Пленница гарема - Уолч Джанет (книги без сокращений .txt) 📗
— Я не урод, — зло выпалила она. — Я девушка, притом очень хорошенькая. Так все говорят.
Пока Накшидиль говорила, мне стало не по себе, и я ударил ее по лицу. Оно покраснело, и я увидел, как в ее глазах собираются слезы. Накшидиль смотрела на меня с презрением.
Я поднял руку, давая знак, чтобы она больше не смела говорить.
— Накшидиль, — сказал я.
— Это не мое имя. Меня зовут Эме Дюбюк де Ривери. Я француженка. Я из Мартиники. И я скоро уеду домой.
Я повернулся к ней спиной. Мне это надоело.
Только сейчас я заметил наставницу спальни и понял, что она все видела. Уходя, я слышал вопли Накшидиль и понял, что ее передали другому евнуху, который нанес ей десять ударов по уху кожаной тапочкой. Я вернулся и заглянул в комнату: Накшидиль лежала на полу, свернувшись калачиком, из одного уха у нее текла кровь.
«Теперь она изменится», — подумал я и вздрогнул, когда вспомнил учиненное мне битье по пяткам. Это случилось вскоре после прибытия сюда: мои стопы продели через деревянные доски и связали. Затем меня били по пяткам деревянной тростью до тех пор, пока я не рухнул на пол. Четыре дня мне пришлось ползком выбираться из постели и также забираться в нее, потому что я не мог ходить. Я неделями заворачивал ноги в марлю, пока не остановилось кровотечение. Каждого юного евнуха наказывают подобным образом, причем не один, а много раз. Новичкам таким способом прививают послушность. Мы все быстро научились подчиняться. Однако я понимал, что Накшидиль не такая. Сначала мне показалось, что она изменилась, но мне предстояло убедиться в том, что именно упрямство сослужит ей хорошую службу в будущем.
На следующее утро она делала то же, что и остальные девушки: встала, свернула постельные принадлежности, положила их в ящик для одежды и вернула его на полку. Из кипы молитвенных ковриков, лежавшей в углу, она вытащила один, нашла засунутый в него кусок белого муслина и положила его себе на голову. Она делала то же, что и имам, чернокожий евнух, руководивший молитвой. Преклонив колени на коврике, она сложила руки вместе перед глазами и старалась повторять странные слова, не понимая, что они означают. Эти слова не содержали мольбу, чтобы ей вернули свободу. В этом у нее не было никаких сомнений. Произнеся эти слова громко, она на мгновение умолкала, будто беззвучно читала молитву.
Затем она облачилась в тонкую одежду, выданную ей, и вместе со всеми пошла на первую трапезу. Когда начался урок арабского языка, выяснилось, что только две из всех девушек умеют читать и держать перо в руке. Однако султан настоял, чтобы все во дворце Топкапа умели читать, писать и запомнили наизусть основные догматы ислама.
Накшидиль говорили, что настоящая мусульманка знает Коран наизусть. Девушке показалось, что это невозможно, раз ей так трудно давался арабский. Должен признаться, читать на арабском языке забавно, это совсем не то, что на французском, и на арабскую вязь так приятно смотреть. Арабская письменность представляет собой причудливый узор, перемещающийся справа налево, а арабские буквы, словно хамелеоны, меняют форму в зависимости от места в слове.
Что же касается освоения распространенной в Оттоманской империи турецкой речи, смеси персидского, арабского и турецкого языков, то Накшидиль нашла эту задачу почти невозможной. Некоторые из нас обладают хорошим слухом на языки — я сам могу подражать русскому, греческому или персидскому, и может показаться, будто я родом из этих стран, — но я хорошо знаю, что для других это совсем непросто. Странные слова, неожиданные ударения, глаголы, которые тащатся в конце предложения, словно последние ножки многоножки, слова, не похожие ни на один известный ей язык. Накшидиль сказала мне, что если придется общаться на таком языке, то лучше вообще не говорить. Всякий раз, завидев меня, она тихо произносила что-нибудь на французском языке. Я делал вид, будто не слышу, но ее слова содержали колкость в адрес турок. Она обычно твердила: «Они говорят на языке, который никто не способен понять» или «Это не люди, а настоящие дикари».
