История Лизи (др. перевод) - Кинг Стивен (читаемые книги читать TXT) 📗

– Сосредоточься, Лизи. Сейчас. Что есть мочи.

Она закрывает глаза и видит спальню для гостей в их доме на Шугар-Топ-Хилл. Видит Скотта в кресле-качалке. Видит себя, сидящую на ледяном полу у его ног, держа его за руку. За ним окно в корке льда, освещаемое фантастическими сполохами северного сияния. Телевизор включен и вновь показывает «Последний киносеанс». Парни в черно-белой бильярдной Сэма Льва, и Хэнк Уильямс в музыкальном автомате поет «Джамбалайю».

С мгновение она чувствует, как Мальчишечья луна мерцает, но потом музыка в ее разуме, музыка, которая звучала так четко и радостно, стихает. Лизи открывает глаза. Ей отчаянно хочется увидеть дом, но и большая серая скала, и тропа, уходящая под деревья «нежное сердце», еще здесь. И странные звезды по-прежнему смотрят вниз, только теперь хохотуны смолкли, и ветер не шуршит листвой, и даже колокольчик Чаки не позвякивает, потому что длинный мальчик остановился, чтобы прислушаться, и весь мир, кажется, затаил дыхание и прислушивается вместе с ним. Он здесь, слева от них, в каких-то пятидесяти футах, и Лизи чувствует его запах. Он пахнет как старые пердуны в туалетах площадок отдыха на автострадах, как номера дешевых мотелей, откуда не выветрить запах табачного дыма и виски, как обоссанные памперсы доброго мамика, когда та впала в старческий маразм. Длинный мальчик остановился за ближайшими деревьями «нежное сердце», прервал свой стремительный марш-бросок сквозь леса, и, Господи, они не возвращаются, они не возвращаются домой, они по какой-то причине застряли здесь.

Шепот Скотта такой тихий, что он вроде бы не произносит ни звука. И если бы не движения губ по ушной раковине, она могла бы поверить, что они общаются телепатически: «Это афган, Лизи… иногда вещи переносятся только туда, но не обратно. Обычно они переносятся в обе стороны. Я не знаю почему, но это так. Я чувствую, что он держит нас здесь. Брось афган».

Лизи разжимает пальцы и позволяет афгану упасть на землю. Звук – всего лишь легкий вздох (с таким доводы против безумия проваливаются в бездонный подвал), но длинный мальчик его слышит. Лизи чувствует изменения в потоке нечитаемых мыслей, чувствует накатывающий вал его безумия. Дерево ломается с оглушающим треском: тварь начинает разворачиваться, Лизи снова закрывает глаза и видит спальню для гостей в их доме, так ясно, как не видела ничего в своей жизни, видит предельно отчетливо, видит сквозь идеальное увеличительное стекло ужаса.

– Сейчас, – шепчет Скотт, и происходит самое невероятное. Она чувствует, как воздух выворачивается наизнанку. И внезапно Хэнк Уильямс поет «Джамбалайю». Он поет…

Он пел, потому что телевизор был включен. Теперь она помнила все так же четко, как остальные события своей жизни, и задавалась вопросом, как вообще могла это забыть.

Пора уходить с улицы Воспоминаний, Лизи… пора возвращаться домой.

Как говорится, все из пруда. Лизи получила то, за чем пришла, получила, погрузившись в последнее жуткое воспоминание о длинном мальчике. Ее грудь все еще болит, но боль уже не яростная, не пульсирующая, просто ноющая. В девичестве грудь ныла куда сильнее, стоило Лизи долгий жаркий день проходить в очень уж тесном бюстгальтере. С того места, где она стояла на коленях, погрузившись в воду до подбородка, она могла видеть, что луна, теперь уже уменьшившаяся в размерах, цветом напоминающая чистое серебро, поднялась почти над всеми деревьями на кладбище, за исключением самых высоких. И тут же у Лизи появился новый страх: а если длинный мальчик вернется? Услышит ее мысли и вернется? Вроде бы это место считалось безопасным, и Лизи полагала, что так оно и есть (по крайней мере безопасным от хохотунов и других тварей, которые могли жить в Волшебном лесу), но она понятия не имела, подчиняется ли длинный мальчик тем правилам, которые не подпускали сюда прочую живность? Почему-то у нее сложилось ощущение, что длинный мальчик… иной. Название старого рассказа-«ужастика» сначала вспыхнуло в мозгу, а затем ударило как колокол: «Ты свистни, тебя не заставлю я ждать» [99]. А за названием рассказа последовало название единственного романа Скотта Лэндона, который она терпеть не могла: «Голодные дьяволы».

