Великий охотник Микас Пупкус - Петкявичюс Витаутас (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .txt) 📗
Когда птенец подрос, стал я ломать голову, какое имя ему дать, как назвать это диковинное создание. То ли окрестить орлоаистом, то ли куроуткой, то ли совоиндюком? Куроаистом? Совоорлом? Или лучше куроаистоиндюком? А может, все в одну кучу: куроаистосовоуткоиндюкоорел? Белиберда какая-то. Язык поломаешь, пока выговоришь имечко. И решил я по семейной традиции назвать его Тупкусом, бабушка всегда петухов дворовых этой кличкой наделяла.
Когда Тупкус подрос, стал я дрессировать это многоптичье отродье, стал ремеслу охотничьему обучать. Перво-наперво морил его три ночи голодом, три дня спать не давал. Потом нахлобучил ему на голову шапочку, специально сшитую для такого случая, чтоб ничего не видел, спутал покрепче лапы, чтоб не царапался. И в таком виде посадил себе на руку. Ношу, как драгоценность. Устанет рука, сажаю Тупкуса на жердочку, привязанную к толстой ветке, и раскачиваю. Качаю, качаю, пока до обалдения не укачаю. Как увижу, что он дошел до обалдения, снимаю с глаз повязку, распутываю лапы и даю мяса вдоволь.
Потом стал сажать Тупкуса на ветви дерева повыше. А сам отбегу в сторонку, мясо в руке держу. Стоит Тупкусу увидеть мою согнутую руку, как он тотчас взовьется, подлетит стремглав и отнимет у меня положенное угощение. А еще перед тем, как дать ему мяса кусочек, я громко свистел. Через месяц мой ученик, заслышав посвист, находил меня в самом укромном уголке и отнимал то, что ему причиталось.
Под конец я смастерил чучело лисицы и стал класть корм чучелу на голову. Поначалу Тупкус шарахался в испуге, но потом свыкся. Стоило ему увидеть рыжий лисий мех, даже рыжий клочок, как он вихрем налетал и трепал шкуру, добираясь до спрятанного мяса. Еще через денек-другой я начал таскать чучело на веревке. Тупкус настигал лису, вонзал свои страшные когти в чучело и до тех пор терзал его, пока не находил мясо.
В конце лета мы вышли с Тупкусом на первую охоту. Почуяв волю, Тупкус взмахнул могучими крыльями, заклекотал по-орлиному, закудахтал по-куриному и взмыл в поднебесье.
— Куд, куд-кудакшт! Клё-клё-клё, — кричал он, деревья дрожали, земля сотрясалась. — Куд, куд-кудакшт! Клё, клё, клё, — он кувыркался, камнем падал вниз, снова взмывал и парил в небе, описывая широкие круги, а все птицы в округе таращили глаза, вертели головами и ничего не могли понять. Даже самые удалые петухи не могли сообразить, откуда такая диковинная курица появилась.
Обманчивый голос Тупкуса всех лисиц в округе соблазнил, всех ястребов и соколов приманил, под конец примчалась и та хитрюга, что у меня курицу умыкнула да еще утку на обед утащила. Я эту воровку по белому пятну на лбу опознал.
"Ну, — думаю, — теперь Тупкус вам покажет, как охотятся дипломированные охотники! Сложит крылья и камнем на добычу!.." Так и случилось.
Как слетелись на его голос крылатые разбойники, что туча черная, испугался мой орел, сложил крылья и камнем упал… в болото. Упал и спрятался в осоке. Попробуй, достань его оттуда! Плавает с утками, с аистами вышагивает по кочкам, на лугу за лягушками охотится и посмеивается над всеми лисами и ястребами.
Меня от стыда за него даже жаром обдало. Кричу ему, свищу ему, а он вроде и не слышит, бессовестный. Журавли с аистами сообразили, что за птица к ним примазаться хочет, и давай его крыльями лупить, клювами длинными долбить, только слышно — лупть, дзюбть, пипть, тупть… И тогда не выдержало орлиное сердце Тупкуса, взыграло. Не смеют ничтожные пожиратели лягушек издеваться над ним, потомком царя птиц! Ка-ак разъярится мой Тупкус, как взовьется, одному — сдачи, другому — придачи, и стал дубасить да колошматить болотную рать, кого клюнет, кого двинет, кому наподдаст. Вмиг разметал противников, разбежались они, в три погибели согнувшись, в камышах попрятались, кряхтят, бока помятые почесывают.
