Леди полуночи - Дэр Тесса (мир бесплатных книг TXT, FB2) 📗
– Сколько ты просидел в тюрьме?
– Меня приговорили к семи годам, но отсидел я только четыре.
Это «только» вряд ли могло передать все то, что ему пришлось пережить. «Только» четыре года пришлось спать на соломе, которая от старости превратилась в труху и в ней копошилось столько насекомых, что она казалась живой. «Только» четыре года пришлось выживать на одно пенни в день – именно столько стоил кусок хлеба. «Только» четыре года он провел в кандалах, которые сдавливали щиколотки, потому что рос очень быстро.
Да, «только» четыре года насилия, постоянного голода, грязи и унижений: надзиратели обходились с узниками как с животными. Те страшные картины преследовали его и по сей день.
– Ты получил помилование от двора?
– Помилование? Не смеши! Англии требовались солдаты, а не заключенные. Меня освободили при условии, что я завербуюсь на военную службу.
– Тогда это… – Кейт дотронулась до медальона, вытатуированного на правой половине его груди. – Это эмблема твоего полка?
– Отчасти. – Он невесело хмыкнул. – Не ищи здесь глубокого смысла. Просто однажды было выпито слишком много рома в португальской таверне, вскоре после того как нас отправили в Пиренеи.
Рука Кейт скользнула по грудной клетке влево и прошла как раз над тем местом, где билось его сердце. Торн вздрогнул, по телу побежали мурашки наслаждения.
– А это?… Эс Эн – это кто? Женщина, которую ты повстречал там же, в таверне? Экзотичная, с огромной грудью и невероятно красивая? Ты… влюбился в нее?
Он удивленно воззрился на Кейт, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.
– Я надеюсь, она была мила с тобой. Но как бы то ни было, должна признаться, что я уже тихо ее ненавижу. Мне кажется, ее звали Сара Негоциант.
Торн проиграл борьбу с собой: запрокинув голову, принялся хохотать как сумасшедший и все никак не мог успокоиться.
– Ну хоть что-то пробило броню твоего самообладания, – заметила Кейт, явно довольная. – А то я уже отчаялась услышать, как ты смеешься. А вот это ожидаемо. – Она дотронулась до его щеки. – У тебя вот тут ямочки. Успокой меня: скажи, что Сара их не видела.
Торн взял ее ладошку и кончиками пальцев провел по буквам.
– Это вовсе не инициалы. Буквы означают «совершенно неуправляем». Так метили солдат, которых изгоняли из армии за уголовные преступления.
– За уголовные преступления? А что ты натворил?
– Лучше перечислить то, чего не натворил. Там было и мародерство, и воровство, и участие в драках, и отлынивание от выполнения долга, неподчинение – все за исключением изнасилований, убийств и дезертирства. Но мне вменили в вину именно это, последнее. И правительство его величества сделало все, чтобы выбить и вытравить из меня все человеческое. Меня отправили без оружия на поле боя, и с этого момента для меня все перестало иметь значение. Во мне не осталось никаких понятий о верности, чести или морали. Я действительно в большей степени был животным, чем человеком.
– Но ты исправился. И остался в армии. Иначе никогда не появился бы у нас, в Спиндл-Коув.
Торн кивнул.
– Меня комиссовали и отправили к лорду Райклифу, в то время еще подполковнику. Он должен был решить, что со мной делать: отправить в тюрьму, на виселицу или куда похуже, – но когда взглянул на меня, решил, что глупо отпускать такого способного и сильного солдата, поэтому оставил меня при себе в качестве денщика, а по существу – камердинера.
– Здорово!
– Ты не представляешь. В первый раз за многие годы мне доверяли целиком и полностью. Мы с Райклифом почти ровесники, но он был отличным командиром и совсем не походил на моего сержанта: заботился о своих людях, гордился нашей миссией. Я многому у него научился, стал понимать, что выполнить задание, пусть даже мелочь какую-то, на совесть – благородно: например, крахмалить воротнички, штопать или пришивать пуговицы. Но главное – сапоги.
– Сапоги?
Торн кивнул.
