Прощай, пасьянс - Копейко Вера Васильевна (версия книг .TXT) 📗
Анна на самом деле стала на удивление хороша. Так хороша, заметила Севастьяна, а она знала в этом толк, как становится хороша женщина только по одной причине — от любви.
— Далеко ли собралась? — по-хозяйски спросила Севастьяна, кивая на узел.
— В гости, — торопливо ответила Анна. — Сестры меня отпустили. Можешь спросить у них.
— Ох, что-то они всех вас распустили. Наталья-то не вернулась?
— Нет. Но Глафира при них.
— Ага, нашла про кого вспомнить. Глафира. Она, конечно, сварит и накормит. Ничего плохого о ней не скажу. Но все-то остальное?
— Они сами. Говорят, им так лучше, — объяснила Анна.
— Лучше? Интересно почему? — будто саму себя спросила женщина.
— Наверное, никак не наговорятся, — ответила Анна. — Столько лет не виделись.
— Что ж, не наше дело думать почему, — заметила Севастьяна. — Ладно, бывай. Надолго ли?
— Кто знает?.. — сказала Анна, уже обходя Севастьяну и направляясь к калитке. — Но к зиме вернусь непременно, — пообещала она смеясь.
Стоя на крыльце и наблюдая, как Анна уходит со двора, Севастьяна больше не сомневалась: вот кому покупал всякие штучки на базаре Анисим. Ее он вез к себе в лес в ту безлунную ночь, когда она пускала по реке свой пасьянс.
Она вошла в дом, постучала в дверь гостиной. Опять не заперли дверь! Музыка стихла.
— Мы здесь! — раздался один голос.
— Войдите! — пригласил другой.
— Мир вам, сестры дорогие.
— Ох, как официально, — засмеялась одна в синем.
— На тебя не похоже, Севастьяна, — строго свела брови другая в синем.
— Но вы же всех решили свести с ума. — Она пожала плечами. — Теперь не знаешь, как с вами обходиться.
— Чем же мы свели всех с ума?
— Тем, что решили больше не делиться на Марию и Лизавету. Верно?
— А зачем нам? Без Федора нет никакой разницы — кто Мария, а кто Лизавета.
Они ударили по клавишам в четыре руки.
Севастьяна упала в кресло, обмахиваясь концом шелкового платка.
— Развлекаетесь? Что ж…
— Мы радуемся.
— Чему же?
— От Федора пришло письмо. Он отправил его, правда, давно, из маленького голландского порта. Но все хорошо. Нам того же желает. Там тебе, Севастьяна, поклон. Знаешь, как он пишет?
— Как? — Севастьяна подалась вперед.
— Чтобы ты глядела за нами во все глаза и ничего не прозевала. Он одной тебе нас доверяет.
Севастьяна подумала, что это должна была сказать Мария. Помимо своей воли она впилась в нее глазами, отыскивая следы на лице, которые замечает всякая женщина, даже не рожавшая сама. Ничего.
— Вот как? А чего же я не должна проглядеть? Может, мне надо заметить, как вы распустили всех своих девок? — в некотором замешательстве проговорила она.
— Они нам сейчас не нужны. Нам хорошо вдвоем.
— Оно и видно.
— Ясно. Если так пишет Федор Степанович, то он знает, что пишет. Я буду у вас теперь бывать два, а то и три раза в день. Как сегодня.
— Мы только рады!
— Вот что, дорогие, если вы по-прежнему не будете запирать дом изнутри, то я вас стану запирать снаружи.
— O-ox! — простонали они и снова ударили по клавишам. — Какая ты недове-ерчивая, — пропели сестры, подражая парижским трубадурам, стихи которых они сегодня утром читали.
— Такая, потому что я отвечаю за вас перед Федором Степановичем. Сейчас я ухожу, так кто из вас запрет дом?
— Мы обе! — Они вскочили и вместе с Севастьяной пошли к двери.
Они задвинули тяжелый засов.
— Ну вот. Еще одно подтверждение, что мы неразличимы, — сказала Лиза.
— Да, если уж она не узнала меня во мне… То есть… Послушай, я, кажется, сама запуталась.
19
Зима налетела на Лальск, как она обычно это делала, — в одночасье. Словно поблизости была, поджидала за ближайшей сосной — и нате вам, явилась.
Белым-бело за окном, увидела Мария, встав утром и отодвинув штору на окне.
— Ого, — выдохнула она, — какая красота!
