Ожерелье королевы - Дюма Александр (читать книги без .TXT) 📗
Г-н де Бретейль без обиняков объяснил ей ее положение, которое она и сама понимала лучше всех. Она ответила, что может подтвердить свою невиновность и представит доказательства, как только понадобится. Г-и де Бретейль возразил, что доказательства уже необходимы, и притом как можно быстрей.
И тут Жанна пустилась рассказывать сочиненные ею басни; посыпались намеки, бросающие тень на всех и вся, и сетования на невесть откуда идущие поклепы.
Кроме того, она заявила, что, коль скоро этим делом должен заняться парламент, от нее не добьются ни слова чистой правды иначе как в присутствии его высокопреосвященства и в ответ на обвинения, которые он на нее обрушит.
Тогда г-н де Бретейль сообщил ей, что кардинал всю вину возлагает на нее.
– Всю? – переспросила Жанна. – И даже похищение?
– И даже похищение.
– Соблаговолите передать его высокопреосвященству мой совет отказаться от подобной системы защиты: она дурна и бесполезна.
Вот и все. Но г-н де Бретейль этим не удовольствовался. Ему требовались интимные подробности. Для последовательного объяснения событий ему требовалось, чтобы были названы вслух причины дерзких выходок кардинала по отношению к королеве и причины негодования королевы на кардинала.
Ему нужно было истолкование докладов, которые собрал граф Прованский, – докладов, вызвавших в обществе такое возмущение.
Министр юстиции был умен и знал, как повлиять на женщину: он обещал г-же де Ламотт все, что угодно, если она ясно и недвусмысленно назовет виновного.
– Берегитесь, – сказал он, – своим молчанием вы обвиняете королеву; если вы и впредь будете упорствовать, вы навлечете на себя обвинение в оскорблении величества, а это пахнет позорной казнью, это пахнет виселицей!
Я не обвиняю королеву, – возразила Жанна, – но почему меня самое обвиняют?
– Назовите виновного, – отвечал неумолимый Бретейль, – у вас нет иного средства спасения.
Тогда графиня замкнулась в благоразумном молчании: таким образом, первая ее встреча с министром юстиции не принесла никаких плодов.
Тем временем прошел слух, что всплыли новые улики, что бриллианты проданы в Англии и там же агентами г-на де Вержена арестован г-н де Вилет.
Первая атака, которую пришлось выдержать Жанне, была ужасна. На очной ставке с Рето, которого она считала вернейшим союзником, графиня в ужасе услышала, как он сознался, что изготовлял фальшивки, что сам написал и расписку в получении бриллиантов, и письмо королевы, подделав подписи и ювелиров, и ее величества.
Когда же его спросили, что толкнуло его на эти преступления, он ответил, что исполнял поручение графини де Ламотт.
В страхе и ярости она от всего отпиралась; она защищалась, как львица; она уверяла, что никогда не знала и не видела г-на Рето де Билета.
Но тут ее настигли два губительных удара: ее опровергли два свидетеля.
Первый был кучер фиакра, разысканный г-ном де Кроном; он заявил, что в такой-то день и час, указанный Рето де Билетом, возил на улицу Монмартр даму, которая была одета так-то и так-то.
Не оставалось ни малейшего сомнения, что эта таинственная дама, которую кучер посадил в карету в квартале Болото, была не кто иная, как г-жа де Ламотт, жившая на улице Сен-Клод.
И как отрицать теснейшие сношения между сообщниками, если нашелся свидетель, который накануне дня Святого Людовика видел в почтовой карете, что отъезжала от дома графини де Ламотт, самого Рето де Билета, бледного и озабоченного.
Свидетель этот был одним из доверенных слуг графа Калиостро.
При звуке этого имени Жанна вскинулась и забыла всякую осторожность. Она принялась обвинять Калиостро во всех грехах: он, дескать, колдовством и чарами помутил разум кардинала де Рогана, коему внушил также преступные замыслы против королевского дома.
От этого первого звена потянулась цепочка обвинений в супружеской неверности.