– Для него сапоги были важнее всего. Иногда мне казалось, что даже важнее самой жизни. Это ведь пехота. Каждый день, с утра до вечера, мы шли маршем, окапывались, сражались. К ночи сапоги у него были все в грязи, дерьме и крови, и я как раб часами чистил их, наводя блеск. Утром он смотрел на них и понимал, что жизнь продолжается. Покончив с его сапогами, я принимался за свои и не ложился спать до тех пор, пока они не начинали сиять.
Я не так был предан армии или самой Англии, как ему. Или, может, его сапогам. Когда он получил ранение в колено, я не дал ему потерять ногу: ни ногу, ни сапог, – иначе моя жизнь наполовину лишилась бы смысла. – Торн потер лицо и уставился в огонь. – Он предложил мне офицерский чин.
– Это такая честь, Сэмюэл! Ты согласился?
Он покачал головой.
– Это не для меня. Я не способен беззаботно относиться к войне, как Райклиф. Простор – вот что мне больше всего требуется, еще с юности, свобода. И в дикой природе с ее тварями, которые воют, рычат, хватают в когти, где не нужны никакие политесы, я чувствую себя своим.
Все! Наконец-то он выложил ей все. Поведал историю о своем черно-белом прошлом, о своих проступках и преступлениях, и сказал, почему ему следует покинуть Англию и держаться от Кейт как можно дальше.
Только вот ответ совсем не порадовал – это было самое ужасное из всего, что он только мог вообразить:
– Я поеду с тобой. Возьмешь?
Глава 19
– Куда, в Америку?
Кейт кивнула, не понимая, что его так удивило. Ей это казалось более чем естественным. Двадцать лет Торн терпел насилие и лишения, чтобы осуществилась ее мечта. Она согласна жить даже в хижине.
– Нет! Нет…
Нахмурившись, Торн поднялся с коврика, сдернул с ширмы, куда повесил на просушку, ее платье и наполнил горячими углями утюг.
Что ж, на другую реакцию рассчитывать было трудно.
– Ты не можешь меня бросить! Судьба снова толкнет нас друг к другу. Неужели так трудно это понять? Нам предначертано быть вместе.
– Ничего такого нам не предначертано. Ты дочь маркиза, всегда была, даже в то время, а я беспородная дворняга. Между нами нет ничего общего. Ничего!
– Ты не хочешь, чтобы я была счастлива?
– Конечно, хочу.
Торн аккуратно, расправив складки, разложил ее платье на столе. Мускулы на левой руке резко обозначились, когда он уверенно и осторожно повел по ткани раскаленным утюгом. Кейт даже не представляла, насколько это может быть возбуждающе – смотреть, как большой полуголый мужчина утюжит платье. Ни о чем другом, кроме этих рук, которые, согревая и успокаивая, гладят ее тело, она не могла думать.
– Кэти, я хотел, чтобы у тебя было все, чего ты заслуживала: богатство, связи, общество, семья, которую ты всегда мечтала найти. Теперь все есть, и будь я проклят, если это разрушу. – Он отвел утюг в сторону. – Ты не можешь связать жизнь с таким, как я. Посмотри на меня: твоя родня не возьмет меня даже в лакеи.
Что же, если он так уперся, она не станет говорить о наследстве, по крайней мере сейчас. Вряд ли он оценит это как благоприятную возможность, – скорее, наоборот: сочтет, что пропасть, которая, как ему кажется, пролегла между ними, только увеличилась.
А существует ли такая пропасть на самом деле? Их ведь разделяет какая-то условная граница – надо просто одному из них проявить инициативу и пересечь ее. И Кейт поняла, что первый шаг должна сделать сама.
– Это касается нас двоих, Сэмюэл, и никого больше. – Завернувшись в одеяло, она поднялась. – Это же я? Кэти, твоя Кэти, как ты меня когда-то называл. Я знаю, что ты испытываешь ко мне.
Он резко поставил утюг на стол.
– Я уже говорил тебе однажды и говорю теперь, что это…
– …всего лишь физическое влечение. Да, я помню. И уверена, что ты солгал. Твое чувство гораздо глубже, чем просто похоть.
– Нет никаких чувств. – У него затрепетали ноздри, он ударил себя кулаком в грудь. – Никаких! Ты понимаешь?
– Я понимаю, что это неправда…
– Ты видела эти буквы. – Он ткнул себя в левую сторону груди. – Хочешь узнать, как их нанесли?
