Пленница гарема - Уолч Джанет (книги без сокращений .txt) 📗

Совсем недавно женщин из гарема просили пожертвовать казне часть своих драгоценных вещей. Каждая рассталась с каким-нибудь особым предметом: Накшидиль отдала зеркало, украшенное камнями; другие — корзиночки и чаши, отделанные золотом, позолоченные чашки и тарелки, подсвечники, инкрустированные жемчугом, серебряные кофейные подносы, чернильницы, курильницы, сосуды для воды, большие ложки, украшенные бриллиантами трубки. Все это должно было пойти на приобретение оружия.

— Дело не только в угрозе со стороны русских, — говорил главный чернокожий евнух. — Вчера, когда шло заседание дивана [58], прибыл Шуазель, посол Франции, с новостями о том, что во Франции вспыхнула настоящая революция.

— Как это может сказаться на нас? — спросил я его.

— Франция стремится к конституционной монархии, и это беспокоит султана: когда эта новость распространится на востоке, правящий класс может выступить против него. Несколько дней назад падишах совершил тайную прогулку по городу: в последний раз он переодевался в торговца и встречался с Шуазелем в кофейне; на этот раз он облачился в форму моряка, останавливался у нескольких лавок на Большом базаре и прислушивался к сплетням. Богачи не очень довольны тем, что он изъял у них часть земли и увеличил налоги. Но хуже всего, что на их сторону могут встать крестьяне и поднять бунт.

Чтобы предупредить всякие выступления со стороны своих подданных, Селим обдумывал, как реформировать правительство и вернуть себе всю полноту власти. Он ввел ряд новых законов, регулирующих расходы населения в интересах государства, установил строгие правила ношения одежды для сословий, запретил импорт из-за границы таких тканей, как альпага [59], что наносило вред турецким производителям. Султан узаконил изменения в экономике на благо широких слоев населения.

И самое главное — он решил обновить войско янычар, раньше представлявшее гордость империи. Эти элитные отряды создавались в период становления империи из христианских мальчиков, которых привозили из завоеванных земель во дворец, где из них готовили солдат и обучали исламским традициям. Они лишь смутно помнили свое прошлое, в будущем им запрещалось жениться, и единственное, что от них требовалось, — это преданность султану. Они стали верными сторонниками падишаха.

Но за многие годы традиции вытеснила продажность: теперь эти мальчики стали мусульманами, которые зачастую покупали свои посты. Им разрешалось вступать в брак и заводить детей. У них не осталось былого рвения, и они заботились больше о своих семьях и хозяйствах, нежели о войне ради интересов падишаха. К тому же они часто продавали свои наследственные права другим, выпрашивали взятки в обмен на покровительство, а иногда угрожали населению, устраивая пожары.

Способность янычар защищать империю имела первостепенную важность, но как солдаты они стали бесполезными. Столь же решающее значение имела их преданность султану. Они являлись становым хребтом трона; без их поддержки и защиты падишах был беспомощен. Каждый правитель империи знал, что трон превратится в прах, если янычары выступят против него. Неспроста пословица гласит: «Султан дрожит, когда янычары хмурятся».

Главный чернокожий евнух также рассказал мне, что при жизни Мустафа III, отец Селима, представил сына своему военному советнику, французскому специалисту барону де Тотту.

— Последние три года до восшествия на трон Селим переписывался с французским королем и умолял того помочь перестроить ослабевшую турецкую армию. Теперь, когда он снова посоветовался с ним, Людовик Четырнадцатый обещал направить в Стамбул группу офицеров и экспертов и помочь усовершенствовать армию.

— Вот почему он называет новую пехоту «Низами Седит», подобно тому как французы зовут ее Армией нового порядка.

— Совершенно верно, — сказал главный чернокожий евнух. — Селим также изучал методы других европейских армий и воспользовался сочетанием приемов, используемых в строевой подготовке, на маневрах и экзаменах. Янычары почувствовали в этом угрозу и, подстрекаемые реакционными религиозными лидерами, отвергли саму возможность, чтобы их обучали неверные. Жалобы янычар достигли дворца.

Если дела государства отвлекали внимание султана, то это понятно. Однако истина заключалась не только в этом. Коридоры гарема полнились слухами, у Накшидиль даже случались припадки удушья всякий раз, когда она слышала, что в постель султана пригласили новую одалиску. Когда она спросила меня, как следует поступить, я ответил, что ей ничего не остается, как молиться, чтобы Селим не забыл про нее.

