Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗

Мария даже испугалась на миг — так вдруг смягчились черты лица Андрея, когда он узнал почерк и манеру письма. А потом он перевел взгляд на дату, стоящую под написанным, и снова помрачнел, бросил письмо на стол. Закрыл глаза и так стоял, пока не стукнула дверь избы, ведущая в сени. Мария едва успела укрыться за развешанными на крючках травами, как мимо нее прошли двое — Прошка, денщик Андрея, и… Григорий, верный лакей графини.

Ах, зажала себе рот ладонью Мария, недаром она чувствовала, что времени совсем не осталось! Увезут ее от Андрея, увезут! Она быстро прокралась к двери и снова приоткрыла ее, чтобы видеть и слышать, что происходит в горнице.

— … день и ночь, чтобы уведомить вас… передать… раба Божья…, - бубнил тихо усталый с дороги Григорий, и Мария не поняла сперва, о чем он говорит Андрею. А потом вдруг едва не села прямо на холодный пол, внезапно поняв, что случилось там, в далекой от этих мест Москве, когда трое мужчин повернулись к образам в углу горницы, перекрестились. «Упокой Господе рабу Твою Марию», перекрестилась сама, отступая спешно в свое укрытие, когда Прохор с Григорием выходили из избы.

А после хотела зайти в горницу, чтобы разделить с Андреем то горе, что свалилось на него нежданно. Единственный родной по крови человек, кроме сестры, который принимал и понимал его, который любил его без оговорок и условностей, ушел ныне навсегда из его жизни. И именно ныне он узнал о том, когда Мария без раздумий так жестоко разрушила его мнение о другом. Том, кого он впервые за долгие годы пустил в душу.

Но не зашла, замерла на пороге, так до конца и не отворив дверь. Потому что Андрей вдруг взревел глухо и, схватившись за край скатерти, дернул ту со стола, сбрасывая на пол и посуду с неоконченным обедом, и приборы, и письма, с тихим шелестом упавшие на сотканные хозяйкой избы нитяные половики. А потом закрыл лицо руками и долго стоял посреди избы, не шевелясь, словно уснул стоя. Не убрал ладони от лица, ни когда услышал тихий шелест платья в горнице, ни когда ее пальцы легли на его плечо.

— О Боже мой, какая потеря! Позвольте мне выразить вам мое сожаление и сочувствие вашей утрате, — прошептала Мария. Он даже не шевельнулся при эти словах. Но и руку ее не стряхнул, и она осмелела — прижалась на миг лбом к его широкой спине, с трудом сдерживая желание обхватить его руками в крепкое объятие, прижаться к нему щекой, наслаждаясь его столь близким присутствием.

Я утолю твою боль, говорила она ему мысленно. Я исцелю твою душу, как исцелила недавно тело. Только позволь мне быть рядом…

— Ваше высокоблагородие, — раздалось вдруг в тишине. Это Прохор вернулся в горницу и стоял у двери в сени, не зная, как поступить ему ныне, удивляясь тому беспорядку, что наблюдал, и той сцены, свидетелем которой стал.

Андрей только тогда убрал ладони от лица, такого спокойного, будто ничего и не стряслось за последние полчаса.

— Приберись тут. И будь готов выезжать со временем в полк. На сборы тебе час.

— В ночь что ль поедем? — спросил Прохор и едва не сжался от взгляда Оленина, брошенного вскользь. Торопливо стал выполнять приказ.

— Куда вы едете? — Мария с тревогой наблюдала, как Андрей прошелся от маленьких окошек к печи и обратно. — Вы же не совсем выправились от болезни.

— Бог даст — не помру! — резко ответил тот. — А если помру — знать, судьба такая. Григорий вас отвезет, куда пожелаете.

— Мне иной дороги, кроме как с вами, Андрей Павлович, неужто не понимаете того? Супруг не примет меня — бояться ему ныне некого. Куда мне деваться? Мне нет пути назад…

— Я дам вам денег, вы сможете снять квартиру в Петербурге или ином месте по желанию, если не желаете просить супруга о возвращении. А после непременно позабочусь о вас, обещаю. В армии вам не место. Да и кто позволит вам, Мария Алексеевна, при армии быть? Вестимо ли?

