Черная пантера - Картленд Барбара (бесплатные полные книги .TXT) 📗
— Я больше не раскрою рта! — заявила я. — Больше всего на свете я боюсь именно такого времяпрепровождения.
— Вы на самом деле не любите развлекаться? — спросил он.
Я почувствовала, что вопрос задан неспроста, поэтому отбросила шутливый тон.
— Люблю, но только когда развлечение имеет какую-то цель, — ответила я. — Мне кажется бессмысленным, когда люди ежевечерне собираются в чьем-либо доме лишь для того, чтобы выпить и посплетничать. Какой в этом толк? Причем всегда собираются одни и те же, и у них, как я заметила, всегда одни и те же темы для разговора.
— А что вы называете целенаправленным развлечением?
— Заниматься политикой, коммерцией, благотворительностью, — пояснила я.
— Чей склад характера вы унаследовали? — поинтересовался он.
— В какой-то степени мамин, — ответила я. — Честно говоря, я ни на кого не похожа.
— Тогда откуда у вас все это? — спросил он.
— Я и сама не раз спрашивала себя об этом, — призналась я, — но до сих пор не нашла ответ.
Время пролетело быстро, и я не заметила, как мы оказались в Лонгмор-Парке. Обнаружив, что машина уже миновала огромные кованые ворота и теперь медленно движется по дубовой аллее, я не поверила, что прошло целых полтора часа с того момента, как мы выехали из города. Я наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть построенный из красного кирпича прекрасный особняк времен королевы Анны, стоявший на вершине небольшого холма, который был окружении террасами, спускавшимися к огромному озеру с серебристым зеркалом воды.
Глава 13
Сейчас мне трудно сказать, каково было мое первое впечатление о Лонгморе, но мне кажется, что, несмотря на великолепие и роскошь, он ошеломил меня своим уютом — это был дом, в котором человеку живется легко и где он может обрести покой и счастье.
Теперь я понимаю, почему Филипп так гордился Лонгмором, почему, когда он водил меня по дому и, особенно, когда показывал комнаты его матери, которые не перестраивались со дня ее смерти, его голос дрожал от еле сдерживаемого волнения. Все говорило о том, что его мать была доброй и отзывчивой женщиной. К тому же она обладала совершенным вкусом — об этом свидетельствовала обстановка ее комнат, выдержанная в едином стиле. Во всем — от картин на стенах до расставленных на полках, расположенных рядом с письменным столом, крохотных фарфоровых статуэток — чувствовалась рука истинного знатока.
— Мои родители были безмерно счастливы вместе, — сказал сэр Филипп. — Вам, конечно, известна история о том, как они умерли?
Я ответила, что нет. Мое внимание привлекли два больших портрета, на которых были изображены его отец и мать. Я увидела, что у Филиппа есть сходство с обоими — если характерные черты своей внешности он унаследовал от Чедлеев, то, как было видно на портрете, красивой формы глаза и чувственная и в то же время твердая линия рта достались ему от матери.
— Пожалуйста, расскажите, — попросила я.
— Мой отец долго болел, — начал сэр Филипп, — Он всю жизнь слишком много работал, так как до того, как стать премьер-министром, он занимал различные посты в правительстве. Он относился к тому типу людей, которые работают на износ. Он был далеко не молод: ведь он воевал еще в Крымскую войну. После ранений ему так и не удалось восстановить свое здоровье. Он почувствовал, что больше не может продолжать работать с максимальной отдачей на благо тех, кто избрал его, и подал в отставку. У него состоялся последний разговор с королем, и потом он с матерью поселился здесь.
Две или три недели они прожили спокойно: все время проводили в саду, счастливые, что находятся в Лонгморе, который всегда считали своим домом и который очень любили. Однажды вечером из Лондона прибыл курьер. Правительство пало! Представители партии умоляли моего отца вернуться. Партия оказалась в отчаянном положении и поэтому страшно нуждалась в отце. Его просили взять на себя обязанности хотя бы советника или консультанта, если он не хочет занимать официальный пост. Он колебался, спрашивая себя, в чем заключается его долг. Мама ужасно беспокоилась, так как понимала, что сил в нем осталось гораздо меньше, чем он сам представлял. Она упрашивала его не ездить. В конце концов они решили, что с ответом можно подождать до утра — было уже довольно поздно. Они предложили курьеру переночевать.
