Полынь – сухие слёзы - Туманова Анастасия (читать книги полные txt) 📗
– Чересчур уж крутенько забираешь, Амалья Казимировна, – осторожно сказал ей Прокоп Силин вечером того же дня в конторе. – Люди и так надрываются. Оно, конечно, твоё дело верное, ты к барскому добру приставлена… Но ведь и понимание надо иметь, рвут животы люди. Скинула б хоть денёк барщины, мы б тебе в ноги всем миром поклонились…
– И что мне дохода с этого?.. – тускло поинтересовалась Веневицкая, не переставая записывать своим мелким, убористым почерком пуды убранного жита в доходную книгу. – Сам видишь, погода стоит ненадёжная. Что же я пошлю барину, если всё градом побьёт?
– А коль вся деревня у тебя с голодухи вымрет? – настаивал Прокоп. – Опять же, барину убыток выходит! Да и помилосердствовать надо бы, Господь нас так учил! Мы к тебе со всей душой, но ведь и ты о нас подумай… Пошто мужиков-то на конюшне дерёшь, они ведь стараются! И так уж ночей не спят цельный месяц…
Амалия положила перо, сняла очки. Глядя прямо в лицо Прокопа, спокойно произнесла:
– Моя служба барину тебя, Прокоп, никак не касается. Если наказан кто был – так за провинность, в том право и обязанность имею. Гришку с Павлом в рекруты отдаю тоже за дело, ещё и благодарить должны, что насмерть засечь не велела, лодырей. А если не успеете убрать, просушить и в скирды сложить – и прочих под красную шапку сдам. И не для себя стараюсь, а только для господина Закатова, храни его Матка Боска… – Упыриха сдержанно перекрестилась. Прокоп не повторил её жеста, сидел на краю конторского стула сгорбленный, суровый, упрямо смотрел в пол.
– Круто берёшь, Амалья Казимировна, – глухо повторил он. – Гляди, не перегнуть бы тебе.
– Грозишь мне, Прокоп Матвеич? – спокойно спросила она.
– Зачем же? Упреждаю по старой дружбе.
– Придержи язык, Прокоп, – холодно сказала Веневицкая, с треском захлопывая доходную книгу и вставая. – А то как бы мне не пришлось тебе напомнить, что вольной барин тебе не отписывал и ты по-прежнему его холоп со всем своим семейством. И отдать твоих сыновей в солдаты мне будет ненакладно. И мир будет согласен, потому что из твоих семи молодцов ни один ещё не отдавался в рекруты!
– Квитанции за немалые деньги куплены, – едва сдерживаясь, напомнил Прокоп.
– Ничего, в нужном случае я и от денег откажусь. – Голос Веневицкой по-прежнему был сух и бесстрастен. Прокоп поднялся, молча поклонился и с чёрным лицом, яростно сжимая в руке шапку, вышел вон. Мимо ожидавших у ворот и с надеждой вытянувших шеи мужиков он прошёл без слов, не подняв головы. Те обменялись унылыми взглядами и заспешили следом.
– Ну что, Матвеич?.. – уже у сельской околицы осмелился окликнуть его Яким. Прокоп остановился, и мужики невольно попятились от мрачного, тяжёлого блеска его глаз.
– Худо, робя, – коротко сказал он. – Я вам больше не заступа. Шли б вы лучше на барщину да, помоги бог, не спали там.
Мужики расходились молчаливые, подавленные, не поворачивая голов на взволнованный стрёкот баб возле колодцев. А те, в свою очередь, захлёбывались тревожной новостью: на полях и нескошенных лугах появились «ведьмины круги».
– Вот как бог свят, сама видала! – размахивала короткими руками Фёкла, мать Акулины. – Акулька, старшая моя, вечор прибежала – лица на ней нет! «Мамка, круги в поле видать!» Я – за ней бежу, крестюсь – пронеси, господи… Какое! Всё-то полечко усеяно! И наша полоска, и Фролова рядушком, и Архипа через пролесок… Всё в кругах, а внутри круга повытоптано… А рядом и ведьмины косы завиты!
Несмотря на вечернюю зарю и то, что ночью снова нужно было выходить в поле, бабы целым отрядом тронулись смотреть. И убедились, что ни Акулина, ни её мать не лгали: посреди волн созревшей ржи темнели большие круги полёгшей соломы.
– Гли, бабы, почти два аршина впоперёк-то… – крестясь, сказала Матрёна. – Охти, пропали наши головы… А вон и косы ведьмины!
«Косы» – перекрученные жгутами пучки ржи, – виднелись возле кругов, словно опоясывая их. Бабы, оглядываясь и крестясь, осмотрели ведьмину работу и кинулись по домам – пугать мужиков.
В этот вечер село гудело: все обсуждали колдовские козни. Вспомнили и моровую язву шесть лет назад, когда на полях появились такие же точно круги, и войну, перед которой также находили завитую жгутом солому на лугах, и три подряд неурожайных года ещё при старом барине, когда полсела перемерло с голоду.
