Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗

Караташев был красив как херувим — высокий, светловолосый, с большими синими глазами и тонкими чертами лица, был остроумен, обладал хорошо подвешенным языком, а потому умел обаять любого человека, независимо от пола и возраста, потому его любили и в свете, прощали его шалости, закрывали на них глаза.

— К чему вы заговорили о нем? — спросил Андрей. — Какое имеет отношение Караташев к теме нашего разговора?

— Наипрямейшее, Андрей Павлович. Une petite provincial [104]. Знакомо ли вам это выражение? Слыхали ли вы его из уст Каратышева? — Петр вдруг сжал сильнее поводья коня, отчего тот переступил с ноги на ногу, заволновался, почувствовав напряжение всадника.

И Андрей стал припоминать: полная табачного дыма передняя комната в квартире Караташева, круглый стол под грязной скатертью, на котором стоят или лежат пустые бутылки из-под вина, полупустые бокалы, грязные тарелки с остатками обеда, развалившиеся на софе или на стульях офицеры кавалергардского полка, расстегнувшие расслабленно мундиры, закинувшие ногу на ногу фривольно.

— Une petite provincial, — кривятся губы на красивом лице Караташева, что с удовольствием, смакуя детали, в который раз повторяет анекдот, который случился с ним в его вынужденном отпуске в Москве. — Никто не смеет так поступить со мной! Уж тем паче — petite provincial!

Жестокая, некрасивая история, по мнению Андрея. Даже тогда, в алкогольном угаре, она задела его своей жестокостью, а Караташев стал резко неприятен своей злобой. Он ушел тогда из той прокуренной квартиры, едва держась на ногах от выпитого, долго бродил вдоль мостовых, вдыхая холодный воздух ноября. Une petite provincial…

— Это была mademoiselle Annett? Je vous assure que je ne le savais pas [105], - какой-то комок застрял в горле от осознания того, какой стыд и какую боль она, должно быть, пережила в те дни. Не каждый мужчина сумел бы поднять голову вверх после подобного происшествия, немудрено, что она не смогла тогда, что убежала сюда, в Гжатск из Москвы, сопровождаемая жалостью, холодным равнодушием, смешками и шепотками. Анекдот о том происшествии еще месяцев пять смаковал Караташев, с удовольствием пересказывая его тем, кто желал слушать его, запуская его в гостиные Петербурга, где он стал обрастать разными подробностями.

— Я узнал всю правду слишком поздно, — произнес Петр сквозь зубы. По всему было видно, что ему до сих пор не давала покоя эта история. — Аннет, когда пожелает, будет хранить в себе тайное, как в могиле. Я до последнего (так глупо!) полагал, что то было случайное происшествие. Пока cousine Натали, сестра Катиш, не написала мне, какой анекдот ходит по столице. Конечно, без имен, но мы все знали… Знали! Жаль, кто-то сделал то, что должен был сделать я, с Караташевым. Я бы убил его, клянусь вам, коли б его не прирезали тогда, на Васильчиковом, в хмельной драке. Псу песья смерть! Знать, Бог верно судит.

Борзые уже лаяли совсем близко, но, казалось, всадники у обрыва не слышали их.

— Она не выезжала никуда и никого не принимала уже тут, в Милорадово, где-то с полгода. Год не могла танцевать, боялась. Только на Рождество мне удалось переломить ее страх. И именно мазуркой, сами понимаете. С тех пор мы танцуем ее на ежегодном балу. И будем это делать всегда. Даже, когда она уйдет из этого дома женой. Это традиция наша отныне, вы понимаете, Андрей Павлович?

Теперь он понимал, кивнул в ответ Андрей. Он многое понимал ныне, после этого рассказа, где несчастная героиня того анекдота вдруг обрела имя и лицо. И ее злость, ее холодность, ее первичную неприязнь к нему, как к офицеру того ненавистного ей с тех пор полка. Она имела полное на это право. Для нее он стал явным напоминанием о тех днях, когда она так жестоко была унижена, когда ей так зло отомстили.

Андрей вспомнил, как намеренно унизил Анну на Рождественском балу. Теперь он понимал, отчего она так взглянула на него тогда, что он разгадал ее чувства верно. Ей было больно, и тому был только он причиной.

