Полынь – сухие слёзы - Туманова Анастасия (читать книги полные txt) 📗
– Да-а, вот ведь как бывает, – вздохнула Акулина, когда сказка кончилась. – Не побоялась ворожить пойти – и мужа-царевича подхватила! Кабы и нам так!
– К овину-то боязно ворожить идти, – поёжилась Васёна. – Мне ещё баушка сказывала – в овине, мол, зимой черти греются, и ходить туда не надобно, всякое поблазниться может.
– Не-е, там овинник живёт, мне тятя говорил! – возразила Акулина. – Он сам, как под Егорья, выпивши, задами домой шёл, так того овинника и видал! Сидит, мол, под бревном и гляди-ит, а глаза-то угольями горят, так и пышут! Из тяти и хмель повышел, бегом через сугробы домой зарысил… Два дня к овину подойти боялся!
– Глупости! – решительно объявила Танька. – Кот, поди, блудный там сидел аль лиса хоронилась! Спьяну-то чего не померещится…
– Спьяну?! – воинственно подбоченилась Акулина. – Да вот лопнуть мне на месте, самое верное гадание будет – у овина-то! Вот подвиньтесь-ка, я вам обскажу… Да ближе, чтоб малые не услышали, ни к чему им…
Хихикающее кольцо девушек сомкнулось вокруг Акулины. Её рассказ то и дело прерывался то испуганным аханьем, то взрывом смеха.
– Акулька! Воистину, ума лишилась! Вздумать этакое!
– Да ну вас, дуры! Вот ей-богу, правду говорю! – истово крестилась Акулина. – Только беспременно крест тельный надо снять! А то ничего не узнаешь, хоть до утра под овином высиди!
– Чепуха это всё одна… – зевнув, отмахнулась Устя. Но Танька досадливо ткнула её локтем под рёбра и снова придвинулась к Акулине:
– Акуль, Акуль, а дальше-то как? Вот прямо с задранным-то подолом?!.
– Истинно!!! – таращила глаза Акулина. – Поворачиваешься к овину-то голым задом и шёпотом спрашиваешь: «Батюшка овинник, подскажи суженого!» И ждёшь… А он тебя погладить должон. Коли мохнатой лапой погладит – верный знак, в этом же году замуж выйдешь! Коли голой лапой аль вовсе никак – нет покуда твоей судьбы. – Акулина обвела притихших девушек глазами и важно закончила: – Но сама я не пытала, врать не буду.
– И так уж наврала с три телеги, – проворчала Устинья. – Дуры вы, девки, а ты, Акулька, наипервеющая.
– А я бы вот попробовала… – тихо сказала Танька. Устя повернулась к ней, сдвинув брови:
– И думать забудь! Ума-то достанет…
– А нашей Таньке одна Устинья Даниловна голова! – ехидно подзудила Акулина. – Как их милость скажет – так Татьяна и сделает, а то как же?
– Дура ты дура, дубина стоеросовая… – сквозь зубы процедила Устя. Танька, воинственно тряхнув рыжей косой, вскочила:
– А пойду вот! Сами поглядите, как пойду! Сейчас и пойду!
– И крест сымешь?
– А вот сыму!
– Ступай, ступай, коль башка пустая. Страху натерпишься да зад отморозишь, велик будет барыш! – сердито сказала Устинья, но её голос утонул в дружном визге девичьей ватажки:
– И то верно! Иди, Танька! Опосля расскажешь, как всё было-то, может, и мы…
Танька медленно и торжественно поднялась с лавки. Перекрестившись и пробормотав: «Прости меня, господи, дуру непутную…», она сняла с шеи шнурок с крестом, отдала его насупленной Усте и накинула платок.
На двор, под голубой свет месяца, высыпали все вместе. Было тихо, снег искрился и блестел, темнея лишь под деревьями, чёрная чаша неба, сплошь забросанная звёздами, опрокинулась над селом. От мороза тут же защипало щёки.
– Всем нельзя, – строгим шёпотом сказала Акулина. – Ей одной надо, пойдёмте, девки, назад в избу. А ежели она заверещит аль позовёт – тогда все вместе выручать и кинемся.
Танька в последний раз широко перекрестилась и решительно зашагала через пустой заснеженный двор на зады. Овина не было видно за высокими сугробами, и вскоре Танькин платок пропал из виду.
Девушки вернулись в избу, но разговор не клеился: все сидели, как на иголках, тревожно переглядываясь. Устя застыла у окна, прилипнув к замёрзшему стеклу.