А мы хохотали, а мы со смеху покатывались. Мне так и вовсе пришлось бока придерживать, чтоб не лопнуть от хохота. Чюпкус прыгал от восторга и звонким лаем заливался, даже Лупкус улыбался, раздвинув свои лошадиные губы. Только медвежонка смех не брал, ни разу даже не кувыркнулся, несмышленыш.
Расправившись с врагами, Тупкус взмыл высоко в небо и как заклекочет, как закудахчет, как заухает.
То был победный Тупкусов клич!
С тех пор он больше никого не боялся и ни от кого не прятался — ни в воде, ни в траве, ни даже в подушках. Вот тогда-то к нам и вернулось хорошее настроение и веселье, которые мы совсем было растеряли в этой мрачной, продымленной Нейлонии.
— Хе, хе!
ДОМА
Кто по счастью тужит, с тем оно не дружит. А кто отбивается, за тем оно гоняется.
Катился, катился я, как камешек в Нямунасе, и к осени докатился до родных мест. Соседи давно считали меня погибшим. Не раз по мне поминки справляли, из голенищ залпами палили. Но я все равно вернулся домой, живой и здоровый. Люди глазам своим не верили, ведь за это время на моей родине три войны отгремели, пять восстаний пронеслось и два раза беспорядки заваривались. Деревенские приветствовали меня, поздравляли, целовали, толпами к нашему дому валили, шишку на моем носу давили, одежду щупали, все убедиться хотели, я ль перед ними стою или привидение в моей одежке и обувке, мою трубку курит и честному народу очки втирает…
Но и после того виденному не верили и о моих похождениях всевозможные легенды сочиняли.
Докатились эти россказни до самой столицы, до Вильнюса. И опять налетели корреспонденты, ученые понаехали. Фотографировали меня в рост, рисовали на коне сидящим, на камне лежащим, даже на голову вверх ногами ставили и все уговаривали:
— Улыбайся повеселее, постарайся получше выглядеть!
Как же, будешь тут хорошо выглядеть. Пока ощупывали да на все лады поворачивали, так меня намяли, так натерзали, не только на человека, на чучело не похож стал. Как тот лев из Нейлонии.
Наконец заставили на базарной площади с бочки речь перед народом сказать, потом охотничьи приключения для Академии Охоты описать, воспоминаниями заморскими увешать все заборы деревенские. А за то, что я приспособил бочку под жилье, Общество Улучшателей Жилищ меня своим почетным членом выбрало и вторую денежную премию присудило.
Еще через несколько дней я с помощью одного писакибумагомараки две книги сочинил и степень доктора охотничьих наук получил. Одна из книг называлась "Влияние магнитных свойств Чюпкусова брюха на земную ось и на ступицу таратайкиного колеса", вторая — "Королевское происхождение Тупкуса и его значение для производства охотничьей дроби". Хотел написать третью — "Разница между яйцом всмятку и стоптанными Лупкусовыми подковами", но непредвиденные события нарушили мои научные планы и нежданно-негаданно забросили меня в Африку.
А случилось так.
В тот день, когда я надумал отдать бурого медведя в литовский цирк, дома поднялся страшный переполох: Тупкус возмущался, клекотал и надувался, как индюк, Чюпкус объявил голодовку, Лупкус наотрез отказался соль лизать и стал лысым хвостом махать. Под нажимом друзей я вынужден был отступить. Отвел косолапого в хлев и временно поселил его вместе с нашей телушкой Двиле.
И представьте себе, мой бурый лесной приятель подружился с новой соседкой, да так, что через несколько дней Двиле не только перестала бодаться, но и поесть норовила с ним из одного корыта, из одной лоханки молоко хлебала, спать ложилась бок о бок на соломенной подстилке, даже сны с мишкой старалась одинаковые увидеть. Короче говоря, сдружились они — водой не разольешь, льдом не разморозишь, огнем не отпугнешь.
Пришла зима. Снег припорошил замерзшую грязь, мороз выбелил зайцам шкурки, старикам повесил под усами сосульки, маленьких деток запер в комнате, плотными узорами на окнах скрыл от них весь белый свет. И вот однажды, в холодное яркое утро, прибежала со двора мать и заголосила, стала руки ломать:
— Без молока остались… Пропала наша Двиле…
