Жена султана - Джонсон Джейн (онлайн книга без TXT) 📗

— Можно? — Лицо мое очень спокойно, но руки дрожат, когда я протягиваю их к книге.

— Он из Шираза. Сделан при ранних Сафавидах. Погляди на резьбу на крышке. Изысканная — и очень хрупкая.

— Это шелк или бумага? — Я провожу кончиками пальцев по вырезанному на обложке тонкому узору, сквозь который видна бирюзовая подложка.

Коптский торговец книгами снисходительно улыбается:

— Разумеется, шелк.

Я наугад открываю книгу и попадаю на 113 Суру, Аль-Фалак. Водя по завиткам каллиграфии пальцем, я читаю: «Прибегаю к защите Господа рассвета от зла того, что Он сотворил, от зла тьмы, когда она наступает. От зла колдуний, дующих на узлы, от зла завистника, когда он завидует». Сказано будто о моем мире. Я поднимаю глаза.

— Эта книга достойна красоты слов, которые ее слагают.

— Да, это — бесценное сокровище.

— Скажи я султану, что ты назвал книгу бесценной, он, скорее всего, пожмет плечами и ответит, что не может дать тебе за нее достаточно, а потому не даст ничего, — я ненадолго умолкаю. — Но меня уполномочили предложить тебе кое-что.

Я называю очень значительную сумму. Его цена вдвое выше, и после вежливого торга мы сговариваемся где-то на середине между ними.

— Приходи во дворец утром, после открытия ворот, — говорю я, — и великий визирь исполнит наш уговор.

— Я принесу султану книгу завтра.

— Я должен забрать ее с собой: Мулаю Исмаилу не терпится на нее взглянуть. К тому же завтра день соединения — султан не будет принимать посетителей.

— В такую погоду? Если на нее упадет хоть капля дождя, книга погибнет. Давай, я сам принесу ее на праздник, в подобающем случаю ларце.

— Я лишусь головы, если вернусь без книги, и пусть голова моя уродлива, я к ней почему-то привязан.

Торговец криво улыбается, и я вспоминаю, что, несмотря на жену и детей, о которых столько разговоров, он, по слухам, платит паре мальчиков для утех. В Египте такое, может быть, и сходит с рук, но в Марокко при Исмаиле это лучше скрывать.

— Она не уродлива; я бы не хотел, чтобы ее отсекли от всего остального, Нус-Нус. Раз так, забирай книгу; но береги ее как зеницу ока. Я приду за платой утром в день соединения.

Вздохнув, он благоговейно заворачивает книгу в полотно и протягивает ее мне.

— Не забывай, другой такой нет.

Скажи я, что берусь нести такое сокровище со спокойным сердцем, я бы солгал, но мне нужно исполнить еще два поручения: купить кое-какие специи для моего приятеля Малика и быстренько забежать к травнику, забрать заказ Зиданы.

Мы с Маликом частенько оказываем друг другу услуги. Сблизила нас и нужда, и приязнь. Он — старший повар Исмаила, а я пробую еду султана, это одна из моих обязанностей. В таких обстоятельствах взаимное доверие весьма полезно. Заказ Малика — рас аль-ханут, смесь по его собственному рецепту, и эфирное масло, которое Исмаил предпочитает в кус-кусе, — приводит меня обратно в квартал специй, где я покупаю все необходимое. Оттуда до неприметной лавочки сиди Кабура рукой подать.

Я ныряю под навес и с удивлением обнаруживаю, что в лавке никого нет. Похоже, сиди Кабур вышел попить чаю с приятелем-торговцем или принести еще угля для жаровни. Я передвигаю склянку с мускусом и удовлетворенно отмечаю, что списка, составленного Зиданой, на месте нет. Возможно, травник отошел за чем-то, хранящимся в более укромном месте.

Время идет, а его все нет. Дурманящий запах благовоний, дымящихся в медной курильнице, становится слишком душным. Это не всегдашний приятный аромат, который любит сиди Кабур — немного смолы элеми, смешанной с белым стираксом, — но куда более сложный состав, в котором я улавливаю дерево алоэ и борющиеся друг с другом запахи амбры и сосновой смолы: один сладкий, другой едкий, — никто в здравом уме не стал бы их сочетать.

