Неизведанные пути - Бодров Виталий Витальевич (читать книги без сокращений .txt) 📗
— Молодец, — похвалила Лани, не рискуя, однако поднять с земли нож. — Так, теперь быстро. По одному, спрячьте оружие. Вот ты, мордатый, первым.
Удивительно, но столько силы и уверенности было в ее голосе, что бандит подчинился. Медленно наклонился и убрал нож за сапог. Выпрямился, показывая пустые окровавленные ладони. Лани внимательно следила за его действиями, краем глаза наблюдая за остальными.
— Так, теперь спиной вперед вон к тому углу. Потом — свободен, я тебя больше не держу.
Бандит исчез за углом. Девушка посмотрела на серьезно раненого бандита.
— Ты следующий. Просто оставь нож, и иди. Ты им все равно не сумеешь воспользоваться. Иди. На похороны потом пригласишь.
— Обязательно, — буркнул бандит, отбросил нож и, кривясь от боли, двинулся прочь.
Один за одним, противники покидали поле боя, провожаемые пристальным взглядом девушки. Ни один из них не рискнул ослушаться, ни один не попытался атаковать. Прав был Серый, шайка у Ляся — одно отребье.
Когда последний исчез из поля зрения, Лани бросилась к Рубаю. Тому было совсем худо, он сидел, привалясь к серой стене, руки опущены, струйка крови стекала из уголков губ.
— Рубай! Рубай! Ты живой?
— К-хе... Пока, да... Но это ненадолго, солнышко...
— Не умирай! Слышишь? Держись, мы тебя вытащим!
— Не... Уже нет. Лани, побудь со мной. Это недолго.
— Я не дам тебе умереть!
— Просто... кхе... просто посиди...
Слезы текли из глаз девушки. Лани встала рядом с ним на колени, нисколько не заботясь о том, что пачкает в грязи и крови свою одежду. Взяла окровавленную руку разбойника и прижала ее к губам, орошая слезами. Ей хотелось кричать, выть от безысходности, от невозможности что-то исправить. Рубай был прав, после таких ран не выживают.
Рядом закряхтел, зашевелился Голова.
— Ты там, Рубай, замолви за нас словечко.
Улыбка, слабая, последняя улыбка умирающего скользнула по бледным губам.
— Приходи скорее, Голова. Буду ждать. Пива... кхе... приготовлю...
Мучительным усилием, он сглотнул и продолжил:
— А ты, солнышко, не торопись. Тебе еще... кхе... жить...
Голова его запрокинулась назад, глаза остекленели.
— Не смей называть меня «солнышком»! — крикнула Лани и заплакала, горько и безутешно. Слезы текли по ее щекам, смывая с них кровь. Сердце болезненно сжалось, боль потери была невыносима. Рубай... за такой короткий срок он успел стать близким ей человеком. Как будет не хватать, уже не хватает его сиплого голоса, теплых, насмешливых карих глаз, постоянного брюзжания насчет пива... Долгих, неторопливых рассказов о жизни, двусмысленных шуток, внимания, заботы...
Лани ревела, нисколько не заботясь о том, что ее услышат. Всхлипывая, гладила еще теплое лицо. Нелепо... так нелепо... Зачем, за что?
Голова нагнулся над телом товарища. Одним движением закрыл убитому широко распахнутые, бессмысленные глаза. Поднял Лани, она повисла у него на руке безвольной куклой.
— Пойдем, девочка. Пойдем в корчму.
— Нет! — закричала Лани. — Я не пойду! Я не оставлю его!
— Пойдем, солнышко. Ему уже не помочь.
— Не пойду! И не называй меня солнышком!
— Пойдем. Надо вызвать стражу, заявить о нападении, как и положено честным гражданам. Ты посидишь пока в номере, наверху.
— Я не хочу больше быть вором, Голова, — удивительно спокойно произнесла Лани. — Слишком это даже не опасно... нелепо. Ради чего он погиб?
— Пошли, девочка. Поговорим после.
Внезапно обмякнув, Лани позволила себя увести. Не осталось ничего, ни чувств, ни мыслей, ни желания что-то делать. Только пустота, бесконечная, гложущая пустота. Как раньше.
