаза Штрауд увидел рыженькую стюардессу, с любопытством наблюдавшую эту сцену и вообразившую, конечно, самое худшее.

— С вами кое-кто хочет встретиться, сэр, да вот они здесь, рядом, — сообщил ему полисмен, приглашая к окну крытого трапа.

Глазам Штрауда представилась целая кавалькада полицейских мотоциклов вокруг лимузина явно официального вида. Многоопытный Штрауд безошибочно распознал большое начальство, но вот два человека, стоявшие под дождем у лимузина и напряженно всматривавшиеся в него из-под мокрых зонтиков, ни на начальство, ни, тем более, на полицейское начальство похожи отнюдь не были.

— И кто же хочет со мной встретиться?

— Комиссар полиции и его помощник, — нетерпеливо пояснил второй полисмен. — Сказали, что очень срочно. Может, уже пойдем?

— Сам комиссар полиции? — удивился Штрауд. Комиссар, вне всяких сомнений, находился в салоне лимузина, где было тепло и сухо. А вот двое встречающих в вымокших до колен брюках, отметил про себя Штрауд, одеты с типичной для ученых небрежностью. Один, очевидно, долго пытался завязать на себе галстук, но это ему так и не удалось, похоже, он то ли так и не научился этого делать, то ли совершенно забыл полученные в юности уроки. Второй же щеголял просто вопиющим сочетанием темно-синего в полоску пиджака с коричневыми холщовыми портами.

Полисмены вывели Штрауда через служебный выход, при этом один из них сообщил, что о багаже он может не беспокоиться, его сейчас доставят в целости и сохранности. Навстречу им бросились оба встречавших ученого вида, одновременно протягивая Штрауду руки и в унисон выражая необыкновенную радость по поводу его благополучного прибытия.

— Но как вы узнали, что я прилетаю именно этим рейсом? — полюбопытствовал Штрауд.

— А вы разве не получили нашу телеграмму? Мы же телеграфировали вам в Египет с просьбой прибыть ближайшим самолетом, — ответил высокий худощавый человек по правую от Штрауда руку.

— Нет, не получил. Мне пришлось вылететь… несколько неожиданно.

Один из встречавших был хрупкий, костлявый и седовласый коротышка. Второй, примерно того же возраста или чуть постарше, был высок, на лице его щетинились неряшливые усы, взращенные, вероятно, в порядке компенсации нехватки волос на голове. Те редкие седые прядки, что у него там остались, были старательно уложены в противоестественный зачес в безнадежной попытке прикрыть подвергшийся опустошению район. Зато на затылке у него топорщилась взлохмаченная грива, давно не знавшая ножниц. Высокий нервным жестом сорвал с себя очки и представился: