Алёнкины горизонты (СИ) - Велесов Олег (книги онлайн полностью бесплатно .txt) 📗
— Значит, я у тебя поселилась.
Хорошо, вопрос с квартирой решился. С кормёжкой, видимо, тоже. Правда, я сомневаюсь, что новые мои благодетели отличаются особым достатком, но на первое время сойдёт. Дальше разберёмся; не факт, что я и в этом времени надолго задержусь. Как я успела заметить, Господь и Судьба настроились на меня серьёзно. Интересно, чем я им насолила?
Я хотела немного поразмышлять о судьбоносности в божественном, но дед Василь вдруг взял меня под локоть и сказал:
— Ты вот чё, девонька: давай-ко подём с тобою до дому, время за полдень уже. Я хоть и глуховат, а всё одно слышу, как у тя в животе урчит. Обедать пора.
В животе действительно урчало — не громко, но навязчиво. Ладно, дед, уговорил, можно и пообедать. Посмотрим, чем тут у вас кормят, а с остальным потом разберёмся.
4
Пока мы шли обратно, я глазела по сторонам. Не сарказма ради, но объективности для надо сказать, что город походил на деревню: бревенчатые дома, петухи, колодцы. При виде этих картинок память отзывалась отрывками детских сказок: «Была у зайца избушка лубяная…» или: «Кто-кто в теремочке живёт?» — и складывала их в знакомую с того же детства мозаику под названием Мой Прекрасный Древний Город. Во всяком случае, когда папа впихивал мне в голову любовь к родному краю, я именно так всё себе и представляла. Как сейчас помню: бредём мы по асфальтовым тропинкам, папа тихо зудит о сих далёких годах, я мечтаю о мороженном, а мама держит папу под руку, положив голову ему на плечё. Вот так втроём, всегда, все вместе…
Вместе, да… не зря, значит, папа зудел, пригодилось… Ладно.
Домик старика находился в верхней части города, возле городового вала. Остатки этого вала у нас до сих пор сохранились между консерваторией и Печёркой. В моём безоблачном детстве здесь располагался парк с пирожными и лимонадом, поэтому не надо уточнять, почему я знаю о существовании сей возвышенности. Домик окружал забор в стиле «тын», возле крылечка росла яблонька, а возле яблоньки сидел здоровенный пёс. На моё появление пёс никак не отреагировал, видимо, уже считал меня своей. Дорожку от калитки до крыльца устилали доски, местами прогнившие и просевшие. Слева от дорожки выстроились в ряд аккуратные грядочки, справа рылись в навозной куче две курицы.
Вот тут дед и жил. Вместе со своею старухою. Я бы даже сказала — ведьмою, ибо иных впечатлений при виде стоявшей на крыльце особи у меня не возникло. Едва мы ступили на двор, как эта тёмная личность наградила меня злобным взглядом и неприветливой улыбкой, и я самыми кончиками ресниц почувствовала, что любви между нами не будет.
В отличие от меня, дед, увидев старуху, просиял и повёл руками в мою сторону:
— Вот, Акулина Степановна, глянь-ко, поправилась гостья наша. Оклемалась. А ты ворчала: мочит, молчит. А вот и не молчит уже. И давай-ко на стол собирать, оголодали мы.
Акулина Степановна, ведьма в смысле, наградила меня новым взглядом, и я твёрдо пообещала себе, что если и буду кушать в этом доме, то только из одной тарелки со стариком.
— Подём в избу, милая, — позвал меня дед Василь.
Внутри домик оказался тёмным, тесным и неуютным, почти как у Сурикова. Два узеньких оконца едва позволяли дневному свету проникать внутрь. Вдоль по стенам стояли лавки, тут же стол, а почти посерёдке белёная мелом печь — единственное светлое пятно в доме. На полу лежали половички, довольно миленькие; в красном углу висела икона в обрамлении вышитого полотенца. Для полноты картины не хватало самовара и кошки на подоконнике…
Я вздохнула: decadent. Неужели наши предки так жили? Или я телепортировалась в неурочный час и попала не в самую благополучную семью?
Я снова вздохнула. Как же часто я стала вздыхать. Всегда была такая жизнерадостная, а ныне… Ох.
Дед Василь взял меня под локоть и провёл к столу.
— Тут вот садись, милая, на лавку, — и тоже вздохнул. Дразниться что ли? — Как же нам звать тя?
