Мы, монстры. Книга 2: Иные (СИ) - Вернер Тим (читаем книги .TXT) 📗
— Я сплю? — тихо спросила она. — Опять сплю?
— Н-ну… — протянул он. — Как бы тебе помягче… А, знаю! — прокашлялся и решительно заявил. — Тебя, Марла, расплющило о скалы. Так что в целом — да. Спишь. Вечным сном.
— Значит… Это твое царство? — она огляделась. Этого было недостаточно, и она развернулась вокруг себя. А потом — еще раз. Разворачиваться было легко, ветер был теплым, запах — сладким. Хотелось танцевать — и она раскинула руки. На третьем круге ее занесло, он отскочил, позволяя ей повалиться на траву и замереть, глядя в чистое небо.
— Не-а, — покачал головой, — ловить тебя больше не буду.
Присел над ней, но смотрел не на нее — поверх, вскользь, в видимую лишь ему одному даль.
— И нет, — продолжил задумчиво. — Это не мое царство. Не смеши, детка, — фыркнул, все так же, глядя мимо, — у меня там мрак, сквозняки и звенящие цепи… красота! Была. Я сам не вернулся еще, а царство отстраивать — это столько работы… Это не тебя поймать, хотя тебя поймать тоже, знаешь ли…
Он бормотал что-то еще, а Марла вдруг подумала, что он не менее безумен, чем она. Что вполне понятно — Смерть, она никогда не отличалась здравым рассудком, если вспомнить, кого, когда и как забирает. От этого стало смешно, и она рассмеялась, глядя на него снизу вверх.
Он вернулся за ней. Он поймал ее. Что еще нужно для того, чтобы быть безудержно счастливой?
Разве что понимание того, что он такой же сумасшедший.
Ух’эр оборвал себя на полуслове и задумчиво уставился ей в глаза. Мороз пробежал по коже. Что вполне объяснимо: как еще чувствовать себя, когда на тебя смотрит сама Смерть?
— Головой ударилась, когда падала? — сочувственно уточнил он.
Она села и прищурилась, не отводя взгляда. Подумаешь — смерть! Подумаешь — мороз по коже! Он подхватил ее — вот что главное.
— Так где я? — спросила она.
Он посмотрел так… Совсем не так, как раньше. Взгляд не был ни бриллиантов-острым, ни сверкающим и бездонным. Он был — как будто на одно мгновение бог смерти и впрямь ожил, и именно в это мгновение ему сделали больно. Кольнули иглой — и тут же убрали. И взгляд вновь затвердел, наполнился темным туманом.
Потянулся, поплыл сладкий гнилой запах.
— Я сделал сон, — сухо ответил он и резко поднялся. Бросил, не глядя. — Один сон для сумасшедшей девки мне все еще под силу.
И прежде, чем она успела что-то сказать, поменялся снова. Улыбнулся дико и широко, позволил ей поймать свой взгляд и доверительно сообщил:
— Твоя голова слишком ценна, чтобы разбивать ее о камни, — наклонился и впечатал ледяной указательный палец ей в лоб. — То есть ты не подумай, я ее разобью, чтобы все по-честному, но лишь когда достану оттуда все, что мне нужно. А там — ого-го как много всего! Спутано в такой клубок, конечно, что сразу не размотаешь. Но смотри, тут у тебя ничего нет. Нечем больше заняться, кроме как распутывать. Я даю тебе сон. И даю тебе время. Вспоминай, Марла, все, что знаешь.
Развернулся и двинулся к своему облаку. Он как будто спешил, оттого хромал еще сильнее, чем в прошлый раз. А она снова не хотела его отпускать, снова потянулась было, но он заговорил, остановившись у самой кромки клубящегося тумана:
— Человеческий ребенок слишком нетерпелив, чтоб извлечь из тебя все, что можно. К тому же сам не знает, что ему нужно. А я — знаю. И я, детка, умею ждать. Смерть всегда приходит в конце. В са-амом конце.
— Что именно тебе нужно? — спешно вскочив, спросила Марла, потому что он начал было поднимать руку, а она знала, что будет дальше: щелчок пальцами — он исчезнет, растворится в облаке. Надолго ли?
— Что-нибудь о Лаэфе, — небрежно бросил Ух’эр, обрывая начатое движение, но уже больше не оборачиваясь. И пробормотал, обращаясь уже не к ней, пробормотал себе под нос. — Он сейчас самый…
Щелчок пальцев. Туман. Сладкий запах. Громкое: пуф! — и все растворилось.
