Подружка (СИ) - "Deus Rex" (версия книг TXT, FB2) 📗
Но потолок вскоре перестает рябить, и я снова смотрю в его глаза с поплывшим зрачком и никого, кроме себя в них не вижу. Обнимаю его за шею и тяну к своим губам, а он ускоряется, почувствовав себя увереннее. Прижимает к животу, выдирая из груди не стоны, а тихие всхлипы, и я не стону, а умираю в его руках, вздрагивая, когда между нашими телами начинает пульсировать мой член. Он кончает немного позже, выходя резко и слегка болезненно, выплескиваясь сверху на бедра.
— Я знаю, что ты хочешь спросить, поэтому отвечу сразу: нет, не со всеми. Так хорошо мне было только с тобой, — произношу я, и, похоже, сразу вырубаюсь.
Просыпаюсь от ощущения холода и одиночества, в груди тоже все леденеет, я смотрю на задернутые шторы, сквозь которые льется свет, заворачиваюсь в одеяло и выхожу, едва не поскуливая от разочарования. Не мог же он уйти вот так подло, не попрощавшись?
— Ты чего в такую рань? Хочешь кофе?
Я оборачиваюсь на голос и вздыхаю с облегчением.
— Я думал, ты ушел.
— А нужно уйти?
— Нет. Конечно нет!
Бреду гусеницей к нему и утыкаюсь кончиком носа в его нос.
— Кофе буду, — произношу хриплым после сна голосом. — Ты ведь останешься у меня сегодня?
Он прижимается пахом ко мне, верхняя пуговица на джинсах не застегнута, и я вижу, что белья на нем тоже нет.
— Куда я уйду без трусов, — смеется Валера. — Я после вчерашнего их найти не могу. Свои одолжишь?
— Тебе черные в сеточку или белые шелковые? С дырочкой сзади? Кожаные? Из блестящего латекса?
— Можно мне самому выбрать?
— Сегодня все можно, мой король.
Проблемы оставлю на завтра. А сегодня — можно все.
========== 10 ==========
Не смотри, что рассеян в россыпь,
что ломаю и мну себя.
Я раздел эту девку — Осень,
и забылся, ее ебя.
Ах ты сука! Такое тело
меж блядьми мне не сыскать!
Сладкой влагой плодов вспотела,
кольца ягод в твоих сосках.
Распахнула! О алый бархат
губ и губ! сумасшедший визг!
Не могу!!! позовите Баха!
он напишет «сонату пизд».
Ах пора ты моя живая!
Голова — голова — минет.
Разрывает меня, сжигает,
я кончаю… простите мне.
Читаю матерного Есенина — ничего необычного, но в этот раз сидя на кухонном столе в спущенном до талии халате и ощупывая засосы вокруг сосков и на шее. Валера смотрит на свою работу, хмыкает, приподнимает мою голову за подбородок и оставляет еще один, прямо на артерии.
Сзади до сих пор саднит — не надо было трахаться сразу после первого захода, и не болела бы поясница в том числе. Но это — приятная боль, поэтому я не ворчу и с удовольствием принимаю его ласки в любом формате.
— Сегодня с Катей встречаюсь, — сообщает он, перекладывая на тарелку разогретую запеканку и отдавая ее мне. — Родителям уже сказал. Папа отнесся понимающе, он с самого начала думал, что мы любовники, а мама со мной пока не разговаривает. Перебеситься ей надо.
— Надеюсь, я не стану камнем преткновения в ваших отношениях, — хмурюсь я. — Не хотелось бы…
— Мама — это мама, — прерывает он. — Она меня родила, вырастила, воспитала — она поймет. А вот Катя мозги ебать будет.
— Ты ее совсем-совсем не любишь?
— И не любил. Привычка.
— А меня?
Он перестает распиливать запеканку вилкой и поднимает на меня глаза. Боится ответить, боится собственных эмоций, и я, предупреждая его ответ, каким бы тот ни был, соскальзываю со стола и перебираюсь к нему на колени.
— Я вспомнил стих про тебя, — говорю я и улыбаюсь.
Не матерный. Меня распирает от пронзительно-острой лирики, и я понимаю, что давно влюблен.
После бессонной ночи слабеет тело,
Милым становится и не своим, — ничьим,
В медленных жилах еще занывают стрелы,
И улыбаешься людям, как серафим.
