Лэшер - Райс Энн (книги без сокращений .txt) 📗
– Да, это Эшлер! – изрек он громким шепотом.
– Нет, это Талтос! – раскатистым голосом возразил глава клана. – Это порождение дьявола. Нам следует предать его огню.
Те трое, что выжидали у очага, бросились ко мне, но отец преградил им путь. Священник последовал его примеру. Джентльмены, способно ли ваше воображение воссоздать эту жуткую картину? Старик, подобно Михаилу Архангелу, призывает уничтожить порождение дьявола, а те, чьи сердца не столь безжалостны и жестоки, пытаются ему воспрепятствовать.
Что до меня, то я в ужасе смотрел на огонь, не в силах представить, как языки пламени будут пожирать мою плоть и жизнь моя, едва начавшись, оборвется в невыносимых мучениях. В голове моей словно звучали крики и стоны тысяч страдальцев, принимающих огненную казнь. Волны страха затопили мою память, и теперь в душе моей царило лишь отчаяние, сковавшее меня по рукам и ногам.
Священник обнял меня за плечи и увлек за собой к выходу.
– Я не позволю вам уничтожить то, что создано Господом, – непререкаемым тоном произнес он.
Ощутив прикосновение его ласковых, надежных рук, я едва не расплакался.
Отец и священник вывели меня из замка. Глава клана следовал за нами по пятам, не спуская с меня злобного, подозрительного взгляда. Мы направились в собор. С неба по-прежнему падали редкие хлопья снега. По пути нам попадались люди, укутанные в меха и шерсть. Из-за этих бесформенных одежд почти невозможно было различить, кто мужчина, а кто женщина, тем более что холодный ветер заставлял прохожих низко опускать головы. Некоторые из них из-за крайне маленького роста больше походили на детей. Но если мне удавалось разглядеть их лица, то я видел, что в большинстве своем эти лица изборождены морщинами.
Двери собора были открыты, внутри горело множество свечей. Я вновь услышал сладостное пение, а когда мы подошли ближе, увидел гирлянды из сосновых веток, украшавшие арку над входом. Пение, несущееся из-под куполов собора, показалось мне невыразимо прекрасным. Свежий смолистый аромат сосны наполнял воздух. Ветер приносил из города аппетитный запах дыма и готовящейся пищи.
Песня, что звучала в соборе, была исполнена ликующего торжества. То был веселый, радостный мотив, хотя и не такой стройный и согласованный, как: печальная песнь монахов. На этот раз меня захватила не мелодия, властная и всесильная, но неописуемый восторг, в ней звучавший. Из глаз моих хлынули слезы.
Мы пристроились в хвост длинной процессии желавших попасть в собор. Процессия, слава богу, продвигалась медленно, так что я получил возможность вновь обрести душевное равновесие, которого меня лишило пение. Глава клана низко надвинул на лицо шерстяную шапку, дабы никто из жителей города не узнал его. Отец, который не снимал мехового плаща даже во время пиршества, и священник, накинувший на голову капюшон, поддерживали меня с обеих сторон. Если бы не они, я, пожалуй, не удержался бы на ногах. Слабость, овладевшая мною столь неожиданно, немало удивила их.
Бесконечный поток паломников неспешно продвигался к дверям собора. Наконец настал и наш черед войти под его высокие своды. Несмотря на то, что все мои чувства были поглощены музыкой, колоссальные размеры собора поразили мое воображение. Никогда прежде не видел я здания, которое могло бы соперничать с собором по размаху и великолепию. Невероятно высокие и узкие окна, изящно изогнутые арки – все это, по моему разумению, не могло быть делом рук человеческих. Создать такое под силу лишь богам. В дальнем конце собора, высоко над алтарем, я заметил окно в форме цветка. Убеждение в том, что люди не в состоянии создать подобную красоту, крепло в моем новорожденном сознании. Я был охвачен благоговейным трепетом.
