Грех во спасение - Мельникова Ирина Александровна (читаем книги онлайн без регистрации .TXT) 📗

Днем за делами он немного отвлекался от гнетущих душу размышлений, но с наступлением ночи они вновь возвращались, наваливались непомерной тяжестью, изматывая и не давая забыться. Но не менее горькими и не менее тяжкими оказались воспоминания о тех счастливых временах юности, коим уже не суждено вернуться, как никогда не увидеться ему более с отцом и матушкой, с милыми сердцу друзьями и товарищами, не заняться любимым делом, которому он надеялся посвятить свою жизнь...

В остроге он научился думать лишь о самом насущном – о том, как пережить следующий день, как дождаться свидания с Машей, но вместе со свободой пришло к нему осмысление тех безвозвратных потерь, какие он допустил в угоду собственной глупости. Труднее всего было сознавать, что не в его силах изменить сложившееся положение. И более всего Митю удручало то, что даже своим освобождением обязан он в первую очередь не самому себе, а смелости и упорству женщины, которая находится сейчас на грани жизни и смерти, и он опять же не в состоянии чем-то помочь ей.

Вечерами он старался уйти в свой стожок как можно позже. Рубил дрова на завтрашний день или разводил в стороне от избушки костер и сидел около него подолгу, бездумно глядя на огонь, наслаждаясь покоем и тишиной. Иногда Феодосия оставляла на какое-то время Машу, выходила из избушки, усаживалась на порожек и вела с Митей беседы, во время которых он помаленьку рассказал все о своих злоключениях. Феодосия открыто своего отношения не выказывала, но ворчать стала меньше и гостя звала уже просто Митрием, а не «еретиком» или «нечестивым никонианином». Правда, в «келью» свою не допускала и о жизни своей ничего не сказывала.

За эти дни Митя уже уяснил для себя те несколько правил, какие ни в коем случае не стоило нарушать, чтобы не навлечь гнев Феодосии, и придерживался их неукоснительно, порой удивляясь собственному смирению, с которым сносил ее беспрестанное ворчание и ругательства в адрес нехристей и вероотступника, сына собачьего – Никона.

Что касается сатанинского зелья – табака, о нем он забыл с того самого дня, когда его по приказу Мордвинова посадили в клетку как особо опасного преступника и отправили в Иркутск. Свою посуду старица хранила в избе и даже прикасаться к ней не позволяла, а чашку, собственноручно сделанную им для себя из бересты, обмазанной глиной, велела держать у себя в стожке, как и берестяное ведерко с водой и такой же ковшик. Мите казалось это даже забавным: пришел к бабке гол как сокол и вот уже хозяйством понемногу стал обзаводиться, хотя и удивлялся порой, как мало, оказывается, нужно человеку, чтобы обрести покой и некую уверенность в себе. А иногда испытывал даже неподдельную радость, когда впервые в жизни сам ощипал и разделал добытых уток.

С первого дня Феодосия строго-настрого предупредила его, чтобы ни в коем случае не оставлял посуду открытой. Все должно быть накрыто и обязательно с молитвой, чтобы преградить путь нечистой силе в посуду. Причем для этого хватало одной или двух лучин или тонкой травинки. В душе Митя над этим посмеивался: уверовав в силу своих молитв, Феодосия не слишком себя утруждала и некоторые требования выполняла просто для отвода глаз. Так же чисто условно соблюдался и другой обычай – ежедневного омовения. Старица считала недопустимым начинать день, не умывшись или не омыв руки перед молитвой, трапезой или каким-то другим не менее важным делом, но ограничивалась зачастую тем, что изображала умывание, слегка потерев сухими ладонями лицо и руки.

Но одного она придерживалась неукоснительно: за трапезой говорить только о Святом Писании, а так как Митя был не слишком силен в «Деянии апостолов», о чем старица любила порассуждать, то предпочитал отмалчиваться. Во время их первого совместного обеда, хотя бабка ела свою кашу в избушке, а он свою похлебку за ее порогом, она сгоряча метнула в него поленом, когда он весьма опрометчиво поинтересовался, кто жил в том балагане, в котором лежала сейчас Маша.

После трапезы Феодосия долго сердилась и не разговаривала с ним. И только когда он трижды побожился, что впредь и слова не молвит за столом, она сказала, что во время трапезы ангелы охраняют обедающих, а он своей болтовней чуть не отпугнул их и не привлек тем самым бесов, у которых нет милее занятия, чем искупаться в мисках и напустить порчу на человека.

