Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан (список книг TXT) 📗
— Подсудимый, — спросил председатель, — как ваше имя?
— Филипп.
— Где вы родились?
— В Париже, на улице Монмартр, дом номер сто семнадцать.
— Сколько вам лет?
— Шестнадцать с половиной.
— Верно, это соответствует предъявленному вами свидетельству о рождении.
Развитой ум юноши и его гордая, несмотря на лохмотья, осанка поразили старого доктора, сидевшего в местах для публики.
— Вы обвиняетесь в бродяжничестве, — продолжал председатель.
— Путешествовать пешком — еще не значит бродяжничать, — возразил Филипп. — Не у всех есть средства ездить по железной дороге…
— Вы вступили в драку с полицейскими?
— Они оскорбили честную девушку.
— Куда вы ее вели?
— К ее дяде.
Этот ответ не занесли в протокол: суд получил указание не упоминать о Кларе, якобы из уважения к памяти аббата Марселя. Председатель вовремя спохватился, что задал неосторожный вопрос.
— Где ваши родители? — продолжал он.
— Моего отца расстреляли в семьдесят первом, а мать умерла в нужде.
— На какие же средства вы жили?
— Ловил рыбу и продавал ее, а также выполнял мелкие поручения рыночных торговок.
— Это не занятие.
— Но у меня не было возможности чему-нибудь научиться.
— Есть у вас братья, сестры?
— На этот вопрос я отвечать не стану.
— Где вы живете?
— Где придется, так же как и многие другие, у которых нет средств платить за квартиру.
Речь прокурора была убийственна.
— Этот сын бунтовщика, — сказал он, — позволяющий себе драться с полицейскими и не отвечать на вопросы суда, уже обладает дерзостью революционера! Этого нигилиста надо вовремя остановить, в противном случае он ни перед чем не остановится!
Игра слов, сопровождавшаяся улыбкой, имела успех среди той части публики, которая принадлежала к прекрасному полу. Все эти нарядные дамы хорошо знали, что им не придется больше чокаться бокалами со своими кавалерами, если мечты революционеров осуществятся… Сколько нужно золота и крови народов, чтобы наполнять эти бокалы вином!
Старый врач, до сих пор интересовавшийся только наукой, спрашивал себя: на что жить людям, лишенным возможности научиться какому-нибудь ремеслу, если наступили такие времена, когда даже опытные мастера умирают с голода?
— Я не собираюсь предопределять решение присяжных, — продолжал прокурор, — но считаю совершенно необходимым, чтобы этот молодчик был изолирован по крайней мере до его совершеннолетия, или на больший срок. Иначе поступить невозможно — в противном случае придется признать неправильными существующие законы!
Слова эти вызвали легкое движение среди присяжных. Требование прокурора показалось чрезмерным даже этим лавочникам, претендовавшим к тому же на свободу суждения.
— Обвиняемый, есть ли у вас родственник, который мог бы за вас поручиться? — спросил председатель.
Филипп улыбнулся, точно его спросили, может ли он достать с неба луну.
— Нет, — ответил он.
— Я ручаюсь за этого молодого человека! — раздался внезапно чей-то голос.
— Если лицо, желающее стать поручителем, не удовлетворяет всем требуемым условиям, — сказал председатель, — то суд может его отвергнуть. Пусть изъявивший такое желание подойдет сюда!
К всеобщему удивлению, поднялся высокий, хорошо одетый старик.
— Ваше имя? — спросил председатель. «Где-то я его уже видел!» — подумал он.
— Жорж Амбруаз, врач-психиатр.
— Как судьи-то глаза выпучили! — раздался громкий шепот в группе подростков. Там, как показалось Филиппу, был и его брат Андре. Послышался взрыв смеха.
Присяжные удалились на совещание, а в публике начались разговоры.
— К счастью, — заметил толстяк, похожий на надутый пузырь, — поручительство этого старика, вероятно, не будет принято. Мальца упрячут в исправительный дом.
— Вы обратили внимание? — подхватил его сосед, репортер из газеты, в которой никогда не писали о социальных вопросах. — У этого юного негодяя такой вид, будто он обвиняет все общество!
— Слышь, что говорят эти типы? — спросил один мальчуган другого. — Они хорохорятся, но на самом деле боятся тех, кто, не в пример им, туго затягивает пояс.
— В таком случае, — возразил другой, — им надо бояться очень и очень многих. Дай-ка мне сморкалку, Мишель!