Наутро отец объявил, что, как он решил, его долг — вернуться. Мама пришла в отчаяние — ведь она столько лет ждала его отставки, ждала того момента, когда все дни они будут проводить вместе, когда они окажутся далеко от связанных с его работой беспокойств и тревог.
Они вернулись в Лондон, и отец проработал почти четыре года. Он отказался занять какой-либо пост, однако, как я полагаю, его влияние и помощь оказали неоценимую услугу как стране, так и партии.
До сих пор меня удивляет, как ему удалось проработать еще столько лет. Думаю, он решил для себя, что болезни его не одолеть. Он силой воли заставлял себя работать, хотя, как мне кажется, временами его мучили страшные боли, и в эти мгновения он сидел в кресле, судорожно вцепившись в подлокотники, неспособный произнести хоть слово, и только пот градом катился по лбу. Вот тогда мама показала, на что способна истинная любовь. Я ни разу не слышал, чтобы она жаловалась или ворчала, чтобы она упрекнула отца в том, что он слишком много времени провел вдали от нее и все свои силы отдал на благо других. Она все время находилась подле него, старалась, как могла, облегчить его страдания, ухаживала за ним и ночью, и днем.
И настал тот час — доктора предсказывали, что это должно было случиться намного раньше, — когда отцу стало совсем плохо. Мне рассказывали, что это произошло, когда члены кабинета собрались в его доме на совещание. Он о чем-то говорил им. Вот последние слова, которые он произнес: «Во имя Господа и нашей любимой Англии». И без сознания рухнул в свое кресло.
К счастью, я оказался в Лондоне. Со всей Англии съехались родственники и знакомые, причем большинство из них ожидали найти маму убитой горем. Однако, ко всеобщему изумлению, она была совершенно спокойна. Я хорошо помню ее: в черном платье, бледная, она твердым голосом обсуждает, как организовать похороны — кого позвать, какие траурные марши исполнять.
Мы просидели допоздна. Всех восхищало, как она держится. Хотя некоторым ее поведение казалось неестественным. Перед сном мы собрались в холле. Она поцеловала меня, потом один из родственников, которого, возможно, переполняли чувства, сказал: «Эдит, ты держалась великолепно. Ты можешь положиться на нас, мы всегда придем к тебе на помощь».
Она обвела всех грустным взглядом и ответила:
«Спасибо, но теперь мне больше не для чего жить». И поднялась наверх.
Наутро она была мертва; на ее губах застыла спокойная улыбка. Она тихо скончалась во сне. Причиной смерти доктора назвали «остановку сердца», но мы все знали, что ее последние слова заключали в себе истинный смысл: ей действительно не для чего было жить.
Их похоронили вместе. Мне кажется, что те похороны были в некотором роде счастливыми. И хотя мы все скорбели о них, подобный поворот событий являлся наилучшим выходом: в последние годы мой отец страшно мучился, поэтому мы все были рады, что он наконец обрел покой рядом с любимой женой.
Филипп замолчал.
— Какая романтическая история, — тихо проговорила я, смахивая навернувшиеся слезы. — Это замечательно, что они так сильно любили друг друга.
— Да, им повезло!
В голосе Филиппа мне слышалась зависть. Он отвернулся от портретов, и мы направились в картинную галерею, где находились портреты других Чедлеев, многие из которых я уже видела в книге о Лонгмор-Парке.
Мы сели ужинать в четверть десятого и потом пошли в сад. Наши ноги утопали в ковре из мягкой травы, воздух был напоен ароматом чубушника и роз. Вокруг стояла тишина, которая изредка нарушалась криками бродящих в кустарнике павлинов.
— У вас очень красивый дом, — сказала я, оглядываясь на особняк, который высился на фоне темнеющего неба.
