Пленница гарема - Уолч Джанет (книги без сокращений .txt) 📗
После этого я взял ее за руку и повел по тайному коридору к покоям султана. Я шел очень быстро, Накшидиль опустила руку мне на плечо, чтобы я замедлил шаг.
— Мне надо поговорить с тобой, — боязливо прошептала она.
— Не сейчас. Мы не должны опаздывать к султану.
— Но ты обязан выслушать меня, — умоляла она. — Тюльпан, мне страшно. Я не знаю, как себя вести. А девушки говорили мне, что если султан остается недовольным, то выгоняет провинившуюся. Тогда мне конец.
Правда, султан наказывал неопытных девушек заключением или чем-нибудь похуже, а у Накшидиль еще не было опыта в искусстве доставлять наслаждение мужчинам. Хотя чаще всего рабыни уже знали и умели все, что касалось эротических утех. Что касается Абдул-Хамида, то он был нетерпелив; стоило только этому жадному старику увидеть красивую девушку, как он тут же требовал ее к себе.
— Вы отлично справитесь, — ободрял я ее. — Не забудьте поцеловать край одеяла и тут же забирайтесь к нему в постель. А после этого поступайте так, как велит султан. — Я заметил, что глаза девушки полны слез, она казалась такой беззащитной, что я вдруг всем сердцем начал сочувствовать ей. — Дышите глубже, — сказал я, — думайте только о хорошем и действуйте смело.
Мы достигли двери покоев султана. Там до утра несли караул два немых евнуха, которые записывали имя гостьи и число; если девушка позднее заявляла, что забеременела, евнухи проверяли, оплодотворил ли ее именно султан. Горе тем, если это был кто-то другой!
Евнухи открыли дверь, и Накшидиль вошла. Меня туда не пустили, но безмолвные евнухи были моими друзьями, и, после того как все остальные ушли, они заметили мое взволнованное лицо и указали на маленькую дырочку, величиной не более круглой жемчужины, у основания двери. Эти два негодника лишились возможности пускать в ход языки, зато хорошо умели подсматривать. Я припал к земле, закрыл один глаз, а другим прижался к дырочке.
Поморгав несколько раз, я привык к темноте. Я стал различать предметы и людей. Падишах возлежал на постели с позолоченным балдахином, обложенный шелковыми подушками. Он еще не снял свое облачение из атласа и соболей. Без тюрбана его лицо казалось бледнее на фоне покрашенной бороды и волос, а все тело — сморщенным. Запах сандалового дерева был таким сильным, что проникал наружу через дырочку, и я заметил мерцавшие свечи, которые источали запах ладана. Но даже они не могли заглушить ужасный запах его дыхания. «Словно смрад из львиной пасти», — вспомнились мне слова поэта Низами, когда главный чернокожий евнух повел меня к султану. Я не сомневался, что Накшидиль тоже почувствует отвращение. Она медленно, немного пошатываясь, стала приближаться к нему, но умело скрыла свои ощущения, и, думаю, Абдул-Хамид ничего не заметил.
Я почувствовал облегчение, когда увидел, как она встала на колени, подняла край одеяла и поцеловала его, а затем скользнула к султану в постель. Но я забыл напомнить ей, чтобы она поцеловала ему пятки. Я не знал, догадается ли она сделать это, но увидел, что нет. Очень скоро она уже лежала лицом к лицу с ним, и мне оставалось только надеяться, что старика не разочарует и не рассердит такое невнимание.
Накшидиль закрыла глаза, но не от страсти. В этом я не сомневался. Старый негодяй приблизился к девушке и поцеловал ее в губы. Он отбросил одеяла, расстегнул тунику Накшидиль и опустил свои пухлые руки ей на груди. Пока я следил за этим, мне тоже захотелось ощутить нежность ее плоти. Безо всякой прелюдии он забрался на нее и вонзил в нее свое жало. Я почувствовал, как меня охватила страсть, и ощутил пронзительную боль от невыносимого желания, которое я не мог удовлетворить. Накшидиль вскрикнула, и султан, забывшись от явного восторга, снова прильнул к ее устам. Через некоторое время, показавшееся мне вечностью, он вышел из нее. Я вздохнул, радуясь, что все закончилось, и тут же затаил дыхание, увидев бледное и неподвижное лицо Накшидиль. Она не проявляла признаков жизни. Неужели такое могло случиться? Неужели он убил ее своей похотью?
5
Новость о смерти пронеслась по гарему, словно конь, у которого подожгли хвост. По большому базару, куда меня отправили купить зелья и мази, ползли слухи. Ты слышал? Ты слышала? Турки повторяли эту новость с надеждой и страхом. Похороны сегодня. Чьи похороны? Султана. Султан умер. Неужели султан умер? Как это могло случиться? Я видел его в пятницу. Он сидел на сером коне, а рядом на белой лошадке ехал его десятилетний сын. Ты видела его зонтик со спицами, усеянными бриллиантами? Да, конечно, но, пока он направлялся в мечеть Айя-София, его окружали сотни янычар. Не может быть, чтобы халиф умер, он ведь бессмертен. Как он умер? Он находился в зале для представлений, наслаждался игрой гаремных музыкантш и танцовщицами. Не может быть! Как это близко к истине. А почему, собственно, он не мог умереть? Он был лишь султаном. Он умер прямо в зале? Нет, это случилось позднее в тот вечер; он упал и потерял сознание. Придворные лекари сообщили, что у него случился удар. Как бы то ни было, к утру он умер.
Я вернулся в сераль и увидел потрясенных рабынь, слонявшихся повсюду, словно дрожащие призраки. Некоторые горевали, оплакивая свою жизнь не меньше, чем смерть султана. Накшидиль сидела на своем диване, она была потрясена случившимся.
— Должна признаться, — говорила она Пересту, — что я забеспокоилась, когда Тюльпан сказал, что меня может вызвать султан. А когда, — продолжила она, кивнув в мою сторону, — Тюльпан пришел за мной, я испугалась еще больше. Войдя к султану, я понятия не имела, что следует делать, за исключением того, что надо поднять одеяла. Тюльпан, как хорошо, что ты мне напомнил об этом. Едва увидев его, я подумала, что умру. Абдул-Хамид был отвратителен, и мне стало дурно при мысли, что я должна лечь рядом с ним.
— Не спеши, расскажи нам подробнее, — просила Пересу.
— Я осторожно приблизилась к его ложу, собираясь с духом и надеясь, что неторопливая походка не выдаст моих истинных чувств. Он лежал там, маленький и высохший, спрятавшийся за черной бородой. Я вспомнила, что одна девушка назвала эту бороду «маской зла».
— Вы чувствовали его дыхание? — спросил я.
— Ну конечно. Он был весь пропитан ароматом сандалового дерева, но когда я приблизилась, то ощутила запах гнили. Мне пришлось собрать все силы, чтобы идти дальше. Я забралась в постель и легла ближе к нему. Сразу после этого я почувствовала его влажный рот на своих губах. Тьфу. Меня тошнит от одного воспоминания.
Меня от этого тоже тошнило, но я не сказал ни слова. Мне не хотелось, чтобы она узнала, что я все видел.
— А что случилось потом? — спросила Пересту.
— Он положил свои руки мне на грудь — они были жирные, сморщенные, покрытые большими коричневыми пятнами, — и я взмолилась, чтобы ему больше ничего не захотелось, но не успела я пошевелиться, как он забрался на меня, обдавая мое лицо зловонным дыханием. — Накшидиль начала плакать. — Это было ужасно, просто ужасно. Сначала его грузное тело навалилось на меня, затем я почувствовала резкую боль и сильные толчки. Наконец он перестал двигаться, но я не смела шелохнуться. Он сполз с меня, лег на бок и заснул. Он храпел так громко, что мне показалось, будто началась гроза. Я плакала и плакала, пока не уснула.
— Потом ты видела его еще раз? — спросила Пересту.
— Когда я утром проснулась, его уже не было. Охрана сказала, что он пошел мыться, по пути споткнулся и рухнул на пол. Его пытались спасти, но было уже поздно. Спустя некоторое время он умер. Боже, Пересту, только представь, что стало бы, если бы он умер в постели? — После этих слов по лицу Накшидиль потекли слезы, и она безудержно зарыдала. Пересту обняла ее и начала успокаивать. — Этот старик не выходит у меня из головы; он вызвал у меня отвращение, и тем не менее по неведомой причине мне его жаль. Он был по-своему трогателен, — рыдая, говорила она.
— Накшидиль, ты ведешь себя глупо. Тебе пора забыть об этом. Думать о прошлом бесполезно. Забудь про Абдул-Хамида, — сказала Пересту. — Мы должны побеспокоиться о себе.
