Жена султана - Джонсон Джейн (онлайн книга без TXT) 📗
— Султан просит тебя к себе, сиди. Полагаю, чтобы обсудить вопросы посольства.
— Выезжаем в конце недели. Ты собрался? — спрашивает бен Хаду по дороге.
Лицо у него насмешливое. Он знает, что у меня почти ничего нет.
— Я готов, если ты об этом.
— Чернила, перья, большой запас египетской бумаги.
— Разумеется.
— Надеюсь, у тебя найдется подобающая одежда.
Я пожимаю плечами:
— Я же невольник, разве это важно.
— Внешность всегда важна. Ты предстанешь перед английским королем и его вельможами. Нужно, чтобы ты выглядел достойно: по таким вещам они будут судить о Марокко и могуществе императора. Если даже самые ничтожные люди в посольстве будут одеты богато, это покажет нашу силу — улучшит наше положение на переговорах.
Самый ничтожный… А я едва не начал считать бен Хаду другом. Глупый Нус-Нус: у невольника-евнуха не бывает друзей.
Мы входим под тенистую колоннаду, ведущую к покоям императора, когда до нас долетает страшный шум из гарема: стоны, плач, а громче всего среди шума звучит женский крик — бесконечный, непрекращающийся. Мы резко останавливаемся и смотрим друг на друга: от этого голоса не по себе.
— Младенец родился мертвым? — предполагает бен Хаду.
— Или кто-то умер, — я поворачиваюсь к нему, а сердце мое ускоряет бег. — Ступай к Исмаилу. Я узнаю, что случилось.
Он кивает и удаляется, радуясь, без сомнения, что ему не придется столкнуться с беспорядочным женским миром, лежащим за железными воротами. Я называю себя стражу-привратнику.
— Что там стряслось?
Стражник — огромный ашанти с лицом, точно вырезанным из камня, — холодно на меня смотрит.
— У тебя есть разрешение войти?
— Император прислал меня узнать, что за шум, — лгу я.
Он какое-то время смотрит мне в глаза, потом отступает в сторону, позволяя войти. Я спешу по переходам к источнику шума, с каждым шагом понимая, что приближаюсь к покоям Элис — внутри у меня все сжимается и холодеет.
В дворике перед покоем Элис плачут женщины. Я хватаю за руку Мамасс, служанку Элис. Глаза у нее заплаканные, едва открываются, из носа течет. Она утыкается лицом в мой халат, сотрясаясь от рыданий. Я отстраняю ее.
— Что такое, Мамасс, что случилось?
Она открывает рот, губы у нее кривятся.
— Мо… Момо…
— Что с ним, что?
Но я уже знаю. Оставив девочку, я вбегаю в покои Элис. Внутри почти темно. После яркого зимнего света мне приходится несколько секунд моргать, осваиваясь в сумраке. Потом, когда глаза привыкают, я различаю на диване маленькую фигурку с безжизненно висящей рукой и Элис рядом — кричащую, кричащую без остановки. Покрывало ее разорвано в клочья, светлые волосы под ним не прибраны, похожи на крысиное гнездо из соломы. Она обращает ко мне лицо — маску из крови и размазанной сурьмы, сквозь которую смотрят безумные глаза. На мгновение ее вой стихает, потом она набирает воздуху и кричит вдвое громче.
Я опускаюсь на колени возле дивана и беру в ладони ручку Момо. Она еще теплая. Кажется, что он спит — на спине, с откинутой головой, с открытым ртом, словно дышит им. Только вот он не дышит. Я трясу его:
— Момо! Момо!
Ответа нет — его и не может быть.
Я выбегаю во двор и сталкиваюсь с Зиданой.
— За доктором послали?
— Нужды нет.
Лицо у нее скорбное, но в глазах поблескивает удовлетворение, это ее выдает.
— Уже слишком поздно.
— Я сбегаю. Султана известили?
Теперь она широко улыбается.
— Может быть, ты возьмешь эту честь на себя.
Я бы отказался, но я должен принять эту ношу — и выбегаю из гарема.
Кабинет доктора Фридриха как раз по дороге к султану. Я громко стучу и вхожу, не дожидаясь ответа. На рабочем столе распростерто какое-то маленькое освежеванное существо, алое и блестящее. Доктор стоит над ним со скальпелем в руке. Он, кажется, встревожен моим появлением. На мгновение я вспоминаю бьющееся сердце внутри куклы, потом поспешно говорю:
— Вы нужны в гареме: маленький принц Мохаммед умер, а его мать так горюет, что доведет себя до смерти. Я пойду за Его Величеством.
