Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина (книги полностью TXT) 📗
— Я должен порицать твое решение, пани, — произнес он. — Должен, но не стану делать того, ведая то, что в жизни твоей было, думая о том, что только предстоит тебе встретить в днях будущих. «Доколе все придем в единство веры», сказано в Писании Святом. Нет понимания в союзе мужа и жены без единства, не будет того единства без верования в закон единый. Сам Господь тебе дорогу выбрал, указав на мужа того. Только о заповедях Его не забудь, в чьей бы церкви свечи ни жгла! Да не оставит Он тебя милостью своей, в каком бы законе не чтила Его! Иди, покамест я не сменил решения своего, — выпростал священник руку из ее ладоней, не желая, чтобы она и долее поливала ее своими слезами. И Ксения ушла из этой маленькой церквушки, через слезы оглядывая и лики святые, и маленькие огоньки свечей, что трепетали перед образами. Такова доля моя, Господи, да не остави мя в ней!
Они пробыли еще пару дней в вотчине Ежи, невзирая на стремление Владислава срочно ехать в Заслав, чтобы убедиться в благополучном возвращении сына.
— Никуда он не денется! — ворчал Ежи добродушно, набивая табаком чубук. — С паничем и пан Тадеуш, и те товарищи, что душу вынут, а панича в обиду не дадут. Да и в королевстве ныне тихо, не то что раньше. Что-то не к добру то… Московиты что ль придут на порубежье, или шведы?
— Ну, ты поговори еще! — отзывался Владислав, раздосадованный своим невольным заточением в четырех стенах спаленки. Его рана все никак не закрывалась, кровоточила часто, оттого и не пускали его даже на ноги встать ни Ежи, ни Ксения, ни полноватая холопка, что зашивала в то утро его рану и делала перевязки. Да и то, что Ксения спала рядышком, а коснуться толком нельзя ее было из-за раны, настроения не добавляло. — Не хватало нам еще шведов на головы наши. Пусть сидят себе в стороне своей да глазами не рыскают в нашу! Мира бы! Хоть и на лето да на зиму всего.
И этой пары дней хватило и Владиславу, и Ежи, чтобы та скованность, что ощущалась меж ними в первое время их общения, ушла насовсем к отъезду Заславского из вотчины. Чтобы тот смело шагнул к старому шляхтичу и взглянул в его глаза, когда прощались они, стоя во дворе у запряженных саней.
— Ну, дядку, жду тебя сразу после Пасхи в Заслав. Надобно же дочь отвести в костел тебе. Кто ж то сделает, коли не ты? Ждать тебя буду! Думаешь, справится пани твоя к тому сроку?
— Справится, сынку. На Иосифа {1} ждем, не позднее, — ответил Ежи, с трудом скрывая свое волнение ныне, захватившее душу. — Ты же ведаешь, что буду подле вас в день тот.
— Ты прости меня, дядку. Все, что сотворил я, прости мне! — тихо проговорил Владислав.
— Ну, так моя вина поболе твоей будет, сынку, — так же в полголоса произнес Ежи. — Мне о прощении молить, не тебе. Я за дело получил то, что было. За вину мою перед тобой.
— Не встанешь боле против меня, Ежи? Всегда будешь на моей стороне? Даже если будешь думать, что во вред мне то. Ты не думай даже — я себе не ворог, во вред творить не буду.
— Добже, мой мальчик, верю тебе в том, — улыбнулся широко Ежи, и они обнялись, как прежде — сердечно, без всяких обид или недомолвок, а после расцеловались троекратно в знак примирения. При последнем поцелуе Ежи чуть задержал Владислава, прошептал тому в ухо. — Ты мою ласточку береги, Владек. Она ради тебя от всего мира отреклась…
— Нет нужды говорить, — ответил ему Владислав. — Всегда буду помнить о том.
Он говорил то от чистого сердца — никогда ему не забыть, от чего отказалась Ксения ради любви к нему, от чего отреклась и годы, и несколько дней назад, и что предстоит принять ей спустя пару-тройку тыдзеней. Владислав прижимал ее к себе, когда они ехали в санях по белому простору снежной дороги, возвращаясь в Заслав из земель Ежи, аккуратно целовал прямо под околыш шапки, прижимаясь губами к холодной коже — в висок или лоб, если она поворачивалась к нему, а то и в губы, когда она поднимала вверх подбородок, явно намекая на то. Гладил ее волосы, когда она спала подле него в плохо топленных комнатах корчем, где они становились на ночлег, бережно укрывал от холода своим широким плащом, подбитым мехом.
— Мой маленький сокол, — прошептал Владислав как-то в одну из таких ночей, когда как обычно лежал подле нее в постели и сторожил ее сон, любуясь ее красой. Она была особенной, не такой, как другие пани, что встречались на его пути. Он гордился ее мужеством, ее решительностью и твердостью, ее нравом и красой, что приковывала взгляды с первых же моментов, как та ступала в комнату. Его маленькая храбрая птичка, способная пойти на многое, коли решила.
