Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗

А потом Анна медленно разжала ладонь, роняя кольцо с аметистами в черноту колодца, навсегда вычеркивая из памяти этот день. Тихий всплеск, и снова тишина вокруг нее. Только собаки лают в отдалении, за стенками псарни.

И снова в обратный путь. По хозяйственному двору, мимо построек и людского флигеля, мимо кухни и коптилен, через задние двери в дом и далее по широкой мраморной лестнице, минуя спящего швейцара. По темному коридору почти на ощупь к своим покоям. Показалось ли ей или действительно в темноте коридора раздавалось еще чье-то дыхание, помимо ее собственного, тяжелого и учащенного? Анна не стала вглядываться в черноту осенней ночи. Быстро нащупала ручку на дверях в своих покои и скользнула внутрь, прячась за створкой от чужого взгляда, который явственно почувствовала на себе в этот миг.

— Ох, барынька, — сказала Настасья, любимая горничная Марьи Афанасьевны, служившая ей чуть ли не с младых лет той, посвятившая своей хозяйке свою молодость, свои лучшие годы. Сказала, мешая ложечкой травы в маленьком фарфоровом чайнике, которые заварила в кухне, а после налила ароматный горячий напиток в пару, чуть подсластила по вкусу графини смородиновым вареньем. Поставила пару на поднос, чтобы подать Марье Афанасьевне в постель. Та снова мучилась бессонницей, вот и заварила ей Настасья травяного чая, чтобы нервы успокоить.

— Ох, барынька, — повторила она, поглядывая лукаво на хозяйку. — Что видала-то я нонче в коридоре-то!

— И что ты видала, Настасья? Сызнова тень какую? Аль домового углядела? — пошутила над суеверной горничной графиня, с наслаждением отпивая горячий напиток из пары. Кивнула Марии, сидевшей у постели, чтобы продолжала читать сентиментальный роман про рыцаря и его даму, написанный каким-то немцем в прошлые века, что принесла ей Анна из библиотеки Милорадово.

— Нет, барынька моя, человека живого. Просили вы, барынька, за молодицей приглядеть меня, а тут и глядеть не надоть даже! — прошептала графине Настасья, и Мария тут же напрягла слух, делая вид, что поглощена чтением.

— Что проведала? — так же тихо спросила Марья Афанасьевна, раздумывая, не услать ли прочь Марию. Но все же сделала знак Настасье продолжать. Та и зашептала громко:

— Иду, знать, с кухни, а барышня по коридору-то крадется, аки вор. А откуда может тайком идти барышня в такой час-то? Да еще с гостевой стороны-то…. С амура-то, не иначе!

Марья Афанасьевна нахмурилась, отставила на поднос пару, поманила к себе Настасью склониться ближе.

— Ты часом не пила настойки своей? Не опозналась ли? Точно барышня Анна Михайловна виделась?

— Вот вам крест святой! — перекрестилась горничная тут же. Графиня некоторое время сидела и молчала, размышляя, вспоминая, что видела ныне днем. Только голос Марии звучал в тишине комнаты в этот ночной час, и графиня вдруг обратилась к той, прерывая чтение.

— Ma chere, — и когда та подняла на нее взгляд, умолкнув тут же, продолжила после паузы. — Ne parlons pas de cela [336]. И вы будете молчать! Ради моей любви к вам, ради моего расположения и ради вашего будущего подле меня. И ради него… Никто не произнесет ни слова о том, что открылось этой ночью. Ни единого слова! Comprendez vous? [337]

— Oui, bien sur, — nогласилась Мария, а потом добавила, опуская взгляд, словно прятала свое огорчение от глаз графини. — Учитывая то, что было в прошлом…

— Le passe… c'est du passe [338], - пожала равнодушно плечами Марья Афанасьевна, но они обе знали, что это не так, что тени прошлого еще не забыты, что витают невидимые подле, оказывая влияние не только на настоящие дни, но и на будущие.