Накшидиль не удавалось сблизиться с другими рабынями, да она особо и не стремилась к этому. Она держалась в стороне и не понимала их девичьей болтовни. Во время еды расстояние на полу между ней и другими девушками увеличивалось. Если остальные хихикали, она не сомневалась, что стала предметом их насмешек.
Большую часть времени Накшидиль держалась в стороне, дулась и твердила, что ее скоро вызволят отсюда. Она не отвечала, если кто-то звал ее Накшидиль, и отказывалась понимать, если с ней заговаривали по-турецки. Я понял, что в случае неповиновения во дворце ее начнут сторониться и продадут на невольничьем рынке. Меня ее судьба не очень беспокоила, я больше опасался, что главный чернокожий евнух сделает меня из-за нее козлом отпущения.
Вдруг я вспомнил, что одна из девушек в соседней комнате родилась в Румынии. Корни румынского и французского языков одни и те же, к тому же Накшидиль изучала латынь: я подумал, что если немного помочь им с переводом, то они смогут объясниться.
— Накшидиль, — сказал я, подводя к ней круглолицую девушку с большими карими глазами и дружелюбной улыбкой. Ее каштановые волосы были заплетены и обвивали голову. — Я хочу познакомить вас с девушкой, проведшей здесь уже некоторое время. Ее зовут Пересту.
Румынка представилась.
— Я та самая, кто приносила тебе поесть, когда ты впервые оказалась здесь и не хотела вставать.
— Ты была добра, — ответила Накшидиль. — Не думаю, что мне хотелось, чтобы кто-то спас меня.
— Ничего, — сказала Пересту, не обращая внимания на ее слова, — таков уж у меня характер. Я люблю заботиться о больных и раненых животных. — Она улыбнулась, и на ее щеках появились две круглые ямочки.
— Пересту, — обратилась к ней Накшидиль, — у тебя забавное имя. Что оно значит?
— На персидском языке оно означает «маленькая ласточка». А твое имя что значит?
Накшидиль пожала плечами:
— Мне говорили, что это нечто вроде «узора на сердце».
— Очень мило, — сказала Пересту. Затем она попросила разрешение уйти. — Мне пора, но, думаю, мы скоро встретимся.
В банях, где девушки бывали каждый день, я увидел, что Пересту учит ее красить кончики ногтей хной и обводить глаза сурьмой. Однако Накшидиль отказалась красить брови так, чтобы казалось, будто они встречаются. Когда я спросил ее, почему она не хочет этого делать, она ответила:
— Я знаю, другие думают, что я веду себя глупо, раз не следую моде, но мне кажется, что с такими бровями я выгляжу жестокой.
В хаммаме [19] девушки могли свободно выговориться и часто сплетничали о султане Абдул-Хамиде. Девушки резвились в комнате отдыха, в глазах у них играли озорные огоньки, когда они изображали, что будут выделывать, если он пришлет за ними. Но когда Пересту сказала Накшидиль, что правитель стар и развратен, та вздрогнула, подумав, что и с ней такое может случиться.
Однажды, когда я принес девушкам в спальню второй наряд и немного материи — все это им полагалось на год, — Накшидиль заговорила о ярдах красивой ткани, которую она купила в Нанте и собиралась подарить родным после возвращения на Мартинику. Она везла и другие подарки — специальные мази и духи для матери, изящные серебряные коробочки для сестер, красивый помазок для отца — все это, включая золотой медальон от матери, который она носила на шее, украли пираты.
— Если будешь слушаться, — говорила Пересту, — здесь ты получишь более красивые вещи: у фавориток султана несметное количество драгоценностей и сказочной одежды, они пьют кофе из золотых кубков, инкрустированных жемчугом. Не так уж страшно отдаться мужчине, который осыпает тебя такими подарками.
— Мне даже страшно подумать об этом, — сказала Накшидиль. — Я часами думаю о Франсуа, мальчике, за которого отец собирается выдать меня замуж. Меня интересует только наша будущая жизнь. Мне представляется, как я, наряженная в шелка, гордо беру его под руку и мы оба идем по улице. Я воображаю, как мы оба остаемся дома: я подставляю ему губы для поцелуя, он наклоняется и с улыбкой надевает мне на шею нитку жемчуга.