— Что? Что? — встрепенулась вдруг Ксения, и он прикусил губу, жалея, что разбудил ее своим шепотом. Или это громкий хохот его пахоликов, что доносился через тонкую перегородку, заставил ее открыть глаза?
— Спи, кохана, спи. До рассвета еще долго, — прошептал он. Ксения взглянула на маленькое оконце, за которым стояла кромешная тьма, а потом вдруг протянула руку и коснулась его лица.
— Мне почудилось, что все это морок ночной. Что я одна и в постели своей в спаленке Ежи. Что мы не рядом, розно…
— Тут я… всегда буду… — прошептал он ей в ответ на эти слова и склонился, чтобы коснуться ее губ легко и мимолетно. Но она обхватила его руками, аккуратно, стараясь не задеть его раны, прижалась к нему всем телом, заставляя продлить поцелуй, сделать его глубоким и горячим, унять тот жар, что опалил ее при касании его губ. В ту безлунную ночь был зачат их второй сын, темноволосый Михась, схожий чертами лица с дедом, Стефаном Заславским, а глазами с материнской породой…
Во дворе Замка прибывших встретил Анджей, уже несколько дней как прибывший в Заслав из стольного града. Он выбежал на крыльцо, радостно улыбаясь, бросился к саням, заметив в них широкоплечую фигуру отца.
— Тата! Пан отец! — а потом так же просиял, заметив, что женщина, поднявшая голову с груди пана ордината, была его матерью, воскликнул чуть удивленно, но не менее радостно. — Мама? Мама! Ты приехала погостить? Сколько дней ты пробудешь?
— Твоя мама приехала навсегда, Андрусь, — ответил Владислав на его вопросы. — И никогда боле не уедет из Заслава.
Как же согрели эти слова душу Ксении! Навсегда. Она приехала в Заслав, чтобы никогда боле не уехать отсюда, чтобы остаток своих дней провести рядом с любимым и детьми, которые у них есть и будут.
Именно они помогали ей в те моменты, когда в ее душу заползала тень страха перед тем, что ей предстоит сделать. Суеверная, Ксения до дрожи боялась того дня, который сама себе определила для перехода из новой жизни в иную, в которую должна была ступить тут же, как приехала сюда, в эти земли. И даже платье из шелка цвета кости, в котором ей предстояло ступить под своды костела, искусно расшитое золотыми нитями и жемчугом, не вызывало улыбки на ее губах. Оно привело бы ее непременно в восторг, не тревожь ее темные думы о будущем, но ныне только одна мысль кружилась в ее голове. И даже весть о том, что пани Эльжбета родила в ночь на Иосифа дитя женского пола, маленькую ласточку-дочку для Ежи, только на короткое время смогла унять ее тоску и страхи. Ксения, как могла гнала от себя их, и это удавалось ей днями, которые она проводила с Владиславом или Анджеем. Но ночами, когда Владислав удалялся в свои покои, и она оставалась одна, они наваливались на нее с удвоенной силой, гоня от нее сон.
Это сразу же заметил епископ, прибывший в Замок, чтобы провести венчальный обряд. В тот же вечер, как прибыл в Заслав, он послал за Ксенией слугу, настаивая на том, что желает видеть пани.
— Пани боится за спасение души своей, верно? — без предисловий начал он разговор, беря в свои ладони холодные руки Ксении. — Неужто снова страхам уступишь? Неужто сомнениям душу отдашь?
— Коли б было так, отказалась от крещения латинянского, — ответила резко Ксения, и бискуп улыбнулся, узнавая ту пани, что была ему лучше знакома, которой он и желал видеть Ксению.
— Я ведаю, что сказали тебе. Что переходя в закон римский, ты душу свою ввергаешь в грех, что и не искупить вовеки веков. Да только, милая моя девочка, думала ли ты о сути крещения, слышала ли отца Макария, когда тот тебе о нем говорил? О том, что принимая веру, ты снимаешь с себя все грехи, что на душе твоей были до того? — она подняла на него глаза, вспыхнувшие надеждой, и он улыбнулся. — Credo in remissionem peccatorum {2}, не забывай о том. Завтра ты ступишь в новую жизнь свою без единого греха на душе. Отчего не спросила о сомнениях своих отца Макария? Не можешь оставить предубеждение к нему? Помнишь ту неприязнь, с которой тот встретил тебя? Если так, то я пришлю тебе духовника иного, негоже в грехах отчет давать да совета просить у того, к кому не лежит душа. А ныне спрашивай… вижу по глазам, что вопросов много есть ко мне, как лицу духовному.
