Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" (книги .txt) 📗
Жюли снова ахнула и, отступив назад, оперлась на подоконник, словно готова была в любой момент лишиться чувств, но ни Клод, ни Ида даже не обратили внимания на это.
— И об этом говорит вся округа? — тихо спросила виконтесса Воле, освобождая руку из крепкой хватки брата. Да, она не один раз думала о том, что рано или поздно это случится, но то, как ей сообщали об этом, совершенно выбило её из колеи. Ей было глубоко безразлично осуждение со стороны общества, но вид Клода не оставлял сомнений в том, что он настроен более чем решительно. И Ида наверняка знала, каким будет его следующий вопрос и знала, каким будет её ответ. А вот дальнейшую реакцию Клода, учитывая его состояние, предсказать было трудно.
— Да, и самое ужасное, что с этой отвратительной ложью пошли ко мне и были чертовски убедительны, надо сказать, — произнес Клод и, испытующе глядя на сестру, добавил: — Поэтому глядя мне в глаза скажи, что это не правда, и я не буду спрашивать, из чего могла родиться эта сплетня.
В библиотеке повисла напряженная тишина. Ида молча смотрела в глаза Клода, мучительно выбирая между ложью, которая и в самом деле избавила бы её от любых расспросов со стороны брата, и правдой, которую тот заслуживал. Жюли, сжав руки на животе, стояла у окна и, казалось, даже не дышала, мысленно умоляю сестру солгать, хоть и знала, что она этого не сделает. А Ида оцепенело наблюдала за тем, как с каждой секундой её молчания взгляд Клода все больше и больше переполнялся отчаяньем. Выбор нужно было делать немедленно, времени на просчет последствий не было.
— Ида… — прошептал Клод, делая шаг назад, и это короткое обращение давало понять, что выбора уже не было. Оставалась только правда, хотя даже сейчас он принял бы ложь для собственного спокойствия.
— Это правда, — ровным, без эмоциональным голосом проговорила виконтесса Воле, глядя на ковер, который был свидетелем уже не одной драмы. — Мы состояли в связи. Он оплатил мои долги и оплачивал все мои последующие расходы. Платья, безделушки, поездки в Париж и все остальное. Деньги решают все. От себя могу добавить к этой сплетне, что я, ко всему прочему, ношу его ребенка.
Клод молча опустился на диван и опустил голову на руку, прикрыв глаза. Ида молча стояла перед ним, опустив голову и сцепив руки. Жюли стояла, сложив ладони на животе и переводя взгляд с сестры на брата. В наступившей тишине крика было больше, чем молчания. Жюли нерешительно отошла от окна и присела рядом, осторожно кладя руку на плечо кузена.
— С этим можно смириться, — тихо прошептала она, — хотя, признаюсь, мне было сложно.
Клод сидел без движения, пытаясь осознать и смириться с услышанным. Он шел за тем, чтобы его сомнения были развеяны. В какой-то степени он получил то, что хотел: сомнений и вправду не осталось. Его сестра, всегда такая неприступная и гордая, была содержанкой его друга. Женщина, далекая от лицемерия, прибегавшая к нему только в крайних случаях, сделалась любовницей человека, которого ненавидела. Как могла она позволять ему прикасаться к себе, если ненавидела? Как он мог наслаждаться телом той, которая всей душой презирала его? Неужели, сжимая друг друга в объятьях они не чувствовали этой ненависти, которая жгла сердца обоим? Клод не мог заставить себя поверить в то, что Ида могла отдаться совершенно чужому для нее мужчине лишь просто из жажды денег. Здесь было что-то ещё. Неужели все это время Ида была влюблена в Эдмона? А Эдмон, что он чувствовал к ней? Ведь он никогда не видел со стороны друга даже намека на нежные чувства. Впрочем, как и со стороны Иды. Только презрение и обоюдная нетерпимая гордость. Мысли неслись со скоростью горного потока, обгоняя одна другую. А теперь он ушел, и она осталась одна. Не совсем одна. Мрачная ирония никогда не была свойственна натуре Клода, но сейчас он не удержался. Внутри нее, рядом с её собственным, билось другое сердце. Сердце её ребенка и ребенка Эдмона. Дитя ненависти.