Пока мы продвигались к алтарю, я увидел, что в одном из церковных приделов сооружено подобие яслей, где на сене лежат самые настоящие корова, вол и баран. Животные были стреножены, однако беспрестанно передвигались, от их свежего навоза валил густой пар. Перед ними стояли высеченные из камня изображения мужчины и женщины. То были статуи довольно грубой работы, с ярко раскрашенными глазами и волосами. Между ними в крошечной колыбели лежало новорожденное человеческое дитя, пухлое и круглолицее. Конечно, подобно мужчине и женщине, это тоже была мраморная статуя, однако выполненная более искусно. Губы ребенка улыбались, стеклянные глаза сияли.
Для меня это зрелище явилось настоящим чудом. Я уже рассказывал вам, что зеленые глаза священника напомнили мне драгоценные камни. Теперь, увидев блестящие глаза божественного младенца, я был поражен и пленен ими.
Полагаю, все эти мысли и чувства возбудила во мне музыка. Благодаря ей все вокруг казалось мне дивным сном. Но вдруг, словно очнувшись от наваждения, я с пронзительной ясностью осознал горькую истину.
Я понял, что сам никогда не был новорожденным младенцем, подобным тому, что лежал передо мной в колыбели. Едва я родился, мои размеры и отчетливая речь привели мать в содрогание. Да, я был чудовищем. Теперь у меня не оставалось в том сомнений. Испуганные крики женщин, ставших свидетельницами моего появления на свет, вновь зазвенели в ушах. С мучительной определенностью я понял, что не принадлежу к человеческому роду.
Священник сказал, что я должен опуститься на колени и поцеловать младенца, ибо это Христос, умерший во искупление людских грехов. Потом он указал мне на высоко висевшее распятие. Я увидел человека на кресте, увидел кровь, струившуюся из ран на его руках и ногах. Распятый Христос. Бог Леса. Повелитель Зелени. Слова эти молнией пролетели в моем сознании. Я знал, что младенец в колыбели и человек, в муках умирающий на кресте, – это одно и то же создание. И вновь крики и плач зазвенели у меня в ушах.
Музыка связывала воедино все разрозненные фрагменты моей памяти. Я понимал, что вот-вот лишусь чувств. «Возможно, – подумал я, – стоит мне впасть в забытье, как с прошлого слетят все покровы и для меня больше не останется тайн. Да, но даже если сознание мое угаснет, томительные моменты не исчезнут и ничто не избавит меня от боли».
Устремив взгляд на распятие, я содрогнулся при мысли о столь мучительной смерти. Мысль о том, что кто-то обрек прекрасное нежное дитя на такие страдания, казалась мне невыносимой. А потом я осознал, что все люди обречены на смерть с самого рождения. Они появляются на этот свет и оставляют его, не успев понять, что такое жизнь, за которую им приходится столь отчаянно бороться. Я опустился на колени и коснулся губами холодного каменного лба младенца. Поверите ли, мрамор показался мне живым и мягким. Потом я взглянул в раскрашенные лица мужчины и женщины и обернулся к священнику.
Пение, пленявшее меня, стихло. Теперь лишь приглушенные голоса паломников и покашливание, разносимое эхом под гулкими сводами, нарушали тишину.
– Пойдем, Эшлер, – сказал священник, взял меня за руку и торопливо повел через толпу, явно не желая привлекать внимание молящихся. Мы оказались около маленькой часовни, расположенной в главном нефе. Верующие, которым дозволялось входить в часовню по двое, толпились у ее дверей. Несколько монахов следили за порядком. Священник обратился к монахам с просьбой пустить нас в часовню, запереть ее и, извинившись перед другими верующими, временно не допускать их в часовню.
Священник пояснил, что глава клана хочет принести ежевечернюю молитву святому Эшлеру. Просьба его не вызвала ни протеста, ни возмущения. Напротив, она была воспринята как нечто само собой разумеющееся. Паломники, которым пришлось ждать, безропотно опустились на колени и принялись читать молитвы.
Мы оказались в каменной часовне, высота которой составляла примерно половину высоты нефа. Тем не менее она тоже поражала величием. Все здесь дышало святостью. Перед каждым из узких окон горели свечи. В центре часовни я увидел огромный саркофаг с вырезанным на его крышке изображением человека. Я сразу представил, какое множество верующих ежедневно приходили к этому прямоугольному каменному надгробию, как все эти люди молились, преклонив колени, благоговейно прикасались к саркофагу ладонями и припадали губами к изображению святого.
