Мотылек (СИ) - Сурикова Марьяна (читаем книги онлайн TXT, FB2) 📗

   — Его светлость придёт попрощаться? — спросила аббатиса, аккуратно сворачивая документы и пряча их в небольшую сумку.

   — Муж очень болен, врач и сиделка не отходят от него, а мы постоянно молимся о его выздоровлении. В любом другом случае, он непременно спустился бы поприветствовать вас.

   — Подпись графа предпочтительней, но раз он болен, то достаточно, чтобы вы заверили документ, графиня. Подпишите вот здесь. Нам уже пора отправляться в дорогу.

   Катрин склонилась над столом, рука с пером замерла на полпути, а мачеха с сожалением в голосе произнесла:

   — Как же тяжело навсегда отдать дитя ордену. Я привыкла заботиться о девочке, а теперь вынуждена расстаться с ней, вверить Розалинду в руки чужих людей.

   — Трудности нашей жизни лишь путь в вечному раю. Не всякая мать способна смириться с выбором дочери, и в нашем случае я угадываю волю провидения. Вам не суждено более увидеться, но отрадой станет знание, что вашей подопечной уготовлена жизнь небесная.

   — Вы правы, — Катрин поставила подпись, — дозвольте проститься с падчерицей, она спустится к повозке совсем скоро.

   — Прощайте, графиня.

   — Прощайте.

   Аббатиса вышла, а Катрин медленно приблизилась ко мне, обошла по кругу, пристально оглядев сверху донизу, и остановилась напротив.

   — Это особенный орден, Розалинда. Я очень тщательно выбирала его, чтобы быть уверенной — ты не вернёшься. Они такие аскеты, даже сложно себе представить. Теперь ты собственность монастыря до конца жизни, а граф не сможет вернуть тебя назад. Говорят, стены там высокие и очень крепкие. Однако не думаю, чтобы мой милый Джаральд последовал за неблагодарной девчонкой, которая предпочла ему божью обитель. Это ведь так бьёт по мужской гордости, а граф очень горд и крайне самолюбив. Его интерес быстро угаснет, а я найду чем отвлечь мужа на это время. Прощай, дорогая, веди себя там хорошо.

   Катрин нежно обняла меня, потом довела до самых дверей и велела слуге накинуть мне на плечи тёплый плащ.

   — Как бы ты не замёрзла в дороге, — причитала мачеха с бездушной улыбкой на лице.

   Холодная каменная келья, узкое окошко — единственный выход в мир. Оно закрывалось хлипкой деревянной ставней, чтобы ветер не задувал внутрь. Один стылый пейзаж кругом: горы и ущелья, а ещё узкая дорога, ведущая к высоким монастырским воротам.

   Присев на деревянную кровать, перевела взгляд на одиноко мерцающую свечу в глиняном горшочке с песком. Рядом стоял ещё один горшочек побольше, в него нам дозволялось собирать уголья из большого очага в трапезной, чтобы хоть немного согреть свои крошечные комнаты. Я посмотрела на противоположную стену с иконой и вспомнила, как аббатиса привезла меня сюда, и я впервые увидела мрачные высокие стены и возвышающиеся над ними крыши аббатства на вершине горы.

   Встречала нас одна из помощниц, и пока две молоденькие девушки бросились выпрягать лошадей из повозки, сестра что-то торопливо объясняла. Её тонкие пальцы складывались в непонятные для меня знаки, а аббатиса задавала вопросы:

   — Сестра Селестия? Со скалы?

   Женщина кивнула в ответ и продолжила свой молчаливый рассказ.

   — После встречи с покровителями? Вы не проследили, чтобы она выпила особый отвар?

   Помощница склонила голову, скорбно складывая руки в мольбе.

   — Вы будете наказаны, сестра Анна. Разве не знаете, как не любят покровители подобных происшествий? Вы должны были объяснить ей, что ради аббатства и сестёр приходится идти на жертвы, а потом напоить отваром. Этот досадный случай может сказаться на чести ордена, и высокие лица отвернутся от нас, и не на что станет содержать монастырь. Прихожане нынче не жалуют милостыней, её не хватает даже на дрова для очага. Что станет с обителью и монахинями? Как мы сможем нести просветление грешным душам и помогать страждущим? К счастью, есть ещё шанс умилостивить покровителей. Я привезла новую послушницу. Сейчас соберите сестёр и будем молиться за душу нашей бедной усопшей грешницы, дабы Господь простил грех самоубийства и принял её в своё царствие.