— Мы оба знаем, ma tantine, что есть то, что я никогда не прощу. Jamais de la vie! [339] — сказал Андрей тогда в разговоре, в котором графиня неосторожно коснулась прошлого. Они обе слышали этот ответ: одна присутствуя при той беседе, другая — тайно, притаившись у дверей. И обе знали, что он будет тверд в своем решении, что слова, произнесенные тогда, были сказаны вовсе не для красного словца.

— …есть то, что я никогда не прощу. Jamais de la vie!.. — будто сам проговорил ей в ухо ныне.

— Oui, bien sur, — nнова прошептала Мария, возвращаясь к чтению.

Глава 19

Все началось с одного единственного слова. «Reve» [340]. Такое до боли знакомое слово, всколыхнувшее в памяти шквальную волну, затуманившую разум, который страстно желал обмануться, забыться, уйти от тревожной и такой печальной действительности, приносящей только боль. Острую боль. Такую, что и не вдохнуть полной грудью, не избавиться от обручей на сердце, что мешали это сделать. И Анна позволила себе обмануться. Чтобы забыть об этой боли, чтобы больше не кричала криком ее душа, а сама она не стонала бессонными ночами, не задыхалась от слез.

Не зря же она не поверила ни единой минуты в сказанные поляком слова. Вот же, истинное доказательство того, что он жив — письмо, написанное пусть и странным, незнакомым почерком, но с такими знакомыми словами. Ведь только он мог написать ей их.

Анна нашла это письмо, вернувшись с прогулки по парку, где она долго бродила по аллеям под руку с Полин, в полном молчании, вдыхая прохладный дух осени. Лето сдало свои позиции этой золотой красавице, отступило, унося с собой тепло солнца и зелень травы и листвы деревьев, уступая место ярким краскам самых разнообразных оттенков осени. Анна любила бы эту пору за эту россыпь золота и багрянца, если б от листвы под ногами, что ныне не успевал сметать с дорожек единственный дворник в усадьбе, не промокали туфельки и подол платья, если б дни не были такими дождливыми, а небо таким мрачным и тяжелым над головой. Даже Полин, казалось, заразилась осенней мрачностью — не было привычного румянца на щеках, не стало заразительной улыбки, что делала из нее премиленькую особу, тягостное молчание сковало ее уста. Только морщинки на лбу от тревоги да странный блеск глаз. Облик сомнений и страхов, что мучили Анну последние несколько дней. Ведь о Петре не было вестей с тех самых пор, как попали эти земли под власть французов.

Оттого и была рада Анна, когда заморосивший дождь прервал их прогулку, полную угрюмого молчания и тоски, ушла к себе тут же, не желая идти в малахитовую гостиную, одну из тех комнат, что только и решили топить в эту холодную пору и где собирались домашние. Не пошла к остальным, потому что хотела остаться одна, чтобы упасть в постель и долго смотреть на гранаты в кольце на своем пальце, снова и снова возвращаясь в те короткие мгновения счастья, что были отведены ей судьбой. И встала, как вкопанная, едва ступила на порог своих покоев.

В будуаре на столе стояла ваза с пышным букетом из желтых осенних цветов. Циннии. «Я вспоминаю о тебе каждый день», говорил он этими круглыми цветочными головками. И белый прямоугольник письма, прислоненный к тонкому фарфору вазы.

Анна развернула его с легким раздражением, готовая порвать письмо тут же. А потом заметила это слово в ровных строчках, и ноги стали такими слабыми вмиг, что пришлось сесть на стул, иначе бы упала. Она не стала заострять внимание на обращении, быстро пробежалась глазами по первым строкам, которые просили о прощении за дерзость писать к ней о чувствах. Ее интересовали только эти фразы, такие знакомые и в то же время совсем незнакомые.

«… Я вижу вас во сне. Каждую ночь. Еще с той самой первой встречи, когда вы взглянули на меня так насмешливо, а после с холодным презрением в ваших дивных глазах, прекраснее которых я не встречал доселе. Не ваша насмешка ранила меня, не это презрение, а ваша красота, о, божественный ангел, которому Господь позволил ступить на грешную землю для того, чтобы одним взглядом дарить мне неописуемое счастье и благодать. Ранила в самое сердце…»