Марла села в траву и запрокинула голову вверх, щурясь на свет, что льется с неба. В небе не было светила — но свет был. Она очень старалась вспомнить что-нибудь о Лаэфе. Но в голову приходили совсем иные мысли.
Что поделать — она была мертвой, она была юной, но она осталась безумной. И не была хозяйкой своих мыслей. Ей все мерещился тот взгляд — почти человеческий взгляд бога Смерти, которого вдруг будто бы укололи.
И вспоминались легенды — древние легенды, где он был почти человеком.
— Тэхэ, охотой что правила, улыбалась Смерти… — прошептала Марла, нахмурилась, вспоминая дальше. Потерла виски.
***
Тэхэ, охотой что правила, улыбалась Смерти, и любил Ух’эр её улыбку, и смотрел на кровь на пальцах, целовал её, деля кровь — смертных ли, животных — на двоих.
Была с ним Тэхэ дикая нежна, купала в ручьях, укладывала в травах, умывала росой. И ждал Ух’эр, пока Тэхэ уйдет в дальнюю охоту, а когда ушла — накрыл тенью своей свет белый, и денно, и нощно сторожил любимую пуму дикарки — и горло ей перерезал, когда озарила его лучами своими Рихан. И тем забрал у Тэхэ власть над смертью зверей — только над жизнью оставил. И рисовали его с пумой у ног, а руки — в крови. Никто, никогда и навеки больше не смел на пути Смерти встать — и полюбить боялись. Любовь Ух’эра — утренняя роса в мерзлой траве. Любовь Ух’эра — расчёт безумца. Ух’эр — Смерть, и смерть несет в себе, и кто ближе к нему станет — к тому скорее…
***
Марла зажмурилась и замотала головой. Нет, не та история. В этой-то все ясно. Ух’эр здесь — не тот, у которого был человеческий взгляд. Старая это легенда, есть поновее. Чем старее легенда, тем труднее понять, насколько правдива. Впрочем, они все врут. Она в его глазах видела — все врут.
И еще одна — про смертную деву — наверняка тоже фальшивая.
***
…Тала — звали ту люди. Тала, которой что смертный, что бог, что сама — все игрушка, смех. Танцует, поет, смеется, у ног Ух’эра сидит, как он сам — у трона Лаэфового. Как Лаэф допускал к себе, допускает Смерть — смертную. У подножья Гьярнорру, в сокрытой пещере, во сне, за семью замками, закрытой от змей, от лучей, от глаз.
— Ведь все мы умрем, — Тала смеялась. — Ты — нет, никогда. Так чего ты боишься? Явись наяву — ничего не случится — увижу, пойму.
Слова ее болью и медом, и ядом, и солью, и сладким нектаром. Забыл он, что так — лишь во сне, а из сна только выйти — увидят. И змеи, и очи-лучи, и Рихан, и Ирхан и мать их Сорэн
— Вечную жизнь подарю, — разве имел Ух’эр на то право? — В воды Мирдэна окуну, Рихан и Ирхан лучи пусть сплетут в среб-златую корону, смотрите вы, люди, — царица идёт. Смерти царица!
Смеялась та, что Талою звалась. Смеялся за нею Ух’эр, безумие на безумие преумножая. Он помнил: коль ближе к нему кто-то станет, скорее сном вечным уснет. И в царстве своем ложе выстелил ей, укрыл лепестками, травой, паутиной…
***
Конечно, легенды врут.
Спроси Марла у него об этом, он бы так и сказал ей. А еще — разорвал бы ее на части. Бросил бы в самый темный кошмар. Преследовал бы денно и нощно и разрывал бы снова и снова. Так поступил бы с любым, кто напомнит ему о Тале. Сам никогда не забывал, но с собой уже поступил — он сам был кошмаром.
Она была глупой, девочка Тала. Юная дева с душой ребенка. Все звали ее безумной, смеялись над ней часто, а она и сама смеялась. Душу ее Ух’эр рассмотрел первой, тело — потом, много позже, когда встретил наяву. А началось все со сна, в который он случайно забрел, гуляя. Шагнул в разноцветный сказочный мир — и замер. Сон, достойный считаться его творением, не будь таким светлым.
Звонко пел ручей под ногами, птицы, раскинув прозрачные белые крылья, парили высоко в разноцветном небе, под сполохами радуг над головой. Птицы пели. Серебряными колокольчиками звенели им в ответ травы и цветы. А она танцевала на поляне, пронизанной лучами Ирхана, но — чудо! — лучи светили не сверху, снизу, из-под ног. Ух’эру так понравилась идея засунуть этих гадов, приспешников Сорэн, под землю, что он невольно вышел на полянку.