   После меня провели в келью. Все они были крошечными, с маленьким узким окошком. Одежда послушниц представляла собой серое шерстяное платье из той грубой материи, от которой обычно чешется все тело, шерстяных чулок и чёрных плащей, а на ноги обувались большие неудобные башмаки. Волосы все сестры закрывали чёрными накидками, а на шее у каждой висел тяжёлый деревянный крест. Одежда монахинь отличалась только цветом платья, оно было белым.

   Наш стол ограничивался овощами, маслом, чёрным хлебом, солью и водой. Ни мяса, ни рыбы, а тем более молока здесь не давали. Красное вино дозволялось отведать только во время причастия. Ели всего два раза в день, около полудня и вечером, часов в пять — шесть, а когда начинался пост, то питаться разрешалось один раз в день при закате солнца. Спали на соломенных матрасах, положенных на доски, и накрывались своими плащами. Одежду не снимали, чтобы всегда быть готовыми подняться на молитву.

   При монастыре был обширный огород, но зимой не приходилось возделывать землю, зато хватало другой работы: уборка монастырских помещений, помощь на кухне, прядение пряжи, а в остальное время мы молились или же читали Священное Писание.

   Поднимали нас в половине третьего утра и созывали на ночную службу. Следующие службы шли в шесть и восемь часов, а далее следовала месса8. На утреннем капитуле9 всем определялись обязанности на день. Наряду с физическим трудом, стоял труд умственный, и зимою он занимал не менее пяти часов в сутки.

   Умственный труд состоял в чтении Священного Писания и других религиозных книг, а также в их переписке. Эту работу часто доверяли мне и ещё одной сестре, поскольку не все монахини и послушницы оказались образованными. Писали мы в общей келье, и за этим делом очень строго следили. Сама аббатиса приходила проведать нас, чтобы не смогли унести ни единого клочка бумаги. Все связи с внешним миром пресекались на корню, особенно в период послушничества.

   Я ждала пострига через пару дней. Меня готовили к нему. Настоятельница приходила в келью каждый вечер и вела беседы на тему послушания и обета, говорила об уставе аббатства, объясняя всё тем, что бодрствование и пост есть лучшие средства отсечения вожделенной плоти, рассказывала о жизни вечной и небесной благодати. В половине седьмого она покидала меня, наказав прочитать вечернюю молитву и ложиться спать.

   Мне каждый день следовало учить знаки, с помощью которых немые сестры общались. Одного я не могла понять, для чего доходить до подобной жестокости? Затем, чтобы девушки и помыслить не могли о возвращении к мирской жизни, когда примут обет? Или здесь скрывалась другая тайна? Послушниц ко многому не допускали, не во все помещения мы могли входить. Были в монастыре и запертые двери, за которыми скрывались, как однажды обмолвилась аббатиса, настоящие сокровища монастыря — священные книги, и познать их дано было лишь истинно просветлённому человеку.

   Само аббатство подчинялось епископу, но помимо него существовали какие-то загадочные покровители, чьей милостью и существовала обитель. Монахини о них ничего не рассказывали, но девушка, которую, как и меня, готовили к постригу, и которая прежде жила в деревне у подножия горы, шёпотом поведала, что эти покровители принимают участие в обрядах, предшествующих постригу и жуткому отрезанию языка. Сама Эмили удалилась в обитель с одобрения родных. Она рассказывала, что выбор был невелик, поскольку она уродилась калекой и всегда была родителям обузой. Она расспрашивала и меня о причине, побудившей отречься от мирской жизни, но я не могла поведать всей истории, ведь Катрин велела молчать.

   Наконец настал тот день, когда мы готовились принять постриг. Меня и вторую послушницу отправили в часовню. Нам следовало убрать её, почистить полы и вымыть алтарь, а также расставить повсюду свечи и растопить пожарче очаг. Я молча мыла полы, а Эмили тихонько шептала, рассказывая все новые и новые подробности о монастыре, которые были мне неведомы.