Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан (список книг TXT) 📗

Далеко в Вогезах старая мать Кервана ежедневно ходила в город за газетой. Надеясь, что истина восторжествует, она рассчитывала найти сообщение о том, что над новым приютом установлен надзор и его воспитанницам ничего не будет грозить. Каково же было ее изумление, когда она прочла о приговоре, вынесенном ее мужу, детям и Кларе! Она вернулась в пещеру, словно побитая собака, и с горя слегла. С трудом юные англичанки заставили ее рассказать, в чем дело; все трое долго и горько плакали.

Вскоре мать Кервана получила письмо от мужа;

После этого письма у бедной женщины появилась надежда. В ожидании отплытия осужденных она занялась сборами в дорогу: сушила сухари, чинила белье. Благодаря множеству хлопот время летело быстрее.

Тяжела жизнь бедняков! Не видно конца их невзгодам, пока смерть не принесет избавления. Уныло выглядела теперь пещера Дареков. Все три женщины стали молчаливы; слышался лишь вой старой собаки, которая все время ходила по пятам за хозяйкой или лежала у ее ног, как будто боясь потерять ее. «Бедное животное! — думала жена Дарека. — Неужели придется его бросить?»

Но однажды вечером собака перестала жалобно выть: вытянувшись у очага, не спуская глаз с хозяйки, она издохла. Кто знает, тоска ли была причиной (умный пес почуял предстоящий отъезд), или же трактирщик, все более и более проникаясь мыслью, что в Дубовом доле творятся сверхъестественные дела, с помощью отравы положил конец печальному вою, который каждую ночь доносился из пещеры и звучал, словно зловещее предзнаменование…

LXXIV. Семьи больше нет…

Когда известия о преступлениях лже-Бродара дошли до Бродара настоящего, он целый день провел в глубоком раздумье, бродя по полям.

Он обязан был исполнить свой долг. Речь шла не лично о нем — он знал, что ни в чем не повинен, — а обо всех ссыльных товарищах, о чести народа. Как, вероятно, проклинают его там, в Каледонии! И не только там. Ведь амнистия еще не объявлена… А многие из тех, кто должен ее потребовать и принудить власти провести ее, верят небылицам, распускаемым о побежденных… Неужели он, Бродар, будет способствовать тому, чтобы его товарищи по изгнанию прослыли преступниками? Никогда!

Он шел большими шагами, избегая встреч с людьми. Там, где его никто не мог увидать, он бросался ничком на землю и колотил ее кулаками, как бы желая наказать за то, что она производит на свет живые существа с единственной целью — губить их… Горло его сжималось, он издавал глухое рычание. Но когда наступил вечер, Бродар успокоился. Решение было им принято.

Дети ждали его с обедом. Они тоже знали о роковых известиях, но не смели заговорить о них с отцом. Он сел за стол вместе со всеми и заставил себя есть. Если бы не его расстроенное лицо, можно было бы подумать, что ничего не случилось.

После обеда Бродар вынул из кармана пачку газет и положил их на стол. Здесь были и отчеты о преступлениях, совершенных, когда он еще лежал в больнице (он тогда не успел прочесть о них), и сообщения о новых убийствах. И всюду его имя сопровождалось зловещей фразой: «Расколот как орех…»

— Вы знаете все, не так ли? — спросил Бродар.

Никто не ответил.

— Вам известно, в чем меня обвиняют. Я должен пойти и все объяснить; пусть узнают правду!

Он не понимал, что обстоятельства сложились слишком неблагоприятно: ему не могли поверить.

Огюст поднялся.

— Отец! Я пойду с тобой!

— Нет, вы достаточно натерпелись, дети. Вы были несчастнее, чем бездомные собаки, и я не хочу, чтобы это повторилось. Отправляться вдвоем — ни к чему: тогда те, что останутся, погибнут от лишений. Обвиняют меня одного; никто не принудит меня сказать, где мои дети. Ведь и волк защищает своих волчат! Завтра я уеду в Париж один; таково мое желание, и вы должны его уважать. Пусть все останется по-прежнему. Не вздумайте мне писать, не говорите, где я… Вы узнаете обо мне из газет! — добавил он с горечью. — Не пытайтесь заставить меня изменить решение; вы будете неправы и только причините мне лишнюю боль.