– Вот моё тебе слово, Акулина, – не оборачиваясь, пообещала она. – Если хоть чего с ней приключится – я тебе всю морду кулаком разворочу. Уж точно никто не посватается, хоть ты все овины на селе с голым задом обеги.
– Да нешто я её нудила, Таньку твою? – обиженно буркнула Акулина, на всякий случай отсаживаясь подальше. – Сама она…
Она не договорила: со двора донёсся дикий, отчаянный, полный смертного ужаса крик. Девушки повскакали с мест и, роняя спицы и прялки, кинулись во двор. Устинья, раскидав всех, выскочила первая, босая ринулась по снегу навстречу чему-то взъерошенному, орущему, сломя голову летящему через двор – и поймала Таньку в объятия.
– Что, дура?! Нагадала?! Сухотку б на тебя!.. – и повлекла подругу в сени.
В избе, в кучке взволнованных, испуганных девушек Устя разжала руки, и встрёпанная бледная Танька мешком осела на пол. Она была перепугана так, что не могла говорить, её колотило, и ковш с водой невозможно было поднести к её трясущимся губам.
– Танюш, что там? Что было с тобой? Что, что, расскажи?! – теребили её подруги, но Танька лишь мотала головой и судорожно прижималась к Устинье. По её лицу текли слёзы, из горла вырывались короткие, отрывистые всхлипы, и видно было, что говорить она не может. Её трясли за плечи, брызгали в лицо водой, крестили, дули в глаза, но лишь через несколько минут Танька с трудом, заикаясь, смогла вымолвить:
– Схва-тил… Схвати-и-ил… И ка-а-ак за… за… заво-о-оет…
– Кто – овинник?! – обрадовалась Акулина. И тут же с воплем полетела на пол от сильного удара, а Устинья, морщась и потирая костяшки кулака, уже приказывала сестрёнкам:
– Дунька, Апроська, бегом до дому, бабку разбудите, пущай сюда поспешает, скажите – совсем худо с Танькой! Да живо мне, живо!
– Я с ними, чтоб не пужались! – подхватилась Васёна, и всех троих вынесло за дверь. Устя же, не обращая внимания на ревущую благим матом Акулину, сунула ноги в валенки, накинула свою куцую шубейку и шагнула за порог. Тут же вернулась – но лишь затем, чтобы взять у печи ведро с водой.
– У, шалая… Куда?!. Ведро-то на што тебе? – кинулись было за ней. В ответ яростно грохнула дверь. Прижавшись к замёрзшему окну, растерянные девушки следили за тем, как Устинья широким мужским шагом идёт через двор. На миг она задержалась у сарая, – чтобы взять в свободную руку увесистую жердь, – и тут же скрылась за сугробами.
На дворе, казалось, ещё больше усилился мороз. Месяц в радужных кольцах висел прямо над селом, заснеженные деревья потрескивали от холода. Устинья, свирепо раздувая ноздри, шагала по оставленным Танькой следам, не замечая, что в дырявые валенки набился снег и противно тает там, моча пятки. Впереди уже показался чёрный зев овина. Устинья поудобнее перехватила жердь и прибавила шагу.
Весь снег перед овином был истоптан. Устя, бухнув ведро на землю, некоторое время разглядывала следы, затем обошла овин кругом, сердито сплюнула, вернулась и заглянула внутрь. Было тихо и темно, хоть выколи глаза.
– Ну, кто там, – вылазь по-хорошему! – сурово приказала она. В ответ – тишина. Устя ждала долго, и в конце концов ей послышался не то писк, не то сдавленный смешок. Больше она не колебалась и, схватив ведро, с силой выплеснула воду прямо в чёрное нутро овина.
Раздался многоголосый вопль, и чёрные фигуры вылетели из овина на снег. Устинья взмахнула жердью, и та с треском опустилась на плечи одной из них. Снова истошный крик:
– Что деешь, ведьма?! Бога побойся! Эй, робя, Устька Шадрина здесь!
– Ну, кто в череду?! – Устя снова замахнулась. Человек шесть парней стояли перед ней, тяжело дыша, двое ожесточённо отряхивались от ледяной воды.
– Сдурела, стерва! – процедил один из них, взъерошив рукой мгновенно заиндевевшие волосы, и Устя узнала Ефима Силина. – Ну – чего взъярилась?! Пошутили над вами, дурами, – делов-то!
– Шутить умеючи надо, подлюга! – выругалась Устинья. – Танька вон чуть дышит! Через тебя, иродину, не дай бог, на всю жисть язык потеряет! А тебе что! Ты всё шутки шутишь, погань! Весело тебе! Выискал забаву, жеребец, чуть в могилу девку не загнал! Не слыхал, что люди до смерти пугаться могут?!