После бессонной ночи слабеют руки,
И глубоко равнодушен и враг и друг.
Целая радуга в каждом случайном звуке,
И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.
Нежно светлеют губы, и тень золоче
Возле запавших глаз. Это ночь зажгла
Этот светлейший лик, — и от темной ночи
Только одно темнеет у нас — глаза.
И добавляю уже тише:
— Мне было хорошо.
— Мне тоже, — зрачки подрагивают, взгляд падает на мои губы. — Ты такой… странный, Тош, иногда я тебя не понимаю. Как ты можешь вот запросто выражать свои чувства?
— Потому что сам я — одна сплошная эмоция. Я — океан. Я — омут, в котором ты тонешь. И помни, что по своей воле.
После ужина он собирается и уходит на встречу со своей Катериной, а я, улыбаясь по-идиотски, хожу по дому, вспоминая, как он целовал меня во всех местах сразу, пока Нефертити, увязавшаяся следом, не начинает гневно скрипеть.
— Жрать хочешь? — догадываюсь я. — Нельзя было нормально сказать, чего ругаешься сразу?
Я вытряхиваю в ее миску консервы, меняю воду на свежую, чищу лоток. В прочих бытовых делах время проходит быстро, и я вздрагиваю от неожиданности, когда звонит мобильник.
— Поговорил со своей тургеневской женщиной? — спрашиваю, ставя последнюю вымытую кружку в сушилку.
— Почему с тургеневской? — удивляется он.
— Потому что такая все возвышенная, ранимая и непонятая. И глазенки как у собачонки, которая какать хочет, вылитая Муму. Так что там?
— Ничего особенного. Разбила в кафе, где мы сидели, чашки, разревелась и убежала. Самое странное, что я при этом испытал какое-то удовольствие. Это же ненормально?
— Ты ебаный девиант, признай это. Ебешься с мужиком и любишь смотреть на страдания других людей. Все, мы тоже расстаемся, я не хочу, чтобы твои гены передались нашим детям.
— Придурок!
— Вчера ты меня по-другому называл, напомнить?..
— Заткнись, филологическая дева. Поесть есть что, или купить?
— Купи клубники и взбитых сливок. Сладкого хочу.
Трубка вздыхает, и я почти чувствую его руки на своем теле, а язык на обмазанных сладким кремом сосках.
— У тебя там встало что ли? — усмехаюсь я.
— Да, — отвечает он. — У тебя тоже, я знаю. А курицу купить?
— Курица — это несексуально. Но купи, бульон сварю.
Он приходит спустя час, и Нефертити бежит к открывшейся двери и сует морду в пакет, выискивая что-то и для себя тоже. Я, наблюдая за ней в полном недоумении, произношу:
— Охренеть, как ты ее приручил? Она же гордая как английская королева и такая же фригидная, она мужиков на дух не переносит.
— Ты же меня как-то приручил, — отвечает он, и губы сами растягиваются в улыбку.
Вечером, когда мы сидим перед телеком, Валера, взглянув на экран вибрирующего мобильника, морщится.
— Мама Кати, щас трэш будет, — говорит он и нажимает кнопку. — Да, добрый вечер… Не орите, я прекрасно вас слышу. Опять? Да неужели? Чем, булавкой? Или тупым канцелярским ножом? Да, я приеду.
Он бросает телефон на диван и решительно поднимается.
— Опять, сука, вены порезала. Поехали, я покажу им, на кого променял их дочь.
========== 11 ==========
Когда я выхожу из такси, весь такая светская львица — растрепанные волосы, классический темный костюм с коротким пиджаком, застегнутая под горло белая рубашка, приталенное пальто без воротника — Валера подает мне руку, помогая встать, и я улыбаюсь слегка развязно, пряча смущение. Не привык к таким откровенным жестам внимания.
Оказывается, Валера из тех натуралов, что, признав свою бишность, не прячут этого, а наоборот — демонстрируют при каждом удобном случае. Возможно, потому, что он внушительную часть своего времени проводит в спорте, а это не только дисциплина, но и адреналиновая игла, на которую легко подсесть и невозможно спрыгнуть безболезненно. Сейчас, поймав этот азарт, звонкую новизну нашего притяжения, он упивается этим, и я не хочу его останавливать — мне он таким нравится.