Однажды утром, когда мы вели такой разговор, в дверь постучали. За дверью стоял Нарцисс, любимый евнух Айши. В руках он держал сверток.

— Пожалуйста, входите, — пригласил я.

Он откинул назад голову, собираясь отказаться, и протянул мне сверток.

— Это от доброй госпожи Айши, — сказал он, проводя языком по заячьей губе. — Ей стало известно о печали Накшидиль, и она пожелала прислать ей весточку о том, что сочувствует ей. Пожалуйста, примите это как предложение дружбы.

Как только он ушел, я снял вышитую ткань и обнаружил набор сладостей. Я всегда относился к Айше с подозрением, поэтому сначала понюхал сладости, затем попробовал кусочек. Накшидиль внимательно следила за мной.

— Они очень вкусные, — удивился я. — Может, она действительно изменилась.

Накшидиль взяла лакомство и осторожно откусила кусочек.

— Неплохо, — сказала она, — но у меня нет настроения есть сладкое. Наслаждайся, Тюльпан. Съешь еще.

Я съел. Одну, затем другую. В тот вечер у меня заболел живот. Я надеялся, что это оттого, что я переел.

11

Мы гуляли по саду, яркое летнее солнце освещало цветы; Накшидиль сорвала хризантему и спросила, скоро ли увидит султана. Бесме, ее любимая рабыня, поинтересовалась, не желает ли она узнать свое будущее.

Накшидиль улыбнулась.

— Мне интересно, что случилось с Розой, — почти мечтательно произнесла она.

— С Розой? Его положили в больницу, но теперь ему стало лучше, — ответил я.

— Нет, речь идет не о чернокожем евнухе, а о моей кузине, которая должна была стать королевой.

— О, извините. Трудно разобраться, когда нас всех зовут именами цветов.

— Интересно, осталась ли она во Франции. Или ее закружил водоворот революции. Наверное, я так и не узнаю. — Она умолкла, но ее глаза весело поблескивали. — Что ты думаешь?

— Что я думаю? — спросил я.

— Как тебе кажется, мне можно отправить ей письмо?

— А каким образом его вынести из дворца?

— Не знаю. Тюльпан, ты всегда умел найти выход.

Я на несколько минут задумался.

— Тут есть одна еврейка, — наконец сказал я. — Это кира, женщина, которая приходит во дворец продать свой товар. На прошлой неделе она принесла мне образцы прекрасных шелковых тканей, произведенных на предприятиях ее семьи. Она говорила мне, что у нее связи по всей Европе.

— Может, ей удастся послать письмо моей семье на Мартинику.

— Это очень опасно, — предостерег я. — За более незначительные провинности евнухам рубили головы, а рабынь зашивали в мешки и топили.

— Давай рискнем, — молила Накшидиль. — Знаю, ты думаешь, что я не права, но теперь, когда Селим изгнал меня из своей жизни, я снова мечтаю увидеть семью. А как было бы замечательно, если бы мои родные могли увидеть Махмуда!

Я смотрел на нее так, будто она лишилась разума. Но Накшидиль лишь выдернула еще один цветок и начала обрывать лепестки.

— Хотите, я погадаю вам? — еще раз предложила Бесме.

— Да, хочу, — с улыбкой согласилась Накшидиль. — Но прошу тебя, не говори мне ничего, если оно окажется не очень радостным.

Как в Африке или на Мартинике, одни рабыни во дворце предсказывали судьбу, другие занимались черной магией, а третьи даже верили в каббалу [60]. Жизнь рабынь шла по необъяснимому пути, и кто посмел бы бросить им упрек за то, что они искали ответы такими иллюзорными способами? Эти девушки точно соломинки, залетевшие из других мест, они вертелись, словно шелковые нити, чтобы угодить капризам властелина; у них не было корней, к которым можно вернуться, у них не было будущего, на которое можно надеяться. Жизнь в гареме опасна, ее питают обманчивые посулы, она совершенно непредсказуема. Хиромантия, гадания по числам, волшебные зелья, карты Таро, чайные листья, дурной глаз и другие суеверия служили завуалированными ответами на то, что невозможно объяснить. Как и большинство из нас, Накшидиль мирилась с этой мистикой не без некоторых подозрений, но относилась к ней с настороженностью человека, знающего, что это вполне может сбыться.