Крылья ветров (сборник) - Петровичева Лариса (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .txt) 📗
– Тренируетесь?
«Нет, блин, сваи заколачиваем», – сердито подумала Настя. Хохлова стояла возле сцены и рассматривала их с интересом и удовольствием: так кот рассматривает новое блюдо, которое явно собирается быть вкусным. Аспирант выпустил Настю, та немедленно и демонстративно принялась растирать ногу.
– Тренируемся, Анна Леонидовна, – сказал он. – Всё получается.
«Оптимист хренов», – хмуро подумала Настя. В зал тем временем влетела стайка девчонок с её потока – судя по всему, им невероятно приспичило полюбоваться, как аспирант обнимается с Настей под видом вальса.
Настроение стало хуже некуда.
– Девки, вы чего? – спросила Настя. Леночек Васильева улыбнулась ей максимально широко и белозубо и ответила:
– А вы тут танцуете, да?
– Нет, мы тут сваи заколачиваем, – мрачно ответила Настя. Хохлова довольно улыбнулась и обернулась к студенткам:
– Девочки, идёмте! Поможете мне с плакатами.
Девчата, искренне ненавидевшие бесплатный труд после окончания пар, уныло поплелись за ней. Аспирант покосился на Настю и подмигнул:
– Ну что? Будем надеяться, делегаций сегодня больше не будет?
– Давайте танцевать, – устало предложила Настя.
Получалось, конечно, не ахти. Аспирант хмурился, сердился, в конце концов сказал, что устал считать Настины ошибки и ждёт её на тренировке завтра в это же время. «Будто бы за ночь что-то может измениться», – устало подумала Настя, спускаясь со сцены к своим вещам. Аспирант некоторое время пристально рассматривал её, по-птичьи склонив голову набок; Настя не выдержала и спросила:
– Что?
Аспирант усмехнулся.
– Завтра у тебя социология. Не забудь.
Насте стало неприятно.
В половине шестого корпус был практически пуст. Волоча за собой по полу мешок с чешками и гетрами, Настя шла по коридору, мимо запертых аудиторий, и думала, что вот и ещё один день прошёл, через десять дней наступит весна, а это уже хорошая новость. Откуда-то издалека доносилась неуловимо классическая музыка: спецкурс по мировой культуре у первокурсников, автоматически отметила Настя. Скучно. Тяжко.
В читальном зале она вытянула со стеллажа папку с заданиями для практических по социологии, взяла на выдаче учебник Батыгина и забилась в самый дальний угол. До закрытия оставалось около часа, ксерокс уже не работал, и, глядя на объём того, что надо законспектировать, Настя едва не расплакалась. Всё было не так, всё было плохо, нога болела; Настя села за стол, решив записать всё, что успеет, но, начав предложение, бросила на полпути и уронила голову на тетрадь.
Жить не хотелось. Вот не хотелось, и всё; попробовав понять, почему ей так не везёт с начала семестра, Настя едва не расплакалась. Пикировки с Зонненлихтом, отсутствие стипендии, вывих, танец этот проклятый, и аспирант, который сунулся, куда не просят! Отбрехалась бы она от Хохловой, не впервой, так нет же, влез сам, и завтра семь шкур спустит на занятии, к которому она не успеет подготовиться… И крупное, и мелочи – всё в кучу, всё на неё.
Кто-то проходил мимо, потом остановился. Настя физически ощутила взгляд, равнодушно-спокойный, скользящий по ней с каким-то привычным, что ли, любопытством. Настя подняла голову и не удивилась, увидев Зонненлихта.
– Что? – спросила она, краем сознания отметив, что голос дрожит.
– Ничего, – сказал он. – Вы слишком громко плачете, Ковалевская.
Настя провела ладонью по щекам: действительно. И сама не заметила, что ревёт белугой, обливая горючими слезами учебник. Всё в порядке, всё нормально, всё будет хорошо…
– Вам-то что? – спросила она. Какое-то лихое бесшабашное чувство, стучавшее в виски, говорило, что ей нечего терять. Можно и похамить слегка. А можно и не слегка. – Какое ваше дело, идите себе мимо…
Зонненлихт демонстративно выдернул из-за соседнего стола стул и сел в проходе. Бросил портфель на колени.
– Всем преподавателям так грубишь или это моё особенное счастье?
– Со всеми людьми такой гад или это мне так повезло?