Наконец, Клод порывисто вскочил и, сделав круг по библиотеке, всплеснул руками и воскликнул:
— Черт возьми, все это время вы… Ты была…
Не находя нужных слов, которые бы не оскорбили её, он махнул рукой и остановившись в двух шагах от сестры продолжил:
— После всего этого он посмел тебя оставить здесь одну и уйти на войну?
Ида все ещё молча смотрела в пол, нервно пожимая пальцы. Клод продолжил кружение по комнате.
— Так вот почему он ушел… — медленно произнес он, внезапно остановившись у окна и взглянув на подъездную аллею.
— Он не знает о том, что я жду ребенка, — как можно холоднее произнесла Ида.
— О да, это же, черт побери, полностью меняет дело! — воскликнул Клод, не в силах сдержаться. — От Эдмона можно было ожидать что-то подобное, но, Ида, ты! Как ты могла пойти на такое?
— Я уже сказала, мне нужны были деньги, — голос средней виконтессы Воле холодел все больше и больше, она все сильнее сжимала пальцы, надеясь загородится от упреков брата. Клод смотрел на нее, не отводя взгляд. Кто был перед ним сейчас? Ида? Нет, перед ним была разбитая и подавленная женщина, использованная, покинутая, одинокая, которой неоткуда было ждать помощи. Впервые в жизни готовая опустить голову и упасть на колени, сдаться на ещё большее поругание толпе, которая не знает пощады в своем стремлении судить. Как будто судьба уже мало посмеялась над ней обворожительным смехом Дюрана. Кто у нее есть теперь, кроме него и сестры, которая уже раздавлена и убита своим, не менее тяжелым горем? Кто кроме них поддержит её, когда ей одной придется вступить в бой с обществом?
— Ты можешь уйти и больше не возвращаться. Я пойму, — подала голос Ида, нарушая его мысли.
Лезьё тяжело вздохнул. Она все равно его любимая сестра, та, которая поддерживала его, когда он сам мог упасть. А сейчас она стоит, сжавшись, словно ждет от него удара и, что самое страшное, полагает, что этот удар ею заслужен. Разве может он осудить её, когда и его вина есть в том, что случилось? Он должен был первым протянуть ей руку и предложить свою помощь, а он этого не сделал. Теперь он, являясь, судя по всему, последним мужчиной в этой семье, просто обязан был защитить её. И в первую очередь от того, кто так с ней поступил. Будь Эдмон хоть трижды его друг, он должен ответить за то, что сделал с Идой. И неважно кто он, герцог, конюх или сын императора. Никому, ни одному мужчине нельзя пользоваться тем, что женщина нуждается в любви, деньгах или заботе.
— Пусть он только попробует здесь появиться. Я убью его, — Клод резко обернулся. — Он пожалеет, что вообще появился здесь! Я не позволю никому, даже моему лучшему другу, портить жизнь моей сестре!
— Нет! — Ида решительно бросилась к Клоду и схватила его за руки, решительно глядя в глаза, словно он уже приводил в исполнение только что задуманное. — Если ты хоть пальцем тронешь Эдмона, я сама убью тебя.
Клод смотрел на сестру, и её решительность испарялась под его взглядом, как дым.
— Ты любишь его, — эти слова были сказаны утвердительно, без тени сомнения, даже с некоторым сожалением и сочувствием. Еле кивнув, виконтесса Воле присела на широкий подоконник и закрыла лицо руками. Клод оперся плечом на стену, снова устремляя взгляд на подъездную аллею. Подумать только, его сестра любила герцога Дюрана. Любила настолько, что согласилась быть его любовницей, потому Эдмон не нашел ничего лучше, чем воспользоваться её любовью так, как умел.
Некоторое время Клод напряженно молчал, барабаня пальцами по дереву подоконника. По его взгляду можно было догадаться, что внутри у него твориться что-то ужасное. Обычно это называют принятием решения, когда на чашах весов лежат одинаково дорогие вещи.
— Ида, — наконец произнес Клод, поворачиваясь к сестре, — я достаточно хорошо знаю Эдмона, все-таки он мой лучший друг. Я понимаю, да и ты тоже понимаешь, что он больше не вернется к тебе, как бы ты его не любила.
Каждое слово давалось ему с трудом, но Ида этого, казалось, не замечала. Да, она понимала это с самого начала.
