Фея Альп (др. перевод) - Вернер Эльза (Элизабет) (е книги .txt) 📗
До сих пор Вольфганг сохранял самообладание, но при этом пустяке, при немом вопросе животного, не выдержал. Он закрыл глаза руками, и жгучие слезы, первые со времен его детства, заструились по его щекам.
Вдруг он услышал свое имя, произнесенное тихим голосом, которого он никогда еще не слышал, но который в то же время был ему так знаком:
– Вольфганг!
Он обернулся, быстрым движением стирая со щек предательские следы слез. С усилием овладев собой, он пошел навстречу девушке в темном плаще с черным кружевным платком на белокурых волосах, которая остановилась в нескольких шагах от него, как будто не смея подойти ближе.
– Вы здесь, Эрна? – торопливо спросил он. – После такой ужасной ночи?
– Да, ночь была ужасной! – сказала она с тяжелым вздохом. – Вы получили известие о смерти дяди?
– Два часа назад. Я не имел больше права находиться у его смертного ложа, и мое присутствие было бы, пожалуй, неприятно ему, поэтому я оставался вдали. Как переносит горе Алиса?
– Сейчас она безутешна, но с нею доктор Рейнсфельд.
– В таком случае она справится. Они любят друг друга, а когда рядом любимый человек, поддерживающий и утешающий, можно перенести все, даже самое тяжелое в жизни.
В словах Эльмгорста слышалась глубокая печаль. Эрна не ответила, но медленно подошла ближе и остановилась возле него. Лицо его, однако, еще сильнее омрачилось.
– Я знаю, зачем вы пришли: вы хотите сказать мне слово утешения, участия? Зачем? Проклятие, которое произнес ваш отец, умирая, сделало свое: старое родовое гнездо Тургау отмщено, и, мне кажется, барон был бы доволен, если бы видел эту страшную ночь.
– Неужели вы, в самом деле, приписываете такую силу словам, вырвавшимся под влиянием отчаяния и предчувствия близкой смерти? – с упреком спросила Эрна. – С каких пор вы стали суеверны?
– С тех пор как моя вера в собственные силы погребена там, – указал Вольфганг на ущелье. – Оставьте меня, Эрна! Зачем мне участие, поданное в виде милостыни? Вы должны были тайком прокрасться сюда, и, может быть, ваш жених еще заставит вас поплатиться за это. Я не нуждаюсь в сострадании даже от вас.
Эльмгорст отвернулся с раздражением удрученного несчастьем человека и поднял взор на Волькенштейн, вершина которого просвечивала сквозь облака. Одна она как будто собиралась сбросить с себя сегодня покровы, тогда как все остальные горы тонули в тумане.
– Я пришла не тайком и не подаю вам милостыни, – проговорила Эрна. – Эрнст знает, что я пошла к вам, и велел передать вам кое-что.
– Эрнст Вальтенберг – мне?
– Вам, Вольфганг! Он велел сказать, что освобождает вас от данного слова и берет назад свой вызов.
Эльмгорст мрачно сдвинул брови, и на его губах появилось почти презрительное выражение.
– И он сказал об этом вам? Весьма деликатно с его стороны! У мужчин принято считать такие вещи тайной. Я принял его условия, но этот акт великодушия не могу принять – теперь менее чем когда-либо!
– А между тем вы первый дали ему пример великодушия. Он знает, чья рука отвела гибель, которая ему грозила, и я тоже знаю.
– Я не дам погибнуть никому, даже врагу, если в моей власти спасти его, – холодно возразил Вольфганг. – В такие минуты в нас говорит только инстинкт человечности, а не рассудок, и я решительно отвергаю всякую благодарность. Скажите это господину Вальтенбергу, уж если он выбрал вас посредницей.
– Неужели вы, в самом деле, так сурово отвергаете мое посредничество?
Голос Эрны звучал мягко, сдержанно, а синие глаза со странным блеском обратились на молодого человека; он не мог долее скрывать с трудом сдерживаемую муку.
– Зачем вы мучаете меня этим взглядом, этим тоном? – воскликнул он с прорвавшейся страстью. – Вы принадлежите другому…
– Которого вы не знаете, как и я не знала! Теперь я могу измерить всю величину жертвы, принесенной им, потому что знаю, как безгранично он любил меня, и с этой любовью в сердце он тем не менее вернул мне свободу и простился со мной навсегда.
Вольфганг вздрогнул при этом неожиданном известии. Среди ночи отчаяния и безнадежности сверкнул ослепительный луч, суливший ему новый день и жизнь.
– Ты свободна, Эрна? – вскрикнул он. – И… ты пришла?..