— Она у Пополя.
— Нет, я отдал ее Эрнесту.
— Он ее потерял. Высморкайся в рукав!
— При всех? Что ты!
— Скажи, Андре, как по-твоему, Филиппа оправдают?
— Оставьте меня в покое, малыши! Разве это возможно?
Андре, как и толстяк, пришедший в зал суда развлечься, не сомневался в суровом приговоре: нельзя же было ожидать после грозной обвинительной речи, чтобы дюжина мелких буржуа взбунтовалась.
Совещание закончилось; подсудимого снова ввели в зал. К всеобщему изумлению, присяжные, вопреки настояниям прокурора, оправдали Филиппа и постановили отдать его на поруки врачу-психиатру. Иногда суд присяжных выносит неожиданные решения…
— Этот лекаришка, видать, сам спятил, заразившись от своих пациентов! — проговорил толстяк.
Филиппу не верилось, что его освободили; он не знал, как и благодарить врача.
— Не спеши выражать мне признательность, мой милый, — ответил тот. — Одни доктора вскрывают животных с целью выяснить, как проходят жизненные процессы, а другие изучают человеческий мозг, желая определить, насколько люди в состоянии отвечать за свои поступки. Ты послужишь мне материалом для такого изучения. Кроме того, я хочу кое-что у тебя узнать.
«Неужели и этот господин из полиции?» — подумал Филипп в испуге.
XXXIII. В убежище
— Эй, старина, — заметил Санблеру Обмани-Глаз, принеся ему на другое утро завтрак, — я вчера не слышал от тебя даже «спасибо»!
Санблер, казавшийся еще более уродливым, чем раньше, ответил нечленораздельным ворчаньем. Он снова находился в тюрьме, еще худшей, чем Мазас; ко всему прочему он боялся, что сообщники убьют его. Они его заперли, будто бы в целях безопасности, в этот склеп, где недолго и с ума сойти… Но когда Обмани-Глаз открыл дверь и впустил немного света и воздуха в помещение, где томился бандит, тот несколько успокоился.
— Послушай, не могу же я все время торчать взаперти! — сказал он. — Достань мне какой-нибудь костюм, чтобы я мог переодеться и выйти погулять.
Старьевщик расхохотался.
— Например, подвенечное платье с вуалью, чтобы прикрывать твою морду? Или черный фрак оркестранта? Но тогда придется снабдить тебя не только футляром для скрипки, но и футляром для носа!
Санблер подавил дурное настроение и собрался с мыслями.
— Ты прав, не будем больше говорить об этом.
— Наконец-то ты образумился! Ну, покалякаем.
— Между прочим, сколько ты мне дашь за те вещицы, что я принес? — спросил Санблер.
— Ого, у тебя губа не дура! — возразил Обмани-Глаз. — Наоборот, это ты должен платить мне за хранение безделушек. Как, по-твоему, разве я не рискую, пряча часы, украшенные бриллиантами и забрызганные кровью, которую не отчистишь, и кольца, и все драгоценности, похищенные тобою в такой спешке, что ты не заметил инициалов на них? Ведь эта скотина Руссеран позаботился, чтобы везде была выгравирована его монограмма.
— Ты сам советовал мне брать драгоценности. Откуда я знал, что ты с ними засыплешься?
— Милейший, мне вовсе не такая уж охота идти вместо тебя на каторгу. Ты теперь только жрешь да дрыхнешь, а я ежедневно подвергаюсь опасности. Представь себе, вдруг сделают обыск и найдут тебя или вещи Руссерана?
— Куда же ты их запрятал?
— В тайник под полом того чулана, где ты спишь. Пол там двойной. Если бы часы были заведены, их тиканье донеслось бы к тебе, словно из-под земли.
Санблер вздрогнул.
— Тебе не до смеха, — заметил Обмани-Глаз. — Ты не так храбр, как Лезорн — до Тулона, впрочем. Почему же ты не ешь?
— Что-то неохота.
— Вернее, ты боишься, как бы тебя не отравили… Ты не прочь был бы иметь собаку или кошку, чтобы давать им пробовать пищу. Но с ними много возни; постарайся завести мышь. Что ж ты не спросишь, наделал ли твой побег шума? Ты прославился, мой милый, два дня только о тебе и говорили. Следователя N. чуть не уволили, но ограничились тем, что выгнали полицейских, сопровождавших твою карету. Кстати, откуда ты знал, что они пойдут в трактир?
