Ожерелье королевы - Дюма Александр (читать книги без .TXT) 📗

Она знала, что вся ее охрана предана коменданту Бастилии, а значит, и г-ну де Бретейлю. Она знала, что вся Франция норовит использовать дело об ожерелье для политических целей, – такого не бывало со времен парламента г-на де Мопу [148]. Ясно было, что человек, которому она доверит письмо, либо отдаст его коменданту, либо оставит его себе, либо вручит судьям, принадлежащим к той же партии, что и он. Словом, Жанна сделала все, от нее зависящее, чтобы это письмо, в чьих бы руках оно ни оказалось, послужило дрожжами, на которых взойдут ненависть, недоверие и презрение к королеве.

Одновременно графиня сочинила еще одно письмо, обращенное к кардиналу.

Это коварное письмо она передала кардиналу на последней очной ставке в большой приемной Бастилии; кардинал покраснел, побледнел и содрогнулся от такой отчаянной храбрости. Не в силах сразу взять себя в руки, он вышел.

А письмо к королеве графиня тут же отдала аббату Декелю, капеллану Бастилии, преданному интересам Роганов; аббат сопровождал кардинала в приемную.

– Сударь, – сказала ему Жанна, – передав это послание, вы можете изменить судьбу его высокопреосвященства и мою. Ознакомьтесь с его содержанием: знание чужих тайн входит в ваш долг. Вы убедитесь, что я обратилась к единственной силе, которую мы с его высокопреосвященством можем умолять о помощи.

Священник отказал ей.

– Вы не видитесь ни с какими духовными лицами, кроме меня, – так объяснил он свой отказ. – Ее величество решит, что вы написали ей по моему совету и что вы во всем мне признались; я не могу согласиться на поступок, который меня погубит.

– Ну что ж, – отвечала Жанна, отчаявшись в успехе своей хитрости, но надеясь запугать кардинала, – скажите господину де Рогану, что у меня остается последнее средство доказать свою невиновность: предъявить письма, которые он писал королеве. Мне претило это средство; но в наших общих интересах я на него решусь.

Видя, что священник потрясен этой угрозой, она последний раз попыталась вложить ему в руку свое ужасное письмо к королеве.

«Если он возьмет письмо, – сказала она себе, – я спасена: потом я при всем народе спрошу у него о судьбе этого письма, и если он доставит его королеве, она будет вынуждена мне ответить, а не доставит – тогда королева погибла: колебания Роганов подтвердят ее вину и мою невиновность».

Но как только аббат Декель дотронулся до письма, он тут же вернул его Жанне, словно оно жгло ему руку.

– Подумайте, – побледнев от ярости, сказала Жанна, – ведь вы ничем не рискуете: письмо я запечатала в конверт, на котором стоит имя госпожи де Мизери.

– Тем более! – вскричал аббат. – Значит, тайна будет известна двоим. Значит, королева будет гневаться на меня вдвойне. Нет, нет, я отказываюсь.

И он отстранил руку графини.

– Заметьте, – проговорила она, – вы сами толкаете меня на обнародование писем господина де Рогана.

– Пусть так, – отвечал аббат. – Обнародуйте их, сударыня.

– Однако, – дрожа от злобы, настаивала Жанна, – если будет доказано, что господин де Роган состоял в тайной переписке с ее величеством, это будет стоить ему головы; вы говорите мне «пусть так», но я вас обо всем предупредила.

В этот миг отворилась дверь, и на пороге показался разгневанный и величественный кардинал.

– Пускай по вашей вине будет обезглавлен отпрыск рода Роганов, – воскликнул он. – Бастилия уже видела подобные зрелища. Но знайте, я без сожалений вступлю на эшафот, лишь бы только увидеть, как прижгут клеймом мошенницу и воровку! Идемте, аббат, идемте.

Вымолвив эти уничтожающие слова, он повернулся к Жанне спиной и вышел вместе со священником, а злополучная женщина осталась в ярости и отчаянии, сознавая, что с каждым движением она все глубже увязает в смертельной трясине, которая вскоре поглотит ее с головой.

36. Крещение малютки Босира

Все расчеты г-жи де Ламотт обратились в прах. Все расчеты Калиостро оправдались. Едва он очутился в Бастилии, как понял, что теперь у него есть предлог открыто готовить крах монархии, под которую он столько лет вел глухие подкопы с помощью иллюминизма и оккультных наук.

Уверенный, что его ни в чем не уличат и что жертва сама приближает развязку, наиболее благоприятную для его планов, он свято исполнил обещание, данное всему свету.

Он собрал обильный материал для того лондонского письма, которое было опубликовано месяцем позже описываемых событий и стало первым ударом тарана по стенам древней Бастилии, первым враждебным выпадом революции, первым ощутимым толчком, предшествовавшим потрясению 14 июля 1789 года.

В этом письме, где Калиостро ниспровергал короля, королеву, кардинала, спекулянтов, а также г-на де Бретейля, олицетворявшего тиранию министров, наш разоблачитель изъяснялся следующим образом:

По отношению к Оливе Калиостро тоже сдержал слово. Она же со своей стороны свято блюла верность графу. У нее не вырвалось ни единого слова, которое могло бы скомпрометировать ее покровителя. Ее показания оказались пагубны только для г-жи де Ламотт: она ясно и неопровержимо описала свое невольное участие в обмане, мишенью которого, по ее словам, был какой-то незнакомый дворянин; ей сказали только, что его зовут Луи.

Олива, как прочие пленники, проводила дни под замком, подвергаясь допросам, и все это время она не видела своего дорогого Босира, но нельзя сказать, что он ничем ей о себе не напоминал: мы убедимся, что возлюбленный оставил ей на память тот самый залог, о котором мечтала Дидона, говоря: «О, если бы мне было дано увидать, как на моих коленях играет малютка Асканий!» [149]

В мае месяце 1786 года на улице Сен-Поль на ступенях портала церкви св. Павла в толпе бедняков стоял человек. Он был в большом волнении, прерывисто дышал и все смотрел в сторону Бастилии, не в силах отвести от нее взгляда.

К нему подошел человек с длинной бородой; то был один из немцев, состоявших на службе у Калиостро; во время таинственных приемов в старом доме на улице Сен-Клод Бальзамо отводил ему роль дворецкого.