Внутренний голос сказал, что дни Насти в институте сочтены. Сейчас Зонненлихт встанет, пойдёт в деканат и напишет докладную на имя декана, что студентка Ковалевская обхамила его с ног до головы. Дальше будет тройной завал зачёта, не сдача оного комиссии и отчисление. Она прекрасно понимала, что так и будет, даже видела себя пред декановыми очами в позе царевича Алексея с известного полотна, но остановиться не могла: Остапа понесло.
Зонненлихт откинулся на стуле и стал рассматривать Настю с чувством и расстановкой, неспешно, будто изучая неожиданно попавший в личное пользование раритет. У Насти шумело в ушах.
– Что, думаете, как дальше издеваться?
– Вы знаете, нет, – покачал головой Зонненлихт. – Над вами и так уже судьба поиздевалась. Упавших я не добиваю.
Настя закрыла глаза. «Этого не может быть, – опустошённо подумала она. – Я не могу так с ним разговаривать. И он не может так разговаривать со мной. Это неправильно».
– Но вот поднять упавшего, и бить, пока он снова не упадёт, – медленно проговорила Настя, – это совсем другое удовольствие, правда?
– Разве я вас бью?
– Не только меня, Антон Валерьевич.
Зонненлихт вопросительно вскинул бровь.
– Вы же всех ненавидите, – сказала Настя, глядя на него в упор. – Как же вы так живёте, словно мы все грязь… Грязь под вашими роскошными ботинками… С чего вы так решили, хотела бы я знать…
Зонненлихт отвёл взгляд, и по его лицу скользнуло что-то вроде печали. Настя испуганно подумала, что сейчас он её ударит, и будет совершенно прав, она это заслужила. Пощёчину, и за лохмы, и об стол.
– Первое чувство, которое испытываешь, попадая сюда, – раздумчиво произнёс он, будто разговаривал сам с собой, – это отвращение. Самое настоящее отвращение. Ко всем, в том числе и к себе. Представьте себе то, что вам не нравится, то, чем вы брезгуете, то, что никогда не взяли бы в руки…
«Точно ударит», – подумала Настя и испуганно предположила:
– Какашка?
Зонненлихт усмехнулся. Не язвительно, как раньше, а почти по-доброму.
– Лучше жаба или паук. Страшно?
– Противно, – призналась Настя, уже ничего не понимая.
– Представьте, что вы, с вашим человеческим разумом, опытом, талантами, вдруг превратились в паука, – всё так же раздумчиво продолжал Зонненлихт. – В существо, которое вам омерзительно. Вы вынуждены жить по паучьим законам, установкам общества, морали, которая вам чужда. Вся ваша человеческая суть, все возможности, все силы и навыки ограничены уродливым телом насекомого, и из-за этого огромного количества вещей вы в принципе сделать не можете, – он ещё раз посмотрел на Настю, и теперь в его взгляде не было ехидной язвительности – только глубокая подлинная печаль, и Насте стало действительно страшно. – Самое страшное то, что вы помните, чем были. И видите, чем стали. Поэтому не стоит удивляться. Всё предельно логично.
Настя кивнула, растерявшись совершенно от полной нереальности происходящего, и тут её ткнули в плечо. Она вздрогнула…
…и проснулась в читальном зале. Шея затекла от лежания в неудобной позе, на щеке отпечатался контур учебника, и нога болела так, что Настя засомневалась, сможет ли встать.
– Они закрываются, – процедил Зонненлихт.
Настя ойкнула, судорожно схватившись за книгу. Дура, дура! Проспала целый час вместо того, чтобы конспектировать, и что делать завтра на семинаре? Она физически ощутила, как внутри что-то оборвалось и упало.
Зонненлихт протянул руку и легко вытянул книгу из стиснутых Настиных пальцев. Сделал несколько шагов в сторону выдачи.
– Маша, я возьму Батыгина до завтра?
– Конечно, Антон Владимирович! – звонко крикнула библиотекарша, выпускница мехмата и такая набитая блондинка, что становилось страшно. Зонненлихт криво ухмыльнулся.
– Неужели так трудно запомнить, как меня зовут… – сказал он и бросил книгу Насте. – Учи.
Социология стояла первой парой, и не нужно быть предсказателем, чтобы иметь уверенность в том, что Настю обязательно спросят. Аспирант вызвал её сразу, по первому же вопросу, и изучающе рассматривал, пока она рассказывала о социальных проблемах распределительных отношений. Его улыбка, одновременно жёсткая и плотоядная, красноречиво говорила о том, что халява Насте не грозит, и всем бы неплохо это уяснить.
