Фея Альп (др. перевод) - Вернер Эльза (Элизабет) (е книги .txt) 📗
– Неужели? – Нордгейм насмешливо расхохотался. – Сегодня я узнаю тебя с совсем новой для меня стороны, Вольфганг: в роли восторженного и самоотверженного друга. Я никак не ожидал такого от тебя!
– По крайней мере, я имею обыкновение стоять за своих друзей и не давать их в обиду, – весьма решительно ответил Эльмгорст.
– А я повторяю тебе, что не хочу видеть этого человека в своем доме. Надеюсь, я имею право этого требовать?
– Несомненно, имеешь, но в моем будущем доме Бенно всегда будет желанным гостем, и я откровенно скажу ему все, если буду поставлен в необходимость передать ему твое желание, чтобы он не посещал твоего дома, и… извиниться за тебя.
В первый раз эти два человека разошлись во мнениях, до сих пор их взгляды и интересы вполне совпадали, но уже первое столкновение показало, что Вольфганг не будет покорным зятем и намерен твердо отстаивать свои убеждения. Нордгейм видел, что он не уступит, но, по всей вероятности, у него были причины не доводить дела до окончательной ссоры, а потому он заговорил примирительно:
– В сущности, вопрос не стоит того, чтобы из-за него горячиться, – сказал он, пожимая плечами. – Какое мне дело до этого доктора? Мне хотелось отделаться от неприятных воспоминаний, которые пробуждает во мне его вид, ничего больше. Я нахожу его особу столь же незначительной, как и тот случай, который восстановил меня против его отца. Итак, пожалуй, предадим все дело забвению.
Он не мог бы ничем до такой степени поразить своего зятя, как этой необычайной уступчивостью. Вольфганг промолчал и казался удовлетворенным, но старая вражда приобрела в его глазах совсем иное значение; теперь он был твердо убежден, что дело шло тогда отнюдь не о чем-то незначительном: такой человек, как Нордгейм, не стал бы двадцать лет помнить о каком-нибудь пустяке.
В комнату вошла Алиса. Нордгейм ни словом не заикнулся о визите доктора и сейчас же заговорил о другом; Вольфганг также постарался скрыть свое дурное настроение, так что девушка ничего не заметила. Она собиралась идти в сад за Эрной, и отец с женихом присоединились к ней.
Сад соответствовал характеру местности, лежащей высоко в горах; в нем не могли расти обыкновенные декоративные растения и цветы, так как лето здесь было короткое. Клумбы, разбитые вокруг дома, были только что засажены и лишены тени, но небольшой сосновый лесок, примыкавший к саду, представлял прохладный, тенистый уголок. Из него сделали нечто вроде парка, которому исполинские камни, рассеянные там и сям, придавали романтический вид.
На скамейке у подножия одного из таких камней сидела Эрна, а перед нею стоял Эрнст Вальтенберг, но их беседа не походила на спокойный разговор. Он только что вскочил со скамейки и стоял на дорожке, точно загораживая дорогу Эрне, причем воскликнул:
– Нет, на этот раз я не позволю вам ускользнуть! Вы и так уже много раз убегали, когда я хотел наконец высказать то, что несколько месяцев вертится у меня на языке. Останьтесь! Я хочу знать правду.
Эрна чувствовала, что ей придется выслушать его; она не пыталась уклониться, но по ее лицу было видно, что предстоящее объяснение пугает ее. Она ни словом, ни взглядом не поощряла Вальтенберга, а он продолжал с возрастающим волнением:
– Мне давно следовало добиться ответа, но я трусил в первый раз в жизни. Вы и не подозреваете, Эрна, как вы мучили меня своим молчаливым отпором, своей постоянной уклончивостью! Всякий раз, как я хотел принудить вас произнести решительное слово, я читал в ваших глазах один и тот же отрицательный ответ, а его я не в силах перенести.
– Господин Вальтенберг, выслушайте меня! – тихо сказала девушка.
– Господин Вальтенберг! – с горечью повторил он. – Неужели я остался до такой степени чужим для вас, что вы не можете хоть один раз назвать меня по имени? Ведь для вас давно не тайна, что я люблю вас со всем пылом страсти и добиваюсь вашей любви, как величайшего из благ! Было время, когда таким высшим благом была для меня безграничная свобода, когда меня пугала даже мысль о каких бы то ни было узах, которые могли бы стеснять меня; теперь все это миновало и забыто. Что для меня весь свет, что для меня свобода без вас! Во всем мире мне не нужно ничего, кроме вас!
