Ожерелье раздора (Софья Палеолог и великий князь Иван III) - Арсеньева Елена (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
Слава Богу – несчастье Софьи и всей земли Русской скоро кончилось. Два войска – русское и татарское – стали на противоположных берегах реки Угры, притока Оки, и простояли чуть не сутки, устрашая друг друга. Хан не решился принять бой и отошел в Орду. Эта не состоявшаяся битва получила название «стояние на Угре», а с татарским игом было покончено окончательно. Теперь Иван Васильевич с полным правом мог зваться царем всея Руси!
Софья вернулась в Москву. К прежним радостям и бедам. К прежним сварам и дрязгам. К прежней, с трудом скрываемой ненависти. И к прежним страхам.
Отчего-то чуялось ей недоброе… Нечто еще более грозное, чем даже наступление ордынцев.
И очень скоро осуществились самые мрачные предчувствия Софьи.
Иван Молодой женился, но этого мало: проклятущая Волошанка – вот уж плебейка, хоть и тщится строить из себя истинную патрицианку! – понесла от него с первой же ночи. Зимой 1483 года сыграли свадьбу, а осенью она родила сына, которого окрестили Дмитрием.
Софья искусала себе губы до крови, поняв, что Василий еще дальше отодвинут от престола. Софья в ярости изгрызла ногти, наблюдая, как радуется муж рождению внука, какими милостями осыпает он этот «перепеченный кулич» с глазками-изюминками – сноху (а про жену родную, которая теперь рожает сыновей год за годом, словно забыл!). И Софья чуть не умерла от ужаса, когда муж во всеуслышание объявил, что намерен одарить Елену Стефановну золотой саженью…
Конечно, скрыть, куда девалась сажень, не удалось: казначей сразу признался, что отдал ожерелье великой княгине. Да и Софья считала ниже своего достоинства что-либо отрицать. В ответ на упреки она выказала лишь высокомерное удивление, что ей, великой княгине, не принадлежат эти драгоценности…
Ненависть между Софьей и Иваном Молодым вспыхнула с новой силой. Елена Волошанка добросовестно подливала масла и подбрасывала дровец в огонь. Не остался в стороне и князь Верейский, жена которого и получила в подарок злополучную сажень. Вместо того чтобы исполнить приказ Ивана Васильевича и вернуть ожерелье, он ударился в бега и нашел спасение в вечно враждебной Литве.
Снова закружили вокруг великой княгини пакостные слухи. Ее обвиняли чуть ли не в католическом заговоре: ведь Литва – страна католиков. Близких Софье итальянцев ввергли в узилища, а на нее саму наложили опалу.
Софья не сомневалась, что Волошанка опоила свекра каким-то зельем. Ну мыслимое ли это дело: за какой-то кусок золота лишить жену своей милости. Да ладно бы только жену – неприязнь Ивана Васильевича распространилась и на детей, словно они были совершенно чужими ему.
Софья боялась не только за рассудок мужа – она боялась и за его жизнь. Что-то было в маленьких, невыразительных глазках Елены, что подсказывало проницательной грекине: эта смуглая девка ни перед чем не остановится. Она и по трупам пойдет! Как бы не извели сынок и его женушка Ивана Васильевича!
От переживаний Софья заболела. Она была беременна, когда ее настигла опала, и от волнения преждевременно разродилась девочкой, которая вскоре умерла. Если Иван Васильевич и раскаялся, то он это очень тщательно скрывал от жены. Правда, стал почаще захаживать в ее покои. Его вела не только жалость – его влекло к любимой, все еще любимой женщине. Оказывается, можно гневаться на непослушную, упрямую бабу – но при этом отчаянно желать ее. Он даже оставался у жены на ночь. Но потом уходил с видом раскаявшегося грешника, оставляя Софью в слезах.
Ну и ничего хорошего из таких мучительных отношений не вышло. В 1485 году княгиня родила сына, и едва его успели окрестить Иваном, как младенец умер.
И тут стена ожесточения, которую с таким рвением возводили вокруг великого князя его сын и сноха, рухнула. Иван Васильевич утирал слезы жены и сам плакал с ней. Как никогда раньше он почувствовал, что свет белый ему не мил без этой женщины.
Софья вышла из своего затворничества – к плохо скрываемой ярости Ивана Молодого и Волошанки. Теперь она снова принимала вместе с великим князем иноземные посольства, блистая на этих приемах роскошью наряда, красноречием, умом, знаниями. Великий князь московский лишь улыбался в усы, когда ему говорили, что с его супругой не может сравниться ни одна европейская государыня.
