Часовщик - Кортес Родриго (первая книга .txt) 📗
— Неплохо бы… — рассмеялся хозяин.
— Ладно.
В следующий миг Томазо вышел из-под удара, а на счет «три» оба лежали на полу в самых неудобных позах.
— Убедил?
— Тебя где так натаскали, брат? — охнул хозяин дома. — Отпусти… больно.
Томазо отпустил обоих и прошел по комнатам.
— Пусто?
— Пусто… — выдохнул все еще охающий хозяин.
— Тогда слушайте. Папа в плену. Подписывает бумаги. Это самые последние новости из Европы. А что у вас?
Оторопевший хозяин еще раз охнул — теперь от ужаса.
— Папа в плену — это плохо.
— Так что у вас?
— У нас очередная война против редукций, — подошел хозяин дома.
— Комунерос… — понимающе кивнул Томазо.
Борьба общин и цехов против Церкви и Короны в защиту вольностей, начавшись в Кастилии, перекинулась и сюда. Но если в Кастилии их достаточно быстро разгромили, здесь, на краю света, комунерос до сих пор были грозной силой.
— Да, комунерос, — подтвердил агент, — но все решат не они, все решат голландцы. Вот кто сейчас — главная беда.
— А что они могут? — заинтересовался Томазо.
Он знал, что военный флот у голландцев сильный, но чтобы всерьез угрожать Южному материку, флота недостаточно.
— Голландцы напирают на закон.
— И как?
— Они утверждают, что это они, пусть и под флагом кастильской Короны, открыли и освоили этот материк.
— Весь?! — поразился такой наглости Томазо.
— Почти весь, — кивнул хозяин дома. — И вот в чем беда: у них есть документы. Акты с именами голландских пиратов и капитанов… все честь по чести.
Томазо сокрушенно покачал головой, а потом вдруг подумал, что, случись Южной Европе проиграть, голландцы вполне могут отхватить южную часть Нового Света. А к тому шло.
— А все-таки что там с редукциями? — напомнил Томазо.
— Уже четыре пали… рабов вывели, остальное сожгли.
— Ч-черт! — не выдержал Томазо.
Он никогда не занимался редукциями, но проигрывать не любил.
— Но хуже всего, что сейчас их некому остановить, — добавил хозяин дома. — Если так дело пойдет, нашим владениям в Парагвае и Бразилии конец. И тогда голландцы будут здесь как дома.
В этот день Гаспар, впрочем, как и еще несколько нанятых с полгода назад «практиков», получил последнее предупреждение.
— Если мы не создадим свою версию календаря, ее создадут англичане, — прямо сказал отец Клод. — Или голландцы… или еще кто.
— Я понимаю, — угрюмо кивнул Гаспар.
— Нет, ты не понимаешь, — сварливо возразил отец Клод. — Если единый христианский календарь первыми сделают они, Риму в истории Церкви выделят место на задворках — там же, где сейчас торчат Александрия и Византия.
Гаспар потупился. Сейчас, когда Австриец методично диктовал Папе свои условия, к тому все и шло.
— Думай, Гаспар, думай, — похлопал его по плечу ведущий историк Ватикана. — А то вместе в ссылку на Канары отправимся.
Бруно видел, чего более опасаются монахи: разреши индейцу убить белого, и завтра он это сделает уже по своей воле. Но вот как раз на это Бруно было решительно наплевать. Он уже видел: все эти идущие на них войной землячества поселенцев — всего лишь примитивные устройства с претензией на власть, на деле годные разве что в переплавку. То, что создавал он, было на порядок сложнее и, в отличие от коммун, имело будущее.
Поэтому он первым делом вырезал из стены индейского навеса кусок бамбука, замазал один конец глиной, набил его порохом, сунул в ствол камешек и со всеми предосторожностями произвел первый выстрел. Бамбук треснул, но выдержал. Бруно рассмеялся, взял испытанный образец и отнес его к Херонимо.
— Нарубите бамбука, обтяните его бычьей кожей для верности, и у вас будет ружье на один выстрел.
Монах обмер. Легкость обрезков бамбука позволяла индейцу носить за плечом два-три десятка готовых к выстрелу одноразовых мушкетов. Но главное, их не надо будет перезаряжать! Это давало колоссальное преимущество в бою.
