Мстительное сердце - Мэтьюз Патриция (книга жизни .TXT) 📗
– Куда ехать? И на какой срок? Вы слышали, что сказал доктор Бойлстон. Эпидемия продлится еще несколько месяцев. Нет, я остаюсь здесь.
Через несколько дней Андре пришел к Ханне и сообщил ей, что Джошуа Хоукес умер от оспы.
Но к этому времени Ханна сама уже слегла. Сначала ее лихорадило, все тело ломило; она то погружалась в беспамятство, то приходила в себя, и горевать о Джошуа у нее просто не было сил.
В ее комнату допускали только Андре; один раз появился ненадолго доктор Бойлстон. Андре кормил ее – в основном поил бульоном и прочими жидкостями, – ежедневно менял постельное белье; казалось, он всегда был рядом – со словами утешения и влажной салфеткой, которой обтирал ее пылающее лицо и тело.
В кошмарных снах, порожденных лихорадкой, Ханна видела, что лицо ее превратилось в нечто ужасающее, что оно покрыто гнойными язвами, как лицо Джоша, и всякий раз, когда сознание ее на несколько минут прояснялось, она требовала подать зеркало и внимательно рассматривала себя. Андре был снисходителен к такому проявлению слабости. Изучая свое лицо, Ханна неизменно убеждалась, что на нем нет никаких следов волдырей и оспин, только цвет его был густо-розовый от лихорадки. Доктор Бойлстон навестил ее, когда дело уже шло на поправку, и Ханна уже настолько пришла в себя, что услышала его слова:
– Мадам Вернер окончательно поправится через несколько дней, Андре. Оспа прошла в слабой форме. Должен сделать вам комплимент – вы прекрасно ходили за больной, сэр.
Ханна, притворявшаяся, что спит, – она надеялась, что таким способом сможет подслушать, если врач скажет что-нибудь плохое, – села в постели, едва за ним затворилась дверь.
Хорошая новость подбодрила ее.
– Сиделка, – проговорила она слабым голосом, – дайте воды!
– Ну вот, еще и сиделка! – сварливо проговорил Андре, подходя к кровати. – По-разному меня называли, но сиделкой! Такого еще не бывало.
Ханна больше не могла сдерживать смех.
– Проклятая ведьма! – Он смотрел на нее притворно сердито. – Вы все слышали!
– Слышала, и я скоро поправлюсь! – Она схватила его за руку. – Милый, милый Андре, благодарю вас. Что бы я без вас делала?
– Это действительно вопрос. Плохо вам пришлось бы без меня, я полагаю. Очень плохо.
И он пошел за стаканом воды.
Предсказание доктора Бойлстона сбылось. Спустя дна дня Ханна совсем оправилась. Она была слаба и чувствовала некоторую дрожь в ногах и руках, но жар прошел, и у нее появился зверский аппетит. За время болезни она похудела на несколько фунтов.
– Попросите Бесс прислать мне что-нибудь посытнее, пока я совсем не истаяла. – И тут она впервые за эти дни подумала о ком-то, кроме себя. – Как там Бесс? И Мишель, и все остальные?
– С ними все прекрасно, мадам. Я не открывал дверь ни одной живой душе, кроме врача. Как же могла бы в дом попасть оспа? Разве что ее принес бы какой-нибудь дух.
– Я подумала… раз прививка доктора Бойлстона так подействовала на меня…
– Наверное, подействовала, дорогая Ханна. Но даже славный доктор не до конца в этом уверен.
– На меня она подействовала, – упрямо повторила Ханна. – Почему бы не сделать прививки остальным?
Андре тяжело вздохнул:
– Поскольку я ожидал, что вы заведете об этом разговор, то поговорил с ними. Джон и Бесс решительно отказались. А Дикки… его мало заинтересовала эта мысль… – Андре вдруг запнулся. – Мадам, вы ведь не имеете в виду Мишель?
– Имею. На меня произвело большое впечатление то, что доктор Бойлстон сделал прививку своему ребенку. Мишель – моя плоть. И я уверена, что у нее будет тот же результат.
– Хотелось бы и мне иметь подобную уверенность.
– Возьмите экипаж, поезжайте в Бостон и привезите сюда доктора Бойлстона. Объясните ему, что я задумала.
Андре выполнил это поручение, но не слишком охотно. На этот раз доктор Бойлстон казался очень изменившимся, он сильно сутулился и словно постарел на несколько лет.
– Мадам, если вы желаете, я сделаю прививку вашей дочери. Но должен еще раз предупредить вас, что положительный результат достигается только в некоторых случаях.
– Я хочу, чтобы вы немедленно приступили к делу.
Потом в пустой столовой Ханна и Андре подали доктору Бойлстону стакан бренди и накормили его. От бренди и еды на его посеревшем лице появился легкий румянец.
Покончив с трапезой, врач со вздохом откинулся на спинку стула.
– Кажется, за последние недели я впервые как следует поел.
– Вы, похоже, сильно переутомляетесь, доктор Бойлстон, – сказала Ханна.
– Так и есть, мадам. Но тут ничего не поделаешь. Все врачи в Бостоне работают на износ, но ведь больным и умирающим нужна наша помощь. Хуже всего то, что не хватает сиделок. Большая часть здоровых женщин уехали из города, а те, кто остался и не заразился оспой, боятся выйти из дома. Таких же, кто уже когда-то болел и охотно нам помогает, – таких, увы, очень мало. Страшно мало.
– В чем именно заключается работа сиделки? Для этого нужно обладать какими-то познаниями в медицине?
– Нет-нет, вовсе нет. – Доктор Бойлстон покачал головой. – Единственное, что нужно сделать для больных, – это содержать их в чистоте, то есть обмывать один-два раза в день, да еще давать им вдоволь пить и следить, чтобы их постельное белье регулярно сжигалось.
– Но ведь я смогу все это делать!
– Дорогая леди! – воскликнул Андре в отчаянии. – Неужели вы говорите серьезно?
– Почему нет? – вызывающе спросила молодая женщина. – Доктору Бойлстону очень нужны помощники. А таким образом я смогу