Супружеское ложе - Гурк Лаура Ли (мир книг TXT, FB2) 📗
— Я помню, как плохо ты играешь в шахматы, — продолжал он, закрыв глаза и воскрешая все, что приходило в голову о тех первых днях. — Как мы устраивали скачки на склонах холмов, как ты срывала шляпку и, смеясь, подбрасывала ее в воздух! И как безумно я любил твой смех.
Он открыл глаза и глянул на нее.
— Хотя ты выглядишь как ангел, твой смех порочнее, чем у куртизанки.
— Тебе лучше знать о таких вещах.
Джон пропустил колкость мимо ушей.
— Помню, как мы дрались, словно собака с кошкой. А потом мирились.
Он устремил взгляд на очаровательный розовый рот с полной нижней губкой и родинкой в уголке.
— И слаще всего было примирение.
Очевидно, ее воспоминания о первых месяцах супружеской жизни были не такими восхитительными, как у него, поскольку ее губы плотно сжались. Она прищурилась. Какой знакомый уничтожающий взгляд разгневанной богини, готовой поразить смертного ударом молнии!
— Память тебя подводит, Хэммонд.
— Я так не считаю.
Он наклонился еще ниже.
— Сдавайся, Виола, — пробормотал он, прижимаясь губами к ее шее. — Давай мириться. Тебе по-прежнему нравится, когда я это делаю, верно?
— Совсем не нравится! — отрезала она. — Мне ничего в тебе не нравится! Вот уже больше восьми лет как не нравится!
Она уперлась ладонями в его грудь и попыталась оттолкнуть.
Он отстранился и снова всмотрелся в нее. Богиня исчезла, а вместо нее, помоги ему Боже, появилась женщина с лицом, исполненным ярости, боли непонимания, отчаяния и даже ненависти. Но Джону удалось увидеть проблеск чего-то еще. Он не видел этого целых восемь холодных лет. Проблеск желания.
— Не слишком ли долго мы находимся в состоянии войны? — пробормотал он ей в губы. — Не пора ли объявить перемирие?
Но она резко оттолкнула его.
— Мне нужно твое слово, Хэммонд.
— Мое слово? — переспросил он, поднося к губам ее пальцы.
Но она отдернула руку.
— Прежде чем я решу, стоит ли жить с тобой, дай слово чести джентльмена, что никогда не предъявишь на меня прав против моей воли.
Джон оцепенел. Эти несколько слов подействовали на него сильнее холодного душа.
Выпрямившись, он со вздохом уставился в потолок. Насколько была бы проще жизнь, благослови его Господь послушной женой. Покорной женой. Женой, которая беспрекословно выполняла бы все его пожелания.
Но Господь не благословил его такой женой. Вместо нее у него была Виола — прекрасная, своенравная и нетерпимая. Виола, все еще ненавидевшая его, даже восемь лет спустя, но способная одним тихим смешком сделать его плоть каменной.
Усилием воли он снова погасил в себе огонь похоти и обратил взор на жену.
— Ты давным-давно поставила на мне клеймо лжеца, неверного мужа и подлеца. Что стоит для тебя теперь мое слово?
— Это единственная карта, которую я еще могу разыграть, и… — она вздохнула и уперлась взглядом в жабо его рубашки, — я надеюсь, что твое слово чести действительно что-то значит.
— Ты делаешь это для того, чтобы в подобные моменты, швырнуть мое слово и мою честь мне в лицо?
Она не ответила. Но значения это не имело. Он никогда не принудит ее лечь с ним в постель, и она прекрасно это знала. И боялась не его. Себя. Теперь он понял, почему она так нерешительно себя вела. Оба хорошо знали о той почти неразличимой грани, дойдя до которой, мужчина и женщина еще могут оторваться друг от друга. Но если эту грань перейти…
Вот она и опасалась, что позволит подвести себя к этой грани, а может, и перейдет ее. Она хотела вырваться. Найти способ по-прежнему презирать его и выставлять злодеем даже наутро после проведенной вместе ночи. Она боялась, что это утро обязательно настанет.
Джон пленительно улыбнулся.
— Почему ты улыбаешься?
Он поспешно стер улыбку с лица.
— Я не возьму тебя силой. Никогда не брал и не собираюсь делать это впредь. И поскольку тебе обязательно получить мое слово чести, я его даю.