Разумеется, у него могла быть только такая жена! И он властен над ее жизнью и смертью, он один!
Великий князь опять начал прислушиваться к советам Софьи и по ее просьбе принял на службу семью итальянца Джованни Раля (Ивана Ралева). Его сыновья Димитрий и Мануил стали русскими послами в Венеции.
Однако великий князь московский по-прежнему метался между женой и сыном. Он пожаловал Ивану Молодому Суздаль и Тверское княжество в вотчину, так что Софье не грозило каждый день сталкиваться со своими ненавистниками в Кремле. Однако при этом имя Ивана Молодого чеканилось теперь на монетах рядом с отцовским. Перед ним преклонялись, перед ним заискивали…
Никто не знает, сколько слез пролила Софья перед ликом Пресвятой Богородицы, моля, чтобы та смилостивилась над детьми Софьи Палеолог и заступилась бы за них перед своим сыном Иисусом!
Бог весть, молитвы помогли или что-то иное. Может быть, просто завершился на небесах срок, отмеренный для жизни княжичу Ивану Молодому? Бог весть!
Он вдруг расхворался. На ногах у него выступили и расползлись язвы. Это была некая разновидность проказы – крымка, крымская болезнь, как называли ее, поскольку зараза пришла с юга. Язвы гноились, нарывали, ноги покрывались струпьями. Откуда и каким образом взялись язвы на ногах Ивана Молодого – неведомо. Может быть, сапоги пошили из плохо выделанной кожи больного животного? А может, была тут чья-то злая воля?
Неизвестно.
Сначала пользовали княжича русские лекари: врачевали по старинке травяными отварами. Но тут как раз воротились из Венеции братья Ралевы и привезли с собой для Москвы зодчих, литейщиков, пушкарей, лекарей.
Среди этих последних был некий «жидовин Леон», который взялся излечить княжича и самонадеянно заявил:
– Когда не удастся мне поставить на ноги молодого господина, то пусть моя голова с плеч слетит!
Это произвело впечатление. Лекарь вызывал всеобщее доверие… Но отчего-то Леон не нашел другого средства, как ставить на изъеденную язвами кожу скляницы, то есть банки, да делать на ноги припарки. От всего этого Иван Молодой в страшных мучениях умер.
Поскольку чертов жидовин был привезен в Москву братьями Ралевыми, к которым благоволила Софья, Иван Васильевич снова разъярился на жену. Учинили дознание: а не было ли тут преступного заговора? Но никаких концов не нашли, пришлось успокоиться на том, что Леон был всего лишь самонадеянный невежда. С ним поступили согласно его же пожеланию: снесли ему голову с плеч.
Софье стоило великих трудов выказывать приличествующую случившемуся скорбь и скрывать радость и облегчение. Грех, что и говорить, однако сколько раз злоумышлял против нее пасынок? Уж попадись она и ее дети на расправу Ивану Молодому – он бы ее не помиловал! Ну а в его смерти великая княгиня неповинна, Господь Бог это видит и знает. А если она и обмолвилась неосторожно при верных людях: ах, как бы не стало поперек пути Василия этой досадной помехи? – ее ли вина в том, что кто-то сии слова на ус намотал?..
Ночная кукушка с новой силой принялась куковать в уши князю: Василий-де заслуживает большего, чем быть всего лишь удельным князем при собственном племяннике. Дмитрий и младше его, и неказист, и умом беден…
Иван Васильевич слушал и отмалчивался. Он не мог в угоду жене – пусть даже самой лучшей из женщин! – поменять установленный порядок престолонаследия: по прямой линии, от отца к сыну, от сына к внуку. Все, что он мог сделать для горячо любимого им Василия, это дать ему в кормление Тверское княжество – отняв его у сына Волошанки.
Это уже можно было считать большим достижением, и Софья на некоторое время успокоилась. Она отлично знала, что нельзя погонять лошадей слишком ретиво. К тому же оба они с мужем были заняты большим событием – свадьбой дочери Елены, которую отдавали за литовского короля Александра. Это была любимая дочь Софьи – разве только Василия она любила больше Елены. Ах, как хотелось, чтобы судьба дочери в чужом краю сложилась счастливо! Софья извелась в мыслях о ее будущей жизни – словно чувствовала, что этот династический брак, осложненный разницей религий (родители настрого запретили Елене переходить в католичество, и это оскорбляло ее мужа и весь народ), принесет русской княжне только горе и беду.
