Фея Альп (др. перевод) - Вернер Эльза (Элизабет) (е книги .txt) 📗
Вольфганг молчал, но в его глазах опять вспыхнул трепетный огонь, жаркий, пожирающий пламень, отражение борьбы, шедшей в его душе. Ведь он принужден был изо дня в день наблюдать, как другой открыто, ничем не стесняясь, добивается приза, который в конце концов неминуемо достанется ему; это была пытка, и сознание, что она заслужена, нисколько не делало ее легче.
Они прошли в гостиную, где лакей раскрывал занавеси, защищавшие ее от яркого солнца. Нордгейм спросил, в саду ли дамы.
– Только баронесса Тургау с господином Вальтенбергом, – ответил лакей. – Фрейлейн Нордгейм принимает в своей комнате доктора.
– А, нового доктора, которого ты где-то откопал! – сказал Нордгейм, обращаясь к зятю. – Ты говорил, это твой товарищ? Во всяком случае, он знает свое дело – Алиса замечательно поправилась в последнее время. Я был поражен ее видом и необыкновенной живостью, твой доктор сотворил чудо. Как фамилия оберштейнского эскулапа? В письмах ты всегда забывал назвать ее.
Вольфганг действительно не упоминал фамилии Рейнсфельда, хотя и не по забывчивости; теперь он не мог более потакать «фантазии» товарища, как он это называл, и спокойно ответил:
– Бенно Рейнсфельд.
Нордгейм быстро обернулся.
– Как ты сказал?
– Бенно Рейнсфельд, – повторил Эльмгорст, удивленный взволнованным тоном вопроса.
Он думал, что его тесть едва ли вспомнит это имя, во всяком случае, не выкажет ни малейшего интереса к старому товарищу теперь, когда стал миллионером и был так далек от прежних связей. Но, очевидно, воспоминание о Рейнсфельде не умерло в душе Нордгейма: его лицо побледнело, оно выражало растерянность, даже страх, так же как и его голос, когда он воскликнул:
– И этот человек в Оберштейне? И в настоящую минуту даже в моем доме?
Вольфганг не успел ответить, потому что боковая дверь отворилась, и вошел сам Бенно. При виде хозяина дома он слегка смутился, но затем спокойно остановился и поклонился: он слышал от Алисы о приезде ее отца и приготовился к встрече. Нордгейм тотчас догадался, кто перед ним; может быть, он даже вспомнил лицо доктора, которого мельком видел три года тому назад в Волькенштейнергофе, не зная его имени. Он был настолько светским человеком, что немедленно овладел собой и внешне спокойно, с неподвижным лицом встретил представленного ему Рейнсфельда; только странная бледность продолжала покрывать его черты.
– Мой зять писал мне, что просил вас лечить его невесту, – сказал он с холодной вежливостью. – Мне остается только поблагодарить вас, потому что ваши старания увенчались блестящим успехом: моя дочь удивительно поправилась. Я слышал, ваш диагноз совершенно расходится с диагнозом ваших коллег?
– Я полагаю, что фрейлейн Нордгейм в сильной степени страдает расстройством нервной системы, – скромно ответил Бенно. – С этим я и сообразовался при выборе метода лечения.
– Вот как! До сих пор доктора почти единогласно признавали болезнь сердца.
– Я знаю, но не могу согласиться с ними, и успех моего лечения, по-видимому, дает мне на это право. Вашей дочери были запрещены всякие сильные движения, я же рекомендовал ей продолжительные ежедневные прогулки пешком, посоветовал даже всходить на не очень крутые горы и по возможности весь день проводить вне дома, так как горный воздух чрезвычайно благоприятно действует на ее здоровье. Пока я вполне доволен результатами.
– Разумеется, мы все довольны, – согласился Нордгейм. – Его глаза буквально впились в черты доктора во время этого разговора, который велся самым спокойным тоном. – Как я уже сказал, я весьма благодарен вам. Вольфганг писал, что вы живете в Оберштейне, вы давно здесь?
– Пять лет.
– И намерены оставаться?
– По крайней мере, до тех пор, пока не представится другого места.
– Ну, это нетрудно устроить, – вскользь заметил Нордгейм и перешел к другой теме.
Он был чрезвычайно вежлив, но в то же время держался свысока и явно старался воздвигнуть между собой и доктором преграду, которая исключала бы всякую возможность фамильярности. Он ни словом, ни взглядом не показал, что знает, что перед ним стоит сын друга его юности; при всей своей кажущейся любезности он оставался холодным как лед.