Большие, выразительные зеленовато-карие глаза вспыхнули удовлетворением.
— Воображаешь, что победила? — беспечно осведомился он.
— Да.
— Воображаешь, что мое слово даст тебе власть надо мной?
— Да, — процедила она.
— Ты права. Так оно и есть. И я ничуть не возражаю. Всегда больше всего наслаждался, когда ты была сверху.
Он снова поцеловал ее в шею и отступил.
— Пожалуй, пора вернуть тебя на Гросвенор-сквер, иначе мы оба опоздаем. Поторопись, Виола. По твоим словам, ужин у леди Фицхью будет в восемь. А на переодевание тебе всегда требовалось несколько часов.
— А ты? Что ты делаешь сегодня вечером? — требовательно спросила она, выходя вслед за ним. — Какое-нибудь увеселительное заведение?
Джон остановился и снова улыбнулся:
..— Может, у тебя есть предложения получше насчет того, где мне стоит провести вечер?
Виола остановилась рядом и вздернула подбородок. Истинная сестра герцога!
— Можешь посещать все бордели, какие только тебе угодно, — надменно бросила она. — Меня ни в малейшей степени не интересует, куда ты ездишь, что делаешь и с какой женщиной спишь.
— Мне сразу стало легче, — заверил он, спускаясь по лестнице. — Было бы крайне неприятно, если бы ты испортила мне вечер своими нотациями.
— О, не волнуйся, такого не будет! — выпалила Виола.
На обратном пути она не вымолвила ни слова, но теперь Джона уже не расстраивало ее молчание. Он и сам почти не разговаривал, слишком изумленный тем, что сейчас произошло.
Втайне он торжествовал, хотя был совершенно ошеломлен. Значит, вся холодность, все ее стремление держать его на расстоянии были не чем иным, как притворством. Глубоко внутри, под истекающим кровью сердцем и раненой гордостью еще вспыхивали искорки желания. Пусть она по-прежнему ненавидит его. Пусть готова дать ему пощечину. Пусть жаждет послать его к черту, но сегодня между ними что-то изменилось. Она смягчилась. Чуть-чуть, только на мгновение, но смягчилась.
Поразительно. Вместе они были как фитиль и порох, особенно когда он ухаживал за ней и в первые месяцы супружеской жизни. Они одинаково самозабвенно скандалили и любили друг друга. Но когда все рухнуло, они виделись только время от времени и жили в разных домах. А пока не разъехались, встречались крайне редко и обменивались вежливыми кивками, когда сталкивались в коридоре. Она всячески показывала, что не выносит одного его вида, и он верил.
Они стали чужими людьми. Он даже не потрудился узнать, каким образом девушка, когда-то обожавшая его, стала женщиной, его презиравшей. Он был твердо убежден в том, что только чудо может вновь зажечь огонь, пылавший когда-то между ними.
Но сегодня все изменилось в одно мгновение. Вернулось былое, палящее желание, и назад дороги нет.
Виола тоже это понимала. Понимала, что он, как и она, полон решимости настоять на своем. Знала, что есть только два средства борьбы с ним — его слово и ее гордость.
Грозное оружие. Ничего не скажешь, но с его помощью она сражения не выиграет. Он твердо вознамерился получить сына, а это означает, что Виола должна стать той же пылкой, страстной, готовой на все женой, какой была в самом начале. Страсти у нее по-прежнему в избытке, а вот готовность… Чтобы получить ее согласие, он должен раздуть искру желания в буйное, неукротимое пламя.
А это будет нелегко. Виола настолько же пылкая в ярости, как и в желании, такая же упорная в ненависти, как и в любви. Обольщение потребует всей его изобретательности.
И нужно превратить это в забаву. Когда-то они имели это — и потеряли радость и веселье. Смех и желание. Наслаждение обществом друг друга. Он должен найти способ вернуть все это.
Когда они добрались до Тремор-Хауса, он проводил ее в холл, где горничная взяла у Виолы влажную ротонду.
— Прощайте, Хэммонд, — сказала она и уже хотела уйти, но он окликнул:
— Виола! — Она остановилась и обернулась. — Увидимся в пятницу. Мы едем на прогулку.
— На прогулку? Куда?
— Увидишь, — улыбнулся он. — Будь готова к двум часам.