Я села, привалилась спиной к стене, постучала пальцами по столу. Да, мебель, конечно, не Джузеппе Маджолини. Грубо всё, угловато, никакого изящества. Впрочем, каков интерьер, такова и мебель. Нет, долго я здесь не проживу — не выживу, и если господь Бог и Судьба определили мне этот пансион в наказание, то, видимо, сильно я им насолила.
— Чего ты сейчас спрашивал? — повернулась я к старику.
— Звать тя как, говорю?
— А, звать-то… Алёнушка. Как в сказке.
— Где?
— Неважно. Кушать когда будем?
— А сейчас и будем, — ответил старик, и окликнул старуху. — Давай-ко, Степановна, что там есть к столу.
Степановна вынула из печи чугунок и поставила на стол. Я заглянула внутрь, принюхалась; что-то круглое и варёное — картошка? Да нет, какая картошка, её даже в Европу ещё не завезли. А чего тогда? Старик подхватил один кругляш ложкой, поднёс ко рту. Подул, остужая, кивнул мне:
— Угощайся.
— А чё это?
— Репа.
Я брезгливо поморщилась. Честно говоря, я никогда не испытывала доверия к этому продукту. Видела, как его едят в сыром виде, но чтоб варёный, ложками. Н-е-е-е-т, я так не хочу.
— А ты с мёдом попробуй, — посоветовал старик. — Мёд у нас хороший, с Кержацкой стороны, с болотных трав. Ты такого, верно, не пробовала.
Степановна тем временем поставила на стол плошку с мёдом и каравай хлеба. Хлеб выглядел перепечёным, а мёд… Ну, мёда можно было попробовать… С потолка слетела муха и села на край плошки. Нет, что-то аппетит закончился.
— Спасибо за угощение, — поблагодарила я хозяев, — но, кажется, я уже наелась.
— Пущай тоды воды принесёт, — тут же проскрипела старуха, и выставила мне под ноги два деревянных ведра. — Да только к Почайне иди, к Коромысловой башне. На Смирновку не ходи, там вода тухлая.
— Какая ж она тухлая? — отозвался дед. — Полгорода оттоль воду берут.
— И пущай берут. Мне-то шо? Пущай хоть сдохнут все.
— Постеснялась бы говорить так, Степановна. До Смирновки два шага, а…
— Ноги молодые — сбегает, — резюмировала старуха, и по тону стало ясно, что иного решения не будет.
Дед ещё пробовал спорить, а я взяла вёдра и пошла на улицу. К Почайне так к Почайне, мне так даже лучше: понятия не имею, где находится пресловутая Смирновка, а вот Почайну, вернее — Почайнский съезд, я хорошо знаю. Правда, в моём времени там воды отродясь не бывало, разве что ручьи после дождя, но бог с ним, как-нибудь разберёмся.
— Ты уж не обижайся на бабку мою, — провожая меня до калитки, вздохнул старик. — Она вовсе не злая, просто ноне вожжа под хвост попала вот и злыдится… На-ко те коромысло, всяко легше будет.
Спасибо и на этом. Я водрузила коромысло на плечо, подцепила вёдра крючьями и потопала к кремлю.
Со времени моего захоронения город сильно изменился, я бы даже сказала очень сильно изменился, ибо ту строительную площадку, кою я видела с высоты коня Дмитраша, городом назвать было сложно — чёткого планирования не наблюдалось. А сейчас появилось хоть какое-то подобие организованного жилого содружества. Правда, сплошная деревянная застройка и блуждающие улочки делали город похожим на лесные трущобы, в коих не то что чёрт ногу сломит… Но лучше что-то, чем вообще ничего, да и поправится всё в будущем. Я же помню, какой он сейчас.
Народу на улице было много, но внимания на меня никто не обращал. Наверное, потому что походка моя успела окосолапиться, взгляд образумиться, а одёжка пропылиться. Последнее сыграло немаловажную роль, ибо именно одежда чаще всего диктует нам наши поведенческие стереотипы. К примеру, в bespoke-костюме от Энцо Д'Орси вы вряд ли переведёте бабушку через дорогу, а в полосатой рубашке из соседнего супермаркета вас самого куда угодно переведут. В-общем, слилась я с толпой, стала ещё одной тутошней жительницей.
Оно, возможно, и к лучшему.
Вёдра оказались на редкость тяжёлыми, поэтому я прижалась к обочине и остановилась. Интересно, как я обратно пойду, если уже сейчас спина отваливается? Я перевернула одно ведро вверх дном и села на него.