Иди же, бормочу я, чувствуя, как живот сводит от беспокойства. Ждать или уйти? Тревога моя растет. Скоро султан займется дневными делами, ожидая, что я, как всегда, буду рядом. Но если я вернусь без покупок для Зиданы, она придет в ярость, или еще хуже — впадет в молчаливую задумчивость, за которой обычно следует суровая кара. Я разрываюсь между султаном и его женой, это мое каждодневное мучение. Иногда трудно понять, кто из них опаснее: султан, с его неукротимым гневом и внезапными вспышками жестокости, или его старшая жена, у которой наготове ужасы поизощреннее. Я толком не могу сказать, верю ли в действенность ее чар, поскольку, пусть мы с ней и воспитаны в схожих обычаях (я среди сенуфо [2], она — в соседнем племени лоби [3]), мне хочется верить, что в своих странствиях я достиг известной степени просвещения. Но в том, что она знает, как использовать любые редкие яды, я не сомневаюсь ни мгновения. Мне не по душе доставлять яды императрице, помогая ей в зловещих смертоносных замыслах, но я — придворный невольник, и у меня нет выбора. Двор Мекнеса — это паутина молчания и обмана, беспорядков и заговоров. Проложить себе прямой путь в таком месте почти невозможно: даже самый честный человек может внезапно обнаружить, что шел на сделки с совестью.

Я нетерпеливо меряю шагами лавку. Шкатулки с иглами дикобраза, мышиными ресницами (мышей-самцов в одной коробке, самок — в другой), сурьмой, мышьяком и золотым песком; сушеные хамелеоны, ежи, змеи и саламандры. Амулеты от сглаза; любовные зелья; лакомства, с помощью которых привлечь джинна так же легко, как приманить осу на сахар. У пыльной задней стены я натыкаюсь на огромный стеклянный сосуд, полный глаз. Я резко отшатываюсь, бьюсь бедром о полку, и сосуд опасно кренится, а его содержимое колышется, и вот все глаза уже обращены на меня, словно я пробудил рой пойманных джиннов. Тут я вижу, что полка сместилась, когда я на нее налетел. Я бережно кладу завернутый в полотно Коран, поправляю полку, чтобы сосуд стоял ровнее, и хвалю себя за то, что избежал беды. Интересно, гадаю я, где сиди Кабур взял столько человеческих глаз, — но потом понимаю, что вместо зрачков у них щели, как у кошек или коз.

Надо возвращаться во дворец, прислуживать Мулаю Исмаилу, объяснять Зидане, что ее заказ выполняется и я вернусь за ним позже, сегодня же, — и надеяться, что удача на моей стороне. Это самое разумное. Я решительно поворачиваюсь; слишком резко… спотыкаюсь обо что-то на полу и теряю равновесие.

Вообще-то я ловок, но глаза меня напугали — а может быть, и стали причиной моего падения, как раз, когда я радовался, что спасся от зла, которое они несут. И вот, я уже лежу на спине, ударившись головой о стопку корзин, которые качаются и начинают падать, засыпая меня иглами дикобраза, сушеными скорпионами и — я поднимаю что-то и с отвращением отбрасываю — целым потоком дохлых лягушек. В смятении я вскакиваю, отряхивая с себя мерзких тварей. Иглы и клешни скорпионов, зацепившиеся за шерсть моего бурнуса, держатся упорнее. Я выдергиваю их по одной, потом поднимаю полу плаща, осмотреть ее, и вижу, что умудрился уронить еще и банку кошенили, которая расползается по белой шерсти жадной красной волной.

Я теряю остатки самообладания: плащ, дорогая вещь, я бы никогда не смог позволить себе такую роскошь, он принадлежал самому Исмаилу, — а теперь испорчен. Обычно, когда получаешь подарок, можешь распоряжаться им по своему усмотрению, но у султана долгая память. И удручающая привычка спрашивать, почему ты не надел то, что он милостиво тебе пожаловал. Я видел, как люди лишались конечностей, а то и жизни, за ответ, который его не устроил.

Ухватив плащ за угол, я начинаю выжимать из него красную жидкость, но она гуще и темнее кошенили и липнет к ладоням; и тут мне в нос и глотку ударяет резкий запах, не имеющий никакого отношения ни к раздавленным жучкам, ни к благовониям, ни к чему-либо прекрасному и священному.

В ужасе опуская глаза, я вижу, что препятствие, о которое я споткнулся, — это мертвое тело сиди Кабура. Кто-то перерезал ему глотку, умело, как барану на Иид. Его прекрасная белая борода тоже отсечена и лежит у него на груди в луже запекшейся крови. В миг смерти его внутренности опорожнились, оттого в лавке и стоит такой смрад. В курильницу, должно быть, набросали всего, что попалось под руку, надеясь заглушить зловоние.