– Завелась, ведьма-паскудина, на наши головы, вредит… – горестно сказала Фёкла. – И откуда взялась только, проклятая? Без неё будто горюшка мало. Не ровён час, снова градом ударит, что тогда?..
– Так ведь и град ведьмы наводют, – задумчиво сказала Матрёна. – И коров кто-то всё лето сдаивал…
– То барских! – пискнула из толпы Танька.
– А ты почём знаешь, дура, барских аль нет?! – накинулась на неё Матрёна. – Ведьма, поди, выбирать не станет! Я помню, моя рыжуха тоже раза три с пустым выменем приходила! Покуда я отца Никодима не позвала, чтоб в хлеву почитал да покропил, не кончилась напасть эта!
Несколько баб солидными кивками подтвердили, что так всё и было.
– Может, Савка пакостит, будь он неладен? – осторожно предположила тётка Лукерья. – Гадостник известный, прости его господи… Может, осерчал за что-то? Может, пойти покланяться ему?
На другой день тронулись к Савке. Пошли самые проверенные: Матрёна Силина, тётка Лукерья, Фёкла и Мавра. За ними увязалась стайка девушек из тех, что посмелее. Савка оказался дома – мрачный, чёрный, явно с похмелья, он сидел над жестяной миской и угрюмо в неё таращился. На вошедших и робко остановившихся у порога баб он даже глазом не повёл, продолжая бормотать над чёрной водой, в которой торжественно плавали две утонувшие мухи.
– Гар-гар-гар… Окрутись, повернись, разбейся… Окрутись, повернись, разбейся… Ветер чёрен, день бел… Солнце ясно, месяц сед… Горюч камень Алатырь, темна водица в копытцах… Гар-гар-гар, тьфу, береги меня сатанаилы, дьявоилы, река Ердань!.. Вам, бабьё, чего надо?
– Нам бы поговорить, Савелий Трифоныч. – с опаской косясь в тёмный угол, начала Матрёна. – Несчастье, бездолье в деревне-то завелось. Кажись, нечистая сила… Ведьма себя явила. Не ровён час, последний хлебушек, холера этакая, изведёт! Уж накружила во ржи-то, страсть смотреть!
– Без вас, дурёх, знаю, – буркнул Савка, не оборачиваясь. – И чего ко мне-то впёрлись?
– Отец родной, да ты нам ведьму только укажь, а далее мы и сами! Заречётся православным вредить, ой, заречётся!
– Рано пока указывать! – возвестил Савка, сверкая глазом. – Сильна ведьма, сильней меня, боюся я… Моей-то силы тоже мало! Надо бы мне в лес сходить, кой с кем совет подержать… Да только, боюсь, дорого стоить будет!
– Да мы, родимый, не поскупимся! И холстов насобираем, и ржицы, коль уродится…
– А коль не уродится?.. – вздохнул Савка. – Ну да что с вами поделаешь… Ведь и я за мир-то душой страдаю! Давайте на стол, что приволокли… Да неделю чтоб ко мне не ходили! Увижу хоть едину – брошу всё! Лесная сила за собой догляда не уважает! Есть у меня мысля одна… Помолчу покуда, напраслину возводить незачем.
– Да ты хоть словечко скажи, Савушка, мы и сами за той паскудой поглядим…
– Вон пошли! – отрезал Савка, недобро блеснув глазом, и бабы, толкаясь, вывалили за порог, под свет тонкого, едва родившегося месяца.
– Знает, кромешник, как есть знает ведьму, – горестно сказала Фёкла, когда бабы шли по дороге к полям. – Только, поди, в сговоре с ней, открывать нам не хочет.
– Ему-то что за навар колдунью покрывать? – резонно возразила Матрёна.
– Так, знать, сильна, подлая… Он и сам баит – опасаюсь, мол…
– Это наш-то Савка опасается! – фыркнула тётка Лукерья. – Сроду никого не боялся, даже Упырихи, потому – человек вольный! Едино что только Шадрихи… – Тётка вдруг умолкла на полуслове, выпучив глаза. Остальные бабы, остановившись посреди дороги, переглянулись. Воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь дальним рокотом грома за лесом.
– Как хотите, бабы, нипочём не поверю, – решительно сказала Матрёна Силина. – Я Шадриху всю жисть знаю, отродясь за ней таких паскудных штук не водилось. Мою Васёнку она от глотошной лечила и вылечила – едиными травками и молитвой! И отец Никодим с ней дружбу водит, а нешто духовное лицо стало б с ведьмой разумные разговоры весть? Нет, бабы, ну вас к богу, эдак до греха додуматься можно! И не говорите мне, слушать не стану! – замахала она руками на зашумевших было баб. – Сами не знаете, что за чепуху несёте, грех вам, курицы безголовые!