Бенно очень хорошо чувствовал это, но нисколько не удивлялся. Он знал, что воспоминания, которые его имя пробудит в душе Нордгейма, будут не из приятных, и по своей скромности не думал, чтобы успешное лечение Алисы могло расположить к нему ее отца. Разумеется, он и не помышлял о том, чтобы напомнить о старых отношениях, которые Нордгейм явно игнорировал, но все-таки эта встреча была для него очень тяжела, и он ухватился за первый попавшийся предлог, чтобы откланяться.
Несколько секунд Нордгейм молча смотрел ему вслед с мрачно сдвинутыми бровями, потом обернулся к Вольфгангу и спросил коротко и резко:
– Каким образом ты с ним познакомился?
– Ведь я уже говорил тебе, что Рейнсфельд – мой школьный товарищ и что я случайно встретился с ним опять в Оберштейне.
– И ты целые годы возишься с ним, и хоть бы раз упомянул его имя!
– Я делал это по просьбе Бенно: ему твое имя так же хорошо знакомо, как тебе его. Ты, очевидно, не хочешь, чтобы тебе напоминали о том, что его отец был твоим школьным товарищем, я убедился в этом сегодня.
– Что тебе известно об этом? – гневно воскликнул Нордгейм. – Доктор что-нибудь говорил тебе?
– Говорил. Он сказал, что ваша дружба с его отцом кончилась полным разрывом.
Нордгейм вздрогнул и как будто случайно оперся на спинку стоявшего подле кресла; его лицо опять побледнело, а голос вдруг стал хриплым:
– Вот как! А что он об этом знает? – спросил он.
– Ровно ничего. В то время он был еще ребенком, а потом так и не узнал причины вашего разрыва, но он слишком горд, чтобы навязываться тебе теперь, когда ты занимаешь такое положение в обществе. Поэтому он взял с меня обещание не говорить тебе его имени, пока в этом не будет необходимости.
Из груди Нордгейма вырвался глубокий вздох, но он ничего не ответил и отошел к окну.
– Мне кажется, что, как бы то ни было, доктор Рейнсфельд имел право рассчитывать на более теплый прием, – снова заговорил Вольфганг, задетый за живое холодностью хозяина дома к его другу. – Конечно, я не могу судить о том, что произошло тогда…
– Да я и не прошу тебя об этом, – резко оборвал его Нордгейм. – То было чисто личное дело, и судить о нем могу я один. Но ты знал, что этот Рейнсфельд не мог быть мне приятен, и потому я не понимаю, как тебе пришло в голову ввести его в мой дом и поручить ему лечение моей дочери! Такого своеволия с твоей стороны я решительно не одобряю!
Очевидно, миллионер был в высшей степени раздражен встречей с Бенно и вымещал свой гнев на будущем зяте. Но тот вовсе не был расположен терпеть подобный тон, который слышал в первый раз.
– Очень сожалею, что тебе это так неприятно, – холодно сказал он, – но ни о каком своеволии здесь не может быть и речи: я, без сомнения, имел право выбрать для своей невесты доктора, который пользуется моим полным доверием, и так блестяще оправдал его – ты сам это признаешь. Я не мог предполагать, что возникшая более двадцати лет назад вражда, в которой Бенно не виноват и к которой совершенно не причастен, сделает тебя до такой степени несправедливым. Твой бывший друг давно умер, и с его смертью все должно быть забыто и похоронено.
– Об этом предоставь судить мне, – перебил его Нордгейм с возрастающим гневом. – Довольно! Я не хочу, чтобы этот человек бывал в моем доме. Я отошлю ему гонорар – конечно, очень крупный – и под каким-нибудь предлогом попрошу его избавить меня от дальнейших визитов. Тебя тоже покорнейше прошу прекратить это знакомство: я не желаю его!
Просьба весьма походила на приказание, но молодой инженер был не таков, чтобы позволить себе приказывать. Он отступил на шаг назад, его глаза сверкнули.
– Я, кажется, уже говорил тебе, что доктор Рейнсфельд – мой друг, – резко возразил он, – и потому, само собой разумеется, о прекращении знакомства с ним не может быть и речи. Если в награду за самоотверженные заботы о здоровье Алисы ты пошлешь ему гонорар и откажешь до окончания курса лечения, это будет для него оскорблением. И вообще я попрошу тебя говорить о нем в другом тоне. Бенно заслуживает величайшего уважения, под его непритязательной, застенчивой внешностью скрываются такие знания и такие душевные качества, которым можно только удивляться.