— Думаю, тренировки в стрельбе нужно начать немедленно и во всех редукциях, — остановился в дверях Бруно.
— Только так… — прошептал потрясенный монах.
Едва начались тренировки в стрельбе, Бруно заткнул уши кусочками жеваной коры и углубился в мысли. Этот Кампанелла неплохо начал, но утонул в деталях вроде обычая раздевать горожан перед тем, как назначить, кому с кем спариться. А потому главной идеи истинного автора Кампанелла то ли не понял, то ли не принял, хотя и был к ней: очень близко.
— Я могу повлиять на движение планет, — тихо проговорил Бруно, наслаждаясь возникающим в голове гудением голоса. — А потому я могу изменить мир.
Малoe имеет власть над большим, — в этом и было главное открытие Бруно. Так пылинка опия заставляет видеть цветные сны, так укус мелкой парагвайской мошки заставляет человека раздуться и покраснеть, и — он снова вернулся к этому сравнению — так маленький плевочек из тела мужчины порождает в женщине новую жизнь. И он уже догадывался, как стать этим плевочком во Вселенную.
Олаф рассказывал ему о резонансе. И Бруно уже имел власть заставить всех индейцев во всех редукциях материка топнуть правой ногой ровно в шесть утра. И земля наверняка лопнет. Но Бруно этого не хотел.
Олаф показывал и такое удивительное явление, как прилипание шерстинок к натертой янтарной палочке — на расстоянии! И Бруно вполне мог заставить всех индейцев всех редукций натирать палочки из засохшей смолы до тех пор, пока сюда в Парагвай не притянется вся шерсть со всего мира. Но не это ему было необходимо.
Бруно хотел закончить доводку Вселенских курантов, так и не законченную Господом Богом. И для этого было необходимо сделать самую малость: ковкой и разогревом изменить мир вокруг себя. Потому что, как только он это сделает, сработает обратная связь, и жестко соединенные с судьбой Земли планеты сдвинутся со своих орбит, и мир станет на волосок ближе к идеалу.
Первый этап он выполнил превосходно: сотни тысяч индейцев многих десятков редукций уже были шестеренками — с одинаковым шагом зуба и одинаковым размером. В том, что они со временем притрутся к своему новому положению, часовщик был уверен как никто.
Когда войска подошли к той, самой первой увиденной Амиром редукции, он встал со своим обозом на холме, а потому видел все. Вот только предупредить о том, что святые отцы странным образом изменили тактику обороны, не успел никого. Комунерос, как всегда, с устрашающими криками кинулись рубить ворота, и впервые ворота легко подались и распахнулись.
На той стороне забора, прямо против ворот, стояли индейцы — каждый с чем-то вроде обтянутого кожей посоха в руках и двумя-тремя десятками таких же «посохов» за спиной.
— А-ла-ла-ла-ла! — первыми кинулись на них мамелюки.
Посохи пыхнули синими пороховыми дымами, и первая шеренга мамелюков со стонами повалилась наземь. Стоящие по сторонам от Амира негры ахнули, а он непонимающе раскрыл рот. Ничего подобного он еще не видел. И тогда индейцы отбросили использованное оружие, достали из-за спин точно такие же «посохи» и, ничего не перезаряжая, ткнули фитилями в прорези. И первые ряды снова повалились, а мамелюки в нерешительности остановили атаку. И лишь когда индейцы сделали третий залп, мамелюки дрогнули и побежали.
Амир вытер мокрый лоб. Он уже понимал, сколько работы предстоит ему этой ночью. Однако индейцы, вместо того чтобы закрыться изнутри, впервые за всю историю редукций двинулись вперед — прямо на растерянных, ничего не понимающих комунерос. Индейцев было так много и они стреляли так быстро, что вся масса войска дрогнула и, бренча так и не использованным оружием, бросилась отступать — по той же самой дороге, по которой и пришла.
Вместо того чтобы — строго по заданию — уйти в лес и выстраивать для Папы столь полюбившееся ему идеальное общество, Томазо метался по побережью, словно пес, которому прижгли под хвостом. Здесь творилось черт знает что! И каждый день он видел, что Орден просто не успевает ничего ни выяснить, ни предпринять.