Но прежде чем Лизи двинулась к берегу, прежде чем поднялась с колен, еще одно воспоминание вспыхнуло у нее в голове, совсем недавнее: перед самым рассветом она проснулась в одной кровати со своей сестрой Амандой и обнаружила, что прошлое и настоящее перемешались. Хуже того, Лизи практически поверила, что рядом с ней лежит не сестра, а ее мертвый муж. И в какой-то степени так оно и было. Потому что, пусть существо это лежало в кровати в ночной рубашке Аманды и говорило ее голосом, произносило оно фразы их секретного семейного языка, которые знал только Скотт.

«Кровь-бул идет к тебе», – сказало существо, с которым она лежала в одной кровати, и точно, пришел Черный принц инкунков и достал из пакета ее собственный консервный нож.

«Он придет из-за пурпура. Ты уже нашла три первые станции. Еще несколько, и ты получишь приз».

И какой приз пообещало ей существо, лежавшее в кровати? Напиток. Она предположила – «коку» или «Ар-си», призы Пола, но теперь знала, что речь шла совсем о другом напитке.

Лизи наклонила голову, погрузила избитое лицо в воду, а потом, не позволяя себе думать о том, что делает, дважды быстро глотнула воды. И если стояла она в горячей воде, то в рот попала прохладная, сладкая, освежающая. Она могла бы выпить и больше, но интуиция велела ограничиться двумя глотками. Два – правильное число. Лизи коснулась губ и обнаружила, что раздутость практически сошла на нет. Ее это не удивило.

Не заботясь о сохранении тишины (и не поблагодарив пруд, пока не поблагодарив), Лизи побрела к берегу. Путь этот, похоже, занял целую вечность. Никто уже не ходил по воде, да и на пляже не было ни души. Лизи вроде бы увидела женщину, с которой она говорила, сидящей на одной из скамей, рядом со своей спутницей, но полной уверенности у нее не было. Потому что луна еще не поднялась. Еще какое-то время она смотрела на амфитеатр, взгляд ее зацепился за сидевшую на одном из верхних рядов фигуру, с головой завернутую в кисею. Лунный свет заливал серебром половину фигуры, но тем не менее она поняла: это Скотт, и он наблюдает за ней. И идея эта не показалась ей безумной. Разве не хватило ему воли и силы духа, чтобы прийти к ней, пусть и на несколько мгновений, перед рассветом, когда она лежала в кровати вместе со впавшей в кому сестрой? Так почему у него не могло возникнуть желания что-то сказать напоследок?

Ей захотелось позвать его по имени, пусть это и означало, что она в опасной близости от грани, которая отделяла нормальную психику от безумия. Уже открыла рот, а вода с мокрых волос текла в глаза, вызывая жжение. До нее донесся едва слышный звон колокольчика Чаки.

И вот тут Скотт заговорил с ней в последний раз:

– Лизи.

Бесконечно нежный этот голос. Звал ее по имени, звал домой.

– Маленькая…

– Лизи, – говорит он. – Любимая.

Он в кресле-качалке, а она сидит на холодном полу, но дрожит как раз он. Лизи внезапно вспоминает слова бабушки Ди: «Боится и дрожит в темноте», – и тут же понимает, что ему просто холодно, потому что желтый афган остался в Мальчишечьей луне. И это еще не все. Вся гребаная комната напоминает холодильник. Тут и раньше было более чем прохладно, а теперь воцарился мороз. Да и свет выключился.

Прекратилось мерное гудение отопительного котла, в окне с морозной корочкой на стекле она видит только яркие цвета северного сияния. Фонарь во дворе Галлоуэев погас. «Поломка в системе подачи электроэнергии», – думает Лизи, но нет, телевизор работает. Парни из Анарена, штат Техас, болтаются в бильярдной, и скоро они поедут в Мексику, а когда вернутся, Сэм Лев уже умрет, его завернут в кисею, и он будет сидеть на одной из этих каменных скамей, выходящих на п…