Все плакали, окружив его, понурив головы. Царило молчание, словно в доме, где есть покойник. Тото беспокойно посматривал с порога; инстинктивно почуяв беду, он жалобно завыл. Он уже выл так однажды…

Утром вся семья пошла проводить Бродара на вокзал.

— Куда это вы собрались? — спросил шедший навстречу старый рудокоп, который спас Анжелу от посягательств Поташа. — И почему вы так невеселы? Я нынче свободен и пойду с вами.

Бродар протянул ему руку.

— Старина, поручаю тебе мою семью. Дети будут горевать: я уезжаю надолго. В дороге можно и помереть… мало ли что случается… — Он принужденно улыбнулся. — Ты будешь их навещать, не правда ли?

Старик был не из тех, кого легко обмануть. Со словами: «Будь спокоен!» — он крепко пожал руку Бродара.

Молча, одного за другим, Жак обнял и поцеловал сына, невестку, Анжелу и младших дочерей. Когда он протянул руку старику, его лицо было спокойно. Раздался свисток, паровоз запыхтел и тронулся. Все было кончено… Бродар отправился в путь. Жизнь идет своим чередом… Ну что же! Впереди — последний ее этап… Эта мысль успокаивала его.

Остальные грустно вернулись домой; но Тото не последовал за ними. Напрасно Луизетта звала его: не откликаясь на зов, он рыскал под вагонами в поисках Бродара. Бедный пес не убежал далеко: на другой день его окровавленный труп нашли на рельсах. Собака опередила хозяина…

Тетушку Грегуар отъезд Бродара так огорчил, что она тяжело захворала. Старушка долго не протянула. Остальные крепились: молодые побеги так сочны, что и в огне не могут сразу сгореть. Но все же они были срезаны под самый корень. Огюст, как и в день, когда он спас товарищей из рушившегося здания, почувствовал резкую боль в груди.

— Сразу видно, — говорил Поташ, — что Карадеки — безбожники; недаром небеса так немилостивы к ним.

Смотритель попивал с друзьями винцо, обсуждая, каким образом лучше всего предотвратить забастовку шахтеров.

— Несколько батальонов солдат — вот наилучший ответ на требования рабочих! Самый действенный!

И он засмеялся грубым утробным смехом.

Напрасно старый рудокоп пытался утешить Бродаров.

— Что, новостей нет? — осведомлялся он.

Увы, новостей было более чем достаточно…

Процесс приюта Нотр-Дам де ла Бонгард был зловещим предзнаменованием. Если суд мог ошибиться, несмотря на наличие стольких свидетелей, то тем легче ему будет ошибиться теперь, когда все говорило против подсудимого, утверждавшего, что он не виновен.

Не менее внимательно, чем в тулонской каторжной тюрьме, читали газеты в кабачке «Радость гуляк», где муж Прекрасной Цыганки, облокотившись на грязный стол, с величайшим интересом изучал все, что писали об «изверге Бродаре».

— Вот мерзавец! — восклицал Эдм Паскаль. — Лишь коммунары способны на такие преступления! Их жестокость возмущает меня до глубины души!

Он повторял это так часто, что Волчица насторожилась. «С чего бы такая злоба? — думала она. — Видно, неспроста!»

Как-то старый рудокоп, желая развлечь Карадеков, принес им свежий номер «Судебной газеты» с отчетом о деле Бродара. Обвинительное заключение занято чуть ли не всю страницу. В нем говорилось, что бывший заключенный тулонской тюрьмы № 13613 был в свое время приговорен к бессрочной каторге за покушение на убийство агента полиции. Молчаливый, не приносивший никакой пользы, он стал неузнаваем после освобождения своего товарища по камере, некоего Лезорна. Они оказывали друг на друга пагубное влияние. Так по крайней мере гласила справка, присланная следователю из Тулона.