Загадочный супруг - Марш Эллен Таннер (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные TXT) 📗
Мускул задергался на щеке Яна. Он был слишком утомлен и от долгого путешествия слишком болела грудь, чтобы тщательно все обдумать сейчас или поразмыслить над тем, какую холодность выказала сегодня к нему Таунсенд, обращаясь с ним так, будто он был таким же гостем в ее доме, как мадам Оретт, причем не очень желанным.
Кто-то сзади него покашлял. Он с раздражением обернулся. Это был лакей или, возможно, дворецкий, – грудь выпячена, на старой голове тщательно завитой пудреный парик.
– Леди Войн просила передать вам, что ваша спальня уже приготовлена. Она предлагает вам удалиться пораньше, так как вы выглядите несколько утомленным.
Очевидно, даже слуги будут отныне держаться с ним, как с временным гостем замка. Ян стиснул челюсти. Как быстро встали они на сторону своей госпожи! Что она рассказала им о своем отсутствующем муже, когда вернулась сюда одна?
– Ваша светлость... – терпеливо напомнил слуга.
Ян поднялся и немного пошатываясь последовал за стариком. На площадке лестницы он чуть было не столкнулся с Таунсенд, которая вышла из двери, держа в руках книгу в кожаном переплете. Она отпрянула, пропуская его, но Ян остановился перед ней. Хотя боль и усталость ссутулили его плечи, его тень в мерцающем свете свечей все же возвышалась над ней. Он взял книгу у нее из рук.
– «Заметки и путешествия винодела XVII века»? Вот чем вы развлекаетесь перед сном?
– Мне надо многому научиться, – запальчиво ответила Таунсенд. – Виноградники Сезака были крайне запущены.
– Да, я заметил. Я сам собирался объехать их утром, если вы не возражаете.
Таунсенд потупилась и покачала головой.
– Нет, конечно нет. Буду признательна вам за любой совет.
Тон был сдержанный, сухой. Никогда прежде Ян не спрашивал на что-либо разрешения. Это было подозрительно. Кроме того, взгляд этих темных, суровых глаз лишал ее спокойствия, потому что объяснимо напоминал о том, что было между ними когда-то... несмотря на то, что усталость и боль проложили глубокие морщины у его рта, он оставался самым красивым мужчиной из всех, кого когда-либо видела Таунсенд – он даже стал еще красивее, если это вообще возможно, с этими заострившимися из-за худобы скулами. Ее вдруг охватило желание повернуться и убежать от него, но спина была прижата к стене, и потом – какой же у нее повод бежать? Это ее дом, а не Яна, и он не имеет больше над ней той власти, какую имел, когда она была в него влюблена.
Она сделала знак пожилому слуге, отступившему на почтительное расстояние от них.
– Рене, проводите, пожалуйста, герцога в его комнаты. – Повернувшись, она подала Яну руку. – Спокойной ночи. Надеюсь, вам будет там удобно.
– Не сомневаюсь. – Ян склонился было над ее рукой, но тут же отпустил. Заметив удивление в ее глазах – она ожидала, что он поцелует ей руку, – он улыбнулся. Улыбка все еще играла на его губах, когда слуга открывал дверь в конце коридора, но сразу исчезла, едва Ян вошел в комнату.
Комната была такой элегантной, как только можно было пожелать. Кровать XVI века под балдахином из зеленого Дамаска. Огромный испанский шкаф, инкрустированный слоновой костью и золотом, занимал почти противоположную стену. Остальные стены были увешаны гобеленами эпохи Ренессанса с королевской фабрики гобеленов, все с изображением галантных сцен. Напротив шкафа высился камин, по тяжелой каменной доске шла резьба, изображавшая саламандр – королевскую эмблему Франциска I в память нескольких посещений, которыми монарх удостоил Сезак осенью и зимой 1539 года.
Это была импозантная комната, к которой даже Изабелла Монкриф не могла бы придраться, и с минуту Ян постоял в дверях, ожидая, пока старый слуга зажигал свечи, и затем откланялся. У дальней стены, под одним из высоких окон стояла на резном комоде ваза с розами, и Ян медленно подошел к ней. Дотронувшись до одного темно-красного цветка, он наблюдал за тем, как несколько лепестков падали на мозаичный пол к его ногам. Синие глаза его ярко горели.