Голова отвел ее в номер и ушел искать стражу. Лани сидела на кровати Рубая, тупо глядя в окно. Не было даже слез. Только боль где-то глубоко внутри.
И память. Лани снова и снова слышался его хриплый голос и веселый смех. Снова и снова. Смех, голос... голос, смех. Казалось невероятным, невозможным, что его больше нет.
В какой-то момент времени, она поняла, что не в силах больше оставаться в этой комнате. Просто не в силах, и все. Слишком много напоминает ей здесь о Рубае. О человеке, который не был ее возлюбленным, не был даже другом. И уже никогда не станет. О человеке, который стал ей близок слишком поздно, и ничего уже не изменить.
Тоска и безысходность с новой силой набросились на ее кровоточащее сердечко. Лани встала и, открыв дверь, вышла в коридор. Спустилась вниз по лестнице, заняла привычный столик у окна. Тот самый, где они сидели прошлым утром.
За окно занимался новый день. Солнца, конечно, не было видно за соседними домами, но его лучи уже попадали в окно, ласково касались ее заплаканных глаз. «Ненавижу солнце, — подумала Лани. — Все будет вновь и вновь, солнце, дождь, ветер, снег... А он этого уже не увидит. Как он там сказал? „А ты, солнышко, не торопись. Тебе еще... жить“. Я буду жить, буду видеть закаты и рассветы, людей и города, а он...»
Лани жестом подозвала сонного корчмаря. Тот, похоже, тоько что проснулся, отпустив отдыхать уставшую за ночь прислугу.
— Принеси, что ли пиво, — устало попросила Лани.
Тот удивленно посмотрел на нее. Корчмари, как правило, неплохо знают вкусы своих постояльцев, и этот исключением не был. Что такое должно было случится у этой усталой, измученной девушки из третьей комнаты, что она попросила пиво? Которое терпеть не может?
Но корчмари еще и никогда не спорят со своими постояльцами, и не лезут в их дела. Поэтому, он просто пожал плечами и принес требуемый напиток.
Лани сама не знала, почему заказала пиво. Просто Рубай всегда предпочитал его вину, каким бы дрянным оно ни было. Единственная слабость, которой он не мог противостоять. А ей... может быть, ей просто хотелось выпить в память о нем?
Корчмарь принес ей кружку с белой шапкой пены сверху. Лани кивком поблагодарила его, заранее сморщившись, пригубила. Неожиданно поймала себя на мысли, что ей нравится этот вкус. Горьковатый. Противный, но он ей нравится. Словно память...
И еще она поняла, что теперь всегда будет предпочитать пиво вину. Вкус пива для нее отныне — вкус потери, вкус чего-то, что ушло, безвозвратно ушло... но оно все же было, было!
Женщина в алой одежде вошла в корчму и остановилась на пороге. Лани равнодушно отметила, что одета она безвкусно, алый цвет ей вовсе не идет. Впрочем, она тут же перестала об этом думать, уставившись в кружку с пивом.
— За тебя, Рубай! — сказала она тихонько, сделав небольшой глоток. Стало легче. Будто он не ушел навсегда, а остался где-то рядом. В мыслях, в памяти... в этой кружке с паршивым леданским пивом. Как говорила тетя Мафья перед смертью? «Я — памяти твоей. Я — в делах и поступках твоих. Я никогда тебя не покину...» Она была права, тысячу раз права. Если смерть все равно приходит за каждым, самым ценным становится память. Память по тем, кто тебе дорог, и кого уже не вернешь.
Сами собой стали складываться в голове строки. Лани достала из кармашка куртки стило, взяла со стола салфетку. Она часто записывала свои стихи вот так, за столиком корчмы.
Да, именно так. Что ее бояться, одинокую несчастную старуху с косой? Она приходит, когда должна, не в ее власти отложить человеческий срок.
Лучше бы, конечно, написать «пива», а не «вина». Но так рифмуется плохо. Поэтому, лучше написать все же «вина», а самой отхлебнуть еще глоток.