Но чуть позже она все-таки поведала Мите, что в балагане проживала старица Олимпиодора, которая отдала богу душу два года назад, и с тех пор ее более чем убогая келья пустовала. Правда, Феодосия призналась, что в прошлом году у нее жила там коза с двумя козлятами.

– Хорошая была коза, молока много давала, но по весне пришел ирбис, [54] а двери у балагана плохонькие, и сволок, срамник, и козу и козлят, – сокрушалась старица, – сожрал их, ненасытная утроба, а потом вкруг моей кельи принялся похаживать, хвостом покручивать. Я ведь его, как тебя, Митрий, видела. Усядется супротив двери и ну давай намываться лапой! Только не зверь то был, а сам сатана в его обличье, глаза-то у него желтые, кошачьи, как у того ирбиса, вот он в него и воплотился. Даром, что ли, так креста и молитвы пужался? Осеню его, бывалочи, крестным знамением и молитву творю: «Господи Вседержителю, боже сил и всякия плоти, не остави мя грешнаю, не даждь места лукавому демону обладати мною, укрепи бедствующую и худую мою руку и настави мя на путь спасения и милостив буде ко зверю лютаму, ибо не ведает он, что творит!» – ирбис тут же хвостом по бокам как вдарит, и в кусты. – Феодосия перекрестилась и, вздохнув, добавила: – Неделю так вокруг да около ходил, пока Сидор да Мокей со скиту не пришли и не стрелили в него пару раз. Только тогда и убег!

– Так здесь неподалеку еще люди есть? – удивился Митя. – Что же вы раньше мне не сказали?

– А потому не сказала, что ходить в скиты тебе не следует, – проворчала Феодосия. – Духовник наш Елисей дюже строгий и сердитый! Того гляди прогневается, ежели узнает, что я вас приветила. Пущай и не указ он мне, но и распрей с ним не желаю. – Она перекрестилась: – Боже, очисти мя грешнаю и избави от лукаваго, дай еси мне, рабе Твоей, без напасти прейти от всякага зла противна! – И погрозила Мите пальцем. – Сиди ужо! Надобно будет, сама к Елисею пойду и обскажу все как следует...

Этой ночью он неожиданно быстро заснул и перепугался несказанно, когда на рассвете Феодосия растолкала его. Сурово оглядела его и велела:

– Рожу ото сна омой да волосья от сена избавь. Марьюшка тебя кличет. Негоже будет, коли тебя в таком обличье увидит! – прокричала старица ему вслед, так как Митя, не разбирая дороги, уже бежал к балагану.

Маша, против его ожиданий, не лежала, а сидела на постели и заплетала косу. Бабка, оказывается, переодела ее в длинную рубаху из грубого полотна и сарафан, но все-таки это была прежняя Маша, похудевшая и побледневшая, но живая и, как он надеялся, почти выздоровевшая.

– Господи, Маша, Машенька! – Митя опустился рядом с ней на лежанку, обнял ее и принялся покрывать поцелуями дорогое лицо. – Слава богу, все хорошо закончилось.

– Митя, – Маша слегка отстранилась от него, – бабушка сказала мне, что ты здесь один, а где же Антон и Васена?

Митя сжал ее ладони и отвел глаза:

– Я пытался их искать! Весь берег исходил, но, вероятно, им не удалось спастись, Машенька!

Маша всхлипнула, уткнулась ему в плечо лицом, и Митя снова обнял ее, давая ей возможность выплакаться. Наконец она подняла на него заплаканное лицо и прошептала:

– Что же нам теперь делать, Митя?

– Все равно что-нибудь придумаем, Машенька, главное, чтобы ты поскорее выздоровела!

– Я постараюсь, – улыбнулась Маша сквозь слезы, – а теперь расскажи, как случилось, что мы оказались здесь?..

41

Прошло еще два дня. Маше стало намного лучше, и она уже несколько раз выходила из избушки и сидела на низкой лавочке за ее порогом. Эту лавочку смастерил ей Митя. Он же помогал ей выйти на улицу, поддерживая под руку, а к вечеру второго дня Маша дошла до его стожка и обратно, правда, устала безмерно и долго потом отдыхала на лавочке.