Улыбаясь про себя, он отвернулся от комода и перевел задумчивый взгляд на широкую кровать. Таунсенд была права: он действительно устал. Слишком устал для тех сомнений, которые, он знал, возникнут у него к утру. И поэтому поспешно разделся, умылся в эмалированном умывальнике, стоявшем в маленьком алькове за занавеской. И, стащив сапоги, задул свечу, вытянулся во весь рост на кровати и почти мгновенно уснул крепким сном, какой по справедливости должен бы дароваться лишь праведникам.
18
«Ба», – подумала Таунсенд, наклонясь, чтобы сорвать пучок листьев пижмы и положить в корзинку, которую она несла в руке. Повар и его помощники ухаживали за огородом, где на ровных грядках росли лук, сельдерей, капуста, морковь, клубника, но травы Таунсенд выращивала сама. Она была удивлена, узнав, что никто в Сезаке или в соседней деревне ничего не смыслит в медицине, а так как ближайший доктор жил в восьми милях от замка, в городе Вилландри, она решила обучить свою домоправительницу смешивать эликсиры, мази и жаропонижающие средства. Она рассчитывала заготовить достаточное количество лекарств, чтобы хватило всем обитателям замка на предстоящую зиму, когда она уже будет в надежном месте – дома, в Бродфорде.
«Ба», – снова подумала Таунсенд, поглубже надвигая шляпу, чтобы ее не унесло ветром. Солнце немилосердно припекало, спина у нее болела. По правде говоря, у нее не было уверенности в том, что она вернется в Норфолк до наступления зимы. Ян Монкриф находился в Сезаке уже целых четыре дня и до сих пор ничего, ни единого слова не сказал о том, с какой целью приехал, как долго собирается пробыть здесь и что намерен предпринять в отношении их брака; ничто даже намеком не подсказывало ей, чего она может в будущем от него ожидать.
«Ни одного часа из этих четырех дней не провел он в моем обществе», – с огорчением подумала Таунсенд. Вместо этого Ян то и дело выезжал на виноградники с виноделом господином Серо и двумя его сыновьями, а по вечерам обсуждал с ними состояние почвы, сорта лоз и виды на предстоящий урожай. Таунсенд ценила помощь Яна и видела, как все Серо уважали за его знания. Однако ее обижало, что он легко сходится с работниками Сезака, но, судя по всему, совершенно не собирается посвящать ее в свои планы. Была ли это с его стороны игра, рассчитанная на то, чтобы заставить ее врасплох? Или он просто хотел подразнить ее?
– Да, это, конечно, действует, – процедила Таунсенд вслух.
– Что именно?
Она удивленно ахнула, круто повернулась на каблуках и ткнулась прямо в широкую грудь Яна. Пунцовая от смущения, она наклонилась, чтобы подобрать высыпавшиеся из корзинки растения, думая о том, как несправедливо, что он выглядит таким свежим и спокойным после целого утра на жаре и в пыли. Ей был неприятен уже сам его вид – с непокрытой головой, в рабочей одежде и тяжелых сапогах, потому что без напудренного парика, башмаков с пряжками и вышитого шелкового белья, – столь непременных для Версаля, – он представал перед ней в своей истинной сути.
Он больше не выглядел изможденным, измученным, каким был по приезде сюда, и ей страшно не хотелось признаваться себе в том, что скрытое женское начало в ней не может оставаться равнодушным к его мужской силе. При этой мысли она вновь залилась краской и с нескрываемой враждебностью взглянула на него.
– С вашей стороны некрасиво подсматривать за мной.
– Подсматривать? Я уже десять минут стою у ворот. Разве вы не заметили?
Таунсенд перевела дух. Она не даст ему вывести себя из терпения.
– Нет, прошу прощения, не заметила.
У Яна дернулись от волнения губы при виде белокурого локона, выбившегося из-под широкополой соломенной шляпы, и скромного шейного платка на груди ее муслинового платья. Он не хотел признаваться, но он намеренно следил за ней, очарованный неожиданно представшей перед ним картиной: его юная белокурая жена собирает в саду цветы, руки и плечи ее обнажены, а лебединая шейка выступает из выреза платья. На память невольно пришла их первая встреча – ведь тогда она тоже была непричесана, тоже краснела, смущалась. И растревоженный воспоминанием об этой «дочери болот», он вдруг помрачнел. Слишком большое расстояние отделяло ту девчушку от этой настороженной взрослой красавицы, смотревшей на него с откровенной враждебностью. Прошло менее полугода, если измерять временем, и бесконечно давно, если учесть нанесенные ей обиды и глубину разделявшей их пропасти.