Весь двор стал таким белым, до рези в глазах. Как хорошо, подумала она, что успела перенести розы в дом. То, что однолетние цветы ушли под снег, не страшно. Их век короток, всего-то длиной в северное лето. Через год сами вырастут, они без посторонней помощи заботятся о своем потомстве.
Она накинула на плечи пуховую шаль — какой бы неожиданной ни была зима, но никого здесь врасплох не застанет. Мария шла по дому, в теплом воздухе она чувствовала запах затопленных, но за лето отвыкших от дров и пламени печей-голландок. Ни в одном другом доме в Лальске нет таких. Федор высмотрел их за морями и велел построить у себя на новой половине дома. Круглые, обшитые черным железом, они высились от пола до потолка, быстро нагревались и щедро отдавали свой жар комнатам.
Никодим мастерски топил печи, никогда никакого дыма. С самого начала своей жизни в этом доме Мария полюбила Никодима, как и всех, кого любил Федор.
Никодим был интересен ей не только как истопник, он разводил ловчих птиц. Соколы жили у него в отдельной сараюшке, чистой, всегда прибранной, в которой никогда ничем не пахло, только теплом. Среди соколов был один, по имени Ясный, с которым Никодим и Федор ходили на охоту. Однажды они взяли с собой Марию. Это было в ее первую весну в Лальске. Тогда Мария и Федор даже помыслить не могли, чтобы расстаться хоть на миг.
Мария улыбнулась, отодвигая воспоминания. Это уже потом Федор, как и прежде, до женитьбы, уезжал на недели и месяцы за товаром и с товаром.
Лизина дверь была приоткрыта, Мария скользнула в спальню к сестре, почти не сомневаясь, чем она занимается. Конечно, стоит у окна, как только что стояла она сама. Потому что белизна первого снега завораживает каждого, успокаивает и примиряет с жизнью, что бы в ней ни происходило. Природа словно укрывает на время все тревоги и волнения, ожидания и надежды. Она просит людей: остыньте, отдохните от суеты, от страстей, чтобы весной снова взяться за жизнь с еще большей энергией.
— Мария, — не оглядываясь, позвала Лиза от окна, — ты только взгляни на калину и черемуху.
— Я уже видела, — отозвалась Мария, подходя к сестре. — Какая ранняя зима, птицы даже не успели склевать ягоды. — Она подняла со стула такую же, как на ней, пуховую шаль и накинула сестре на плечи.
— Давно я не видела такого начала зимы, — кутаясь в шаль, сказала Лиза, чувствуя, как тепло разливается по всему телу.
— А я думала, зимой тебе захочется залечь в берлогу, как медведице, — ответила Мария.
— Я сама так думала, но теперь я просто жажду, — зеленые глаза блестели неукротимым желанием, — зимних радостей!
— Каких же?
— Всяких!
— Например?
— Кататься в санях! В собольей шубе! Под звон бубенцов!
— Лубочная картинка! — фыркнула Мария.
— Но я хочу! Сегодня же! — не унималась Лиза.
— Хорошо, — согласилась Мария. — Желание беременной женщины — закон, — сказала она. — Я тоже хочу того же, что и ты. Сейчас же пойду и скажу Анне, чтобы она вынимала теплые вещи.
— Анна по-прежнему тоскует? — спросила Лиза.
— Мне кажется, — сказала Мария, — она понемногу приходит в себя. Вчера она вдруг сказала мне: только бы зиму пережить.
— Ее усатый и бородатый, видимо, уехал?
— Скорее всего. Но она молчит, а я не спрашиваю.
— Понятно. Да, — остановила Марию Лиза, — скажи Анне, чтобы она как следует проветрила собольи шубы. — Она наморщила нос. — Не могу терпеть лежалого затхлого запаха… — Лиза снова поморщилась.
Санки летели по главной улице Лальска, щедро присыпанной снегом, сестры сидели, укрытые медвежьей полстью, хотя мороз был еще не так крепок, чтобы заворачиваться в нее. Они скорее всего завернулись в нее, желая казаться невидимыми для чужих глаз. Но, как они говорили сами, всякая личина помогает лишь поскорее открыть, кто прячется от чужих глаз. Горожане останавливались и шептали друг другу: «Сестры катаются!» Тройкой лошадей правил Никодим. Бубенчики звенели, как хрусталь бокалов на свадьбе. Никодим прицепил самые звонкие, а их у него целое собрание.