Г-н де Роган защищался, защищая графа Калиостро. Он отрицал все с таким упорством, что Жанна, выйдя из себя, в первый раз упомянула вслух о безумной любви кардинала к Марии Антуанетте.
Г-н Калиостро немедля потребовал, чтобы его заключили под стражу и дали возможность публично обелить себя; эта его просьба была удовлетворена. Обвинители и судьи распалились, как бывает при первых проблесках истины, а общественное мнение тут же приняло сторону кардинала и Калиостро против королевы.
Тогда несчастная Мария Антуанетта, желая, чтобы стало понятно, почему она так настойчиво домогается судебного разбирательства, позволила опубликовать доклады о ее ночных прогулках, представленные королю, и, призвав г-на де Крона, потребовала, чтобы он во всеуслышание объявил то, что ему известно.
Искусно рассчитанный удар обрушился на Жанну и едва не уничтожил ее.
Председатель в присутствии всех членов следственной комиссии потребовал от г-на де Рогана сообщить все, что он знает о прогулках по садам Версаля.
Кардинал ответил, что не умеет лгать, и сослался на показания г-жи де Ламотт.
Жанна отрицала эти прогулки: она, дескать, и понятия о них никогда не имела.
Она объявила лживыми протоколы и донесения, в которых утверждалось, будто она появлялась в парке, будь то вместе с королевой или с кардиналом.
Эти показания послужили бы Марии Антуанетте оправданием, если бы можно было доверять показаниям женщины, подозреваемой в подлоге и краже. Впрочем, такое оправдание все равно выглядело бы сомнительно, и королева ни за что бы не согласилась быть обязанной им графине де Ламотт.
Но покуда Жанна клялась и божилась, что никогда не бывала ночью в садах Версаля и не вела никаких секретных дел ни с королевой, ни с кардиналом, появилась Олива – живое свидетельство, переменившее всеобщее мнение и разрушившее все сложное здание лжи, возведенное графиней.
Почему Жанна не погибла под его обломками? Как вышло, что она вновь поднялась с земли, пышущая ненавистью и злобой? Это загадочное явление мы объясним не столько ее волей, сколько роковым влиянием, которое она оказывала на королеву.
Каким жестоким ударом было для кардинала появление Оливы! Наконец-то г-н де Роган уразумел, что его самым бесчестным образом провели! Этот утонченный вельможа, снедаемый благородной страстью, обнаружил, что пал жертвой авантюристки и мелкой мошенницы; они ухитрились поселить в нем презрение к королеве Франции, к женщине, которую он любил и которая ни в чем не была виновна!
Впечатление, которое все это произвело на кардинала, оказалось бы, на наш взгляд, самой драматической, самой внушительной сценой во всем разбирательстве, если бы мы не знали из исторических источников, сколько грязи, крови и ужасов еще обнаружилось в дальнейшем.
Когда г-н де Роган увидел Оливу, королеву панели, когда он вспомнил розу, пожатия рук, купальню Аполлона, он побледнел, и, если бы рядом с мошенницей он увидел в этот миг Марию Антуанетту, он испустил бы дух у ее ног.
Какие мольбы о прощении, какие угрызения совести рвались у него из груди, как хотелось ему омыть слезами последнюю ступень трона, который не так давно он обдал презрением и обидой отвергнутого любовника!
Но даже в этом утешении ему было отказано; он не мог опознать Оливу, не подтвердив тем самым, что любит настоящую королеву; признание ошибки само по себе было обвинением, позорным пятном. Он позволил Жанне от всего отпереться. Он промолчал.
И когда г-н де Бретейль вместе с г-ном де Кроном захотели услышать от Оливы более подробные показания, графиня сказала:
– Лучшее средство доказать, что королева не гуляла ночью по парку, – это предъявить женщину, которая похожа на королеву и утверждает, будто в парке была именно она. Нам показали такую женщину, вот и все.
Этот гнусный намек возымел успех. Истина снова оказалась под сомнением.
Но Олива с простодушным усердием перечисляла все подробности, приводила все доказательства, ничего не упуская, и ее слова внушали куда больше доверия, чем слова графини; тогда Жанна прибегла к отчаянному средству: она созналась.