— Волки! Волки! — вдруг громко закричал Петр и, стегнув коня, направил того на нескольких волков, что выгнали к обрыву борзые. Одна пара борзых уже настигла свою жертву — собаки вцепились в бок одного из хищников, повалили на снег, вгрызаясь в плоть яростно. Андрей вскинул ружье и выстрелил в самого крупного, видно, вожака, который уже целился для прыжка на коня Петра, въехавшего чуть ли не в середину стаи.

— О-го-го! О-го-го! — донеслось совсем близко. Один за другим к обрыву стали выезжать охотники, выбежали, едва не путаясь под копытами лошадей, борзые, без страха прыгавшие на растерянных волков.

— Твою мать! — крикнул кто-то из толпы. — Где борзятник? Пусть псов отзовет, передавим!

Выстрелы, крики, громкий лай собак и предсмертное рычание волков. Возмущенный возглас Бранова, который хотел кинуться только с кинжалом на волка, испытывая судьбу, да только не успел он к обрыву вовремя — всех перестреляли до того. Свист борзятника, отзывающего собак, скаливших зубы при запахе свежей крови.

— Отличная охота! — снова появился возле Андрея, когда охотники двинулись в обратный путь, Петр. Глаза его сверкали, он едва ли сидел в седле спокойно, чтобы не пустить коня галопом по снегу, а держаться подле остальных, едущих легкой рысью по заснеженному полю. — Allons [106], вы ныне примиритесь с Аннет? Прошлый раз простились в такой неприязни и холоде, что право, можно было замерзнуть подле вас. Едемте к нам на обед, там и решим сей вопрос.

— Не могу, pardonnez-moi, — покачал головой Андрей. — Я завтра поутру выезжаю. Обещался ныне Марье Афанасьевне на вечер быть подле.

— Жаль, что вы так скоро покидаете нас, — произнес Петр, но Андрей успел заметить некое облегчение, что мелькнуло в тот миг по лицу его собеседника, скрытое довольство его отъездом. — Ну, раз не можете вы к нам, тогда мы к вам! Я кликну, позволите?

— Кого же? — переспросил Андрей, а сердце при том вдруг забилось в груди быстрее обычного. Петр ничего не ответил, только ткнул кнутом в направлении поля впереди. Андрей медленно проследил за его движением и заметил маленькую фигурку на белой лошадке, ехавшую им навстречу со стороны усадьбы Шепелевых в сопровождении берейтора. Длинный подол светлой амазонки развевался полотнищем от скачки, яркое пятно жакета и шляпки василькового цвета на фоне белоснежного поля. Это была Анна. Еще сложно было разглядеть с такого расстояния черты лица всадницы, но и Петр, угадавший сестру по лошадке, и Андрей знали, что это она.

— Выехала-таки, — усмехнулся Петр, наблюдая, как приближается сестра. — Знать, ускользнула от мадам…

Он повернулся в сторону Андрея, открыл уже рот, чтобы сказать тому, да так и застыл на миг с открытым ртом. После усмехнулся, не в силах сдержать уголки губ, что так и растянулись ныне. Оглянулся назад, к всадникам, но шапки из светло-рыжей лисы, что была на Оленине, не заметил. Как сквозь землю провалился кавалергард, едва только увидел Анну, дал сигнал к отступлению и скрылся незаметно.

— Занятно, — протянул Петр. — Весьма занятно.

А потом стегнул коня и направил его навстречу всаднице, что остановила свою Фудру, ожидая его приближения, помахала ему рукой, обтянутой белой перчаткой, засмеялась тихо, подставляя с наслаждением личико под теплые лучи зимнего солнца.

Как хорошо на этом снежном просторе, думала та, как хорошо под этим ярко-голубым небом с белыми пятнами облаков! Ну, а слезы… это оттого, что ярко солнце бьет прямо в глаза. Только и всего!

Глава 5

— Ну, прощай, mon cher! Дороги легкой да безухабистой тебе. И чтоб ангел твой хранил тебя, Andre, — графиня снова расцеловала трижды племянника, в который раз обхватив его лицо в свои ладони. Всякий раз прощаться, не зная, когда он в следующий раз навестит свою тетушку в ее одиноком жилище, было тяжело — потом почти два дня ныло сердце. Приходилось лежать в постели, обложившись подушками, да глотать горькие капли, что выписал ей доктор от этой оказии еще в столице. Только графиня никогда не говорила того Андрею, и остальным запретила даже упоминать о ее болезни ему. Мало ли ему тревог ныне!