– К тебе! – закончила она. – Тебе тяжело нести одному твое несчастье, я требую своей доли.
Эрна говорила просто и искренне, точно это разумелось само собой, но лицо Эльмгорста потемнело, участие Эрны в такую минуту было тяжким унижением для его гордости.
– Нет, нет, не теперь! – пробормотал он, делая попытку отказаться. – Дай мне вернуть себе мужество, опять подняться, теперь я не могу принять твою жертву… Она пригибает меня к земле.
– Вольф! – Это ласкательное имя его детства, которое Эльмгорст до сих пор слышал только от Бенно, прозвучало с удивительным обаянием в устах девушки. – Вольф! Именно теперь я и необходима тебе! Тебе нужна любовь, которая ободрила бы, поддержала тебя. Не слушай фальшивого самолюбия! Когда-то ты спрашивал меня, осталась ли бы я с тобой на одиноком, трудном пути, который ведет наверх, теперь я пришла, чтобы ответить тебе. Ты не пойдешь один, я хочу быть с тобой в труде и борьбе, в нужде и опасности. Если ты не доверяешь больше собственным силам и не веришь в свое будущее, то я непоколебимо верю в них, в моего Вольфганга!
Эрна смотрела на Эльмгорста снизу вверх с лучезарной улыбкой. Его сопротивление растаяло, порывистым движением прижал он любимую к своей груди…
Над Волькенштейном все еще волновалась туманная завеса, но вершина вырисовывалась сквозь нее все яснее и отчетливее. Сегодня она появлялась не в мечтательном сиянии луны, не в воздушной таинственной красоте Ивановой ночи, обледенелая, белая, прозрачная, стояла она под хмурым небом дождливого дня, среди волн тумана и туч, а у подножия горы расстилалась картина причиненного ею разрушения.
Вольфганг выпустил Эрну из объятий и выпрямился. Исчезли горечь и отчаяние, счастье, которое он считал навсегда утраченным, вернулось к нему, а с ним возвратилась и прежняя бодрость, прежняя неукротимая энергия.
– Ты права, моя Эрна! – воскликнул он с увлечением. – Прочь малодушие! Я еще поборюсь со злой силой, укрепившейся там, наверху, и если она разрушила мой мост, то я опять выстрою его!
Глава 25
Вилла Нордгейма затихла и опустела. Тело усопшего перевезли для похорон в столицу, его сопровождали дочь и племянница; прислуга последовала за ними через несколько дней, и теперь дом стоял, точно вымерший.
Эльмгорст тоже находился в столице для переговоров с обществом, которое отчасти было собственником дороги, и для устройства дел покойного Нордгейма. Он взял на себя эту трудную обязанность под давлением обстоятельств и до сих пор действовал на правах будущего мужа наследницы, потому что никому еще не было известно о расторжении помолвки, все должны были узнать о ней только по окончании траура, когда Алиса перестанет нуждаться в представителе. Им не хотелось в настоящую минуту давать пищу для сплетен, кроме того, после катастрофы, унесшей вместе с жизнью Нордгейма и его богатство, необходима была твердая рука, чтобы спасти хоть что-нибудь.
Эрнст Вальтенберг все еще жил в Гейльборне. С того дня, как он расстался с невестой, он не был больше в окрестностях Волькенштейна, но что-то удерживало его поблизости от этих мест. В горах окончательно наступила осень, суровая, напоминающая уже зиму, и большой курорт совсем опустел; только Вальтенберг с секретарем и двумя темнокожими слугами продолжал оставаться здесь и не выказывал намерения уехать.
В гостиной большой, хорошо обставленной квартиры, которую занимал Вальтенберг, с печальным видом ходил из угла в угол Гронау; время от времени он бросал озабоченный взгляд на плотно затворенную дверь кабинета.
– Если бы только знать, что выйдет из всей этой истории! – бурчал он. – Изо дня в день он запирается, и уже целую неделю не выходил на воздух, а раньше жить не мог без того, чтобы не провести нескольких часов в день в седле. С доктором к нему и не суйся! Если бы еще можно было достать Рейнсфельда! Но тот со своей несносной добросовестностью, конечно, уже сидит в Нейенфельде, хотя сделал бы гораздо умнее, если бы оставался с невестой. Он, видите ли, принял место, и, когда наступил срок, ничто уже не могло удержать его. Будем надеяться, что он постарается поскорей отыскать себе преемника, потому что столько-то, конечно, осталось от нордгеймовских миллионов, чтобы он мог прекратить свою врачебную практику… Ну, наконец-то ты, Саид! Что скажешь?