— Тогда я поеду за армией! Ехать по тем же местам мне никто не может запретить! — резко ответила Мария. Она никак не могла отпустить его. Не могла! Пусть и боялась того холода и той отстраненности, что слышала в его голосе. Он никогда ранее не говорил с ней так…

Андрей взглянул на нее впервые за это время, и Мария замерла на миг, поразившись пустоте, что видела в его глазах. Ни боли, ни тепла, ни сочувствия… ничего… Она добилась, чего хотела — выжгла дотла его душу, уничтожая те ростки, которые считала сорняками. Но почему-то впервые испугалась того, что натворила.

— Воля ваша, Мария Алексеевна. Желаете ехать за армией — езжайте, — в его тоне ясно слышалось, насколько ему безразлично происходящее ныне. — Хотите сунуть голову в петлю — воля ваша. Но я бы настоятельно просил вас уехать… настоятельно! avec votre permission! [516]

Андрей тогда вышел вон из горницы, оставляя ее одну, несколько растерянную и перепуганную тем, что произошло за этот день. Она бросилась к оконцу и сквозь морозные узоры наблюдала за ним, стоящим во дворе избы у плетня. Разве могла она уехать от него в те дни? Когда в душе еще была надежда, что на том пепелище, в которое она тогда превратила его душу, можно было вырастить нечто новое и не менее чудесное, чем было? Разве могла она оставить его? И она осталась…

— А ну, стоять! Стоять, кому говорю, хранцузина! — Мария вздрогнула от этого резкого оклика. Солдат в мундире пехотинца остановил лошадей, запряженных в ее коляску. Другой уже шел, чтобы взглянуть на пассажиров.

— До Парижу, мадамы? — проговорил он, улыбаясь ртом с неровными рядами редких пожелтевших зубов. Мария вмиг презрительно подняла голову повыше, качнув перьями на шляпке. Неужто дурень этот не видит по ее наряду, что она далеко не простая француженка, приехавшая в столицу из окрестностей полюбоваться на офицеров союзной армии? Она молча подала знак своей компаньонке, той самой вдове из-под Красного, и та поспешила достать из сумочки бумаги, протянула их солдату. Тот замер подозрительно, узнав русскую грамоту, которой были написаны бумаги, но все же стер улыбку с лица, чуть поклонился пассажиркам, прежде чем отойти к своему офицеру.

Бумаги к ним вернулись не с солдатом. Их уже поднес офицер, молоденький поручик, отдал с легким поклоном.

— Мадам Арндт. Спешите разделить вместе с кузеном радость от взятия Парижа?

— Как? Уже? Я даже не слыхала о том! — воскликнула Мария обрадовано. — Последнее, что слышала — о битве при Фер-Шампенуазе… [517] потому и рискнула ехать. Чтобы первой узнать все вести о кузене. Не слыхали часом?

— Не доводилось, увы. Вы можете ехать, — а потом коротко объяснил Марии, как проехать к расположению гвардейских войск русской армии. — Вы сильно рисковали… сражение за Париж только давеча окончено было. Зато завтрашнего дня разделите с нами радость от торжественного въезда в Париж. С вашего позволения, мадам.

Коляска тронулась в дальнейший путь. Все чаще и чаще стали попадаться солдатские биваки, в которых вместе с заходом солнца все ярче разгорались огоньки костров. Отовсюду летела речь, громкий смех, звуки музыки и песен, треск ломаемых на дрова ставень и дверей домов соседнего селения, оставленного жителями с приходом армий. Сновали туда-сюда маркитантки в перепачканных передниках и с большими корзинами в руках, торгуя вином и прочими напитками, что расходились тут же между солдатами и нижними чинами.

Проезжали верхом адъютанты и посыльные, торопясь по своим делам, проходили мимо офицеры, пробираясь через толчею. Они искали своих знакомцев по полкам, имея наконец возможность разузнать об их судьбе. Знакомые и незнакомые останавливали друг друга, расцеловывались как в Светлое Воскресенье Христово, поздравляя с миром, которого так ждали. Многие из них шли сюда, под Париж, от самой Москвы, сожженной и разрушенной, многие знали горечь отступления и потери товарищей.

— Мадам! Мадам Арндт! — окликнул кто-то из того мельтешения лиц Марию. Спустя несколько мгновений на подножку коляски вскочил офицер в мундире лейб-гвардии Конного полка, знакомец Андрея, ротмистр Бурмин. — Вы здесь? Мои поздравления, мадам, с долгожданным миром, что непременно вскорости будет! Разгромили мы-таки Наполеона, мадам!