Он порывисто схватил ее руку. Эрна не отняла ее, но она лежала в его руке холодная и безжизненная. Затем девушка печально взглянула на Вальтенберга и ответила беззвучным голосом:
– Я знаю, что вы любите меня, Эрнст, и не сомневаюсь в глубине и искренности вашего чувства, но не могу ответить на него тем же.
– Почему? – резко спросил он, выпустив ее руку.
– Странный вопрос! Разве можно себя заставить полюбить?
– О да! Горячая, беспредельная любовь мужчины всегда вызывает ответное чувство, если никто другой не стоит у него на дороге.
Эрна слегка вздрогнула: краска медленно заливала ее лицо, но она молчала.
Эта перемена не укрылась от глаз Вальтенберга, с напряженным ожиданием вглядывавшегося в ее черты, и его смуглое лицо вдруг побледнело, а голос зазвучал угрозой:
– Эрна, почему вы не хотели отвечать мне до сих пор? Почему отказываете мне в любви? Ради всего святого, скажите правду! Вы любите другого?
По-видимому, Эрна не хотела отвечать: сказать чужому человеку то, в чем она не признавалась и самой себе, было слишком тяжело для гордой девушки, но, взглянув на его взволнованное лицо, она решилась.
– Я не хочу обманывать вас в такую минуту, – твердо сказала она. – Я любила, это был сон, за которым последовало горькое, жестокое пробуждение.
– Этот человек оказался недостойным вас?
– Он не был способен на чистую, сильную любовь. Я убедилась в этом и вырвала любовь из своего сердца. Не спрашивайте больше, прошу вас! Все кончено и погребено.
– Так он умер?
В вопросе Вальтенберга слышалось дикое торжество, и еще более дикий огонь вспыхнул в его взгляде, грозившем жгучей ненавистью даже мертвецу. Эрна видела это, и вдруг ее охватил безграничный страх; она инстинктивно постаралась предотвратить опасность и прежде чем поняла, что лжет, уже кивнула утвердительно, таким образом, укрепив Вальтенберга в его заблуждении.
Он перевел дух, краска вернулась на его лицо.
– Ну, на борьбу с мертвым я согласен. Я не боюсь воспоминаний о тени: они должны исчезнуть в моих объятиях. Эрна, будьте моей!
Она испуганно отшатнулась при этой пылкой мольбе.
– Вы все-таки настаиваете? Ведь я сказала, что не могу полюбить вас. Я думала, что ваша гордость не перенесет такого признания.
– Моя гордость? Где она теперь? Неужели вы думаете, что я мог бы целые месяцы терпеливо добиваться вашей руки, не получая ни слова поощрения, если бы был прежним человеком, который воображал, что судьба обязана исполнять все его капризы? Я получил жестокий урок! Вы были посланы мне роком, который когда-нибудь да настигает каждого из нас, он влечет меня к вам с непреодолимой силой. Эрна, я откажусь от своей бродячей жизни, если ты этого потребуешь! Если ты почувствуешь тоску по родине в тех солнечных странах, которые мне так хочется показать тебе, я вернусь с тобой на холодный, мрачный север! Я помирюсь с ограничениями и узостью здешней жизни ради тебя! Ты не знаешь, что уже сделала из меня и что можешь еще сделать, только не будь такой холодной, такой бесчувственной, как твоя фея Альп на своем ледяном троне. Я должен добыть тебя, должен овладеть тобою, хотя бы мне пришлось умереть от твоего поцелуя, как грозит ваша легенда!
Это был язык страсти, который, как буря, сокрушает все на своем пути. Такие речи звучат опьяняюще для женского слуха, но в данном случае они действовали и как целительный бальзам на еще не закрывшуюся рану. Невыносимо унизительно было чувствовать себя отвергнутой, и даже не ради другой – Эрна слишком хорошо знала, что та, другая, не имела никакой цены в глазах человека, которого манили только честолюбие, только карьера, но, как бы то ни было, он принес ее им в жертву. Здесь же ее любили, обожали, здесь ее встречала страсть, не знающая никаких расчетов, никаких рамок. Этому человеку была нужна только она, она одна. Ее гордость торжествовала, а в помощь ей заговорило сострадание и сознание, что она может доставить человеку счастье. Все убеждало Эрну сказать «да», о котором ее умоляли, но точно какая-то невидимая сила удерживала ее. В решительную минуту перед нею вдруг встало другое лицо, казавшееся мертвенно-бледным в белом лунном свете, и дрожащий голос спрашивал ее: «Вы могли бы полюбить человека, который так шел бы к своей цели?»