Прежде чем он успевает задать хоть один вопрос, я снова бегу по коридору, и стук моих ног отдается эхом среди мраморных колонн.
Император погружен в беседу с бен Хаду. Я слышу лишь слова «передвижные двенадцатидюймовые мортиры», которые для меня ничего не значат. Когда я вбегаю, они вскидываются, но, увидев, что это всего лишь я, успокаиваются. Я простираюсь на полу, надеясь, что Исмаил не убьет вестника.
— Повелитель, я принес ужасные вести. Эмир Мохаммед, сын Белой Лебеди, умер.
Потрясенная тишина, воцарившаяся после моих слов, заполняет комнату. Я чувствую, как колотится о холодные изразцы мое загнанное сердце: тук, тук, тук. Потом султан издает вопль, мимо меня проносятся его ноги — сполох зеленого и золотого, — и его уже нет. Я поднимаю голову и вижу, как внимательно на меня смотрит бен Хаду.
— Нелегко приносить такие вести.
— Ты прав, сиди, — говорю я, поднимаясь на ноги. — Бедный малыш.
— Отец его обожает.
— Как и все мы.
— Возможно, кто-то обожает его не так сильно, как прочие.
Мы пристально глядим друг на друга. Потом я говорю:
— Не знаю, отчего умер ребенок, но я не видел на нем следов.
— Полагаю, есть… вещества, которые не оставляют следов.
— Доктор Фридрих сейчас осматривает тело.
Бен Хаду презрительно фыркает:
— Доктор Фридрих ест из рук у императрицы.
На моем лице ничего не отражается.
— Об этом мне неизвестно. А теперь я должен идти к султану, я могу понадобиться.
Я чувствую, как он смотрит мне вслед, пока я не скрываюсь из виду.
Мальчик мертв — доктор Фридрих не обнаружил пульс, и когда приходит Исмаил, Момо уже остывает. Суеверие не позволяет Исмаилу подойти к телу; он просто смотрит на него, словно не верит, что малыш, который смеялся и кричал, когда султан катал его по дворцу на плечах, лежит, тихий, неподвижный и уже никогда не закричит и не засмеется. Тело омывают, как положено, натирают благовониями, заворачивают в белоснежный саван и относят в мечеть, где кладут перед имамом. Я никогда прежде не видел, чтобы султан плакал — но сейчас он безутешен, и когда приходит время опускать ребенка в могилу, говорит, что не сможет смотреть, как такую красоту зарывают в землю, поэтому посылает меня, каидов и придворных проследить за похоронами. Тельце Момо упокоивают на узкой полоске земли лицом к востоку, к священному городу, который малыш никогда не увидит.
В женской мечети также возносят молитвы, хотя позже я слышу, что Элис так горевала и безумствовала, что ее решили оставить в ее покоях, где она ревет, как зверь, раздирает одежду в клочья и рвет щеки ногтями. Когда я прихожу в гарем на следующий день, всюду видны следы ее неистовых метаний — то клочок ткани, то пятнышко крови, — словно она проклятая, и никто не хочет даже убрать за ней.
Сердце мое стремится к ней, но когда спрашиваю, как она, мне говорят, что она заперлась у себя и никого не желает видеть, что она совсем лишилась рассудка и вернулась в прежнее животное состояние, а это позор для правоверного мусульманина, сразу видно — у нее душа неверной.
Накануне отъезда посольства меня призывает Зидана. Она в прекрасном настроении, лучится, как солнце. Объявлено, что смерть сына Белой Лебеди произошла от естественных причин: сбой сердца, вызванный недугом, которым мальчик, возможно, страдал с рождения. Так что она вне подозрений. К тому же прошлую ночь Исмаил провел с ней (хотя меня и не попросили сделать запись в Книге ложа), он даже не захотел повидать Элис, с удовлетворением говорит мне Зидана. Похоже, мальчик был ему дороже матери.
Она вручает мне мешок из телячьей кожи, полный монет и драгоценных камней, на поиски эликсира, который ей нужен; или на то, чтобы убедить его изготовителя приехать ко двору в Мекнес. Когда я беру мешок, рука Зиданы накрывает мою:
