Чада, домочадцы и исчадия (СИ) - Снежная Дарья (серии книг читать бесплатно txt, fb2) 📗
Скатерть плеснула краями, как птица крыльями, и застелила стол гладенько, без единой складочки. Домовой старался, заставлял стол разносолами, горестно сетуя, что, дескать, не ждал, не готов и нет ему прощения, а в моей голове скреблась назойливая мыслишка.
А что, если это не черепно-мозговая травма?
Вода здесь мокрая, а щипок — я тут же проверила и зашипела, потирая пострадавшее место — болючий.
Почему в моем бреду я не возглавляю гигантскую корпорацию или не вернулась в прошлое, и не отбила Витьку из 11-го “Б” у гадины-Олеськи и не разбила ему либо сердце, либо нос?
Я же никогда не мечтала о сказочных мирах — так с чего бы моему бреду принимать столь причудливую форму?
И это заставляло относиться к происходящему не только с изумлением, но и с осторожностью.
Что там в сказках говорилось про еду? Напоят, накормят, спать уложат, а потом - на лопату и в печь? Ну нет уж, от печи лучше отбиваться на бодрый голодный желудок! У меня с голоду и прыткость повышенная и злость тоже.
Под носом сразу же одуряюще запахли грибы в миске, пряно и кисленько. Насыпанный с горкой творог показался вдруг нестерпимо привлекательным, и ложка из него торчала как-то особенно соблазнительно. Из деревянного кубка потянуло медом и ягодами…
Пальцы так и тянулись к этому гастрономическому богатству и я решительно опустила руки на колени: нет уж.
Мало ли. На всякий случай.
Домовой совсем поник, и перед ним стало даже стыдно: видно же, что мой отказ обижает сказочное создание, но…
В печь все равно не хотелось.
— Не бери близко к сердцу, Гостемил Искрыч. Не голодна я.
Он лишь головой покачал горестно.
— Не утешай, матушка. Сам знаю за собой вину!
Матушка!
Матушка!!!
Меня! Девицу двадцати трех лет от роду в самом расцвете сил этот мужичок с ноготок “матушкой” зовет. Внутри мговенно зазудело чисто женское “дайте мне немедленно зеркало!” — убедиться, что годков не прибавилось, нос не отрос, и еще чего не.
Нос я на всякий случай пощупала, ничего подозрительного на нем не обнаружила, и снова огляделась по сторонам, однако с зеркалами в избе была явная напряженка.
— Я, Гостемил Искрыч, прогуляюсь пойду, подышу значит, свежим воздухом, аппетит авось нагуляю…
Выскользнула из-за стола и бочком-бочком вдоль стеночки на улицу, совершенно забыв, что там бушует гроза.
Гроза бушевать тоже забыла.
Я несколько мгновений глазела на яснейшее, прозрачнейшее небо пронзительной синевы, поморгала и, тряхнув головой, двинулась на осмотр владений.
Хотя какие владения?
Не владения то мне!
Никакая я не “хозяйка”! Я домой хочу!
Отчаянно крутя головой я сделала несколько шагов по утоптанному двору. Огромный лохматый пес продолжал недвижимо, молча и очень недобро наблюдать за мной из своей будки. Его я на всякий случай обошла по широкой дуге. Во-первых, нормальные собаки так себя не ведут. Им на чужачку полагается рычать, гавкать и совершать прочие устрашающие действия. Во-вторых, больно цепь, на которую пес был посажен, была толста.
Дойдя до ворот и калитки, откинула деревянную щеколду и высунула любопытный нос за ограждение.
За ограждением от ворот вилась поросшая травой дорога и густой темный лес, который так и хотелось назвать не пойми откуда напрашивающимя словом — дремучий.
По позвоночнику пробежала нервная дрожь, я захлопнула калитку и накинула щеколду обратно, на всякий случай еще и постучала по ней сверху, убеждаясь, что она плотно вошла в паз.
Со внешним миром пока знакомиться погодим!
Обернулась и прежде, чем отправиться дальше гулять по двору, окинула взглядом избу, надеясь, что не обнаружу вдруг курьих ножек.
Не обнаружила.
Изба как изба. Правда тоже украшена черепами.
Стоило мне встретиться взглядом с провалами черных глазниц, как те вдруг вспыхнули ослепительно красным.
Я вздрогнула и потеряла сознание.
Я спала и видела сон.
Вокруг снова был мой мир — привычный, родной, любимый мир. Только почему-то сейчас он казался мне серым. Тоскливо-безрадостным.
А я словно разделилась надвое: одна я, та, что смотрела на него сейчас силой своего колдовства, так и считала.
А другая я, та, что была мне привычна, знала, что это не так, что бульвар, залитый солнцем, утопает в яркой зелени, лавки, стоящие в тени, окрашены в приятный терракотовый тон, а на девушке идущей со стороны набережной, синие джинсы и голубая рубашка.
Мои джинсы.
Моя рубашка.
Я смотрела на себя, идущую мне навстречу.
...со стороны я оказалась непривычной — в зеркале я привыкла видеть себя красивее. Даже не красивее — милее. А так — черты лица резковаты, взгляд вроде бы рассеянный, спокойный, но жесткий…
Темные, густые волосы цвета мореного дуба собраны в косу. “Коротковата!” — каркнуло что-то внутри.
Голубая рубашка облегает вполне приятные округлости, любимые джинсы удачно сидят на стройных бедрах…
“Тощевата!”
Я разозлилась — и я прошла мимо. Я проводила себя взглядом — и я подобралась. И словно что-то внутри себя отпустила. И тут же ощутила, какое оно огромное, могучее и необоримое(?). Чары, что выплетались мной с болью, с любовью, с душевной мукой, с отчаянной надеждой, равзорачивались медленно, но неостановимо.
Всё. С выбранного пути уж не свернуть…
Меня вышибло из этого мира, только крылья успела расправить, чтобы смягчить рывок…
Крылья? Рывок?..
Но сон уже катился дальше — как убежавший от бабушки Колобок.
Колобок-Колобок, что ж тебе дома не сиделось?
А потому что есть время сидеть в родительской избе на окошке — а есть время взрослеть, своей дорогой идти.
Так у Колобка не очень хорошо вышло!
Так он поспешил — а ты засиделась!
Я не хотела, мне не нравилось, чем закончилась сказка для Колобка — только зрело, зрело в душе странное чувство, что моего желания никто не спросит. И что назад мне уж не воротиться...
Теперь я была в избе — в той самой, в которой не так давно познакомилась с Гостемилом Искрычем — и сверху-из угла смотрела, как поднимается по лесенке седая старуха со строгим лицом, как выкатывается из-за печи ей навстречу домовой, но она останавливает его одним жестом. И только кот, чернющий, щурил желтые глаза с лавки.
Меня потянуло за ней наверх, как воздушный шарик на веревочке.
Старуха двигалась по комнатке (в памяти назойливо вертелось слово “горница”) как-то рывками. Перебирала вещи в сундуках — серьезных, окованных металлом, с замочными скважинами и даже на вид неподъемных. Перекладывала вещи, явно одежду, только незнакомого вида, что-то убирала поглубже, другое поднимала повыше — а кое-что и вовсе бросала себе за плечо — и это, брошенное, исчезало, словно пересекало какую-то невидимую черту. В другом сундуке обнаружились мешочки, да сверточки, да скляночки, да… да чего там только не было. Вот только я не понимала что это всё такое.
Сундуков было много, они выстроились вдоль стен, оставив место лавке только у окошка. А в центре комнаты царил стол. И на нем лежала книга. Когда старуха взяла ее в руки… выражение лица у нее сделалось такое, с каким глядит на родного ребенка любящая мать.
Она погладила толстый переплет и сделала шаг — а меня рывком выдернуло вслед за ней на улицу. И я все еще пыталась понять, как же так, как могла я оказаться возле собачьей конуры, если только что еще была в избе под крышей — а наружу, гремя цепью, уже выбирался песочной масти пес.
Ох, и здоровенная же оказалась зверюга!
Хорошо, что при мне он не пытался покинуть своей будки — иначе обморок со мной приключился бы куда раньше!
Старуха же раскрыла перед его мордой книгу (она что, думает. что собака умеет читать?), и приказала:
— Служи! Верой и правдой служи, храни вперед себя самого, защищай, не щадя живот своего! А как войдет новая Премудрая в силу — твоей службе срок и выйдет. Если же не убережешь… Тут-то тебе и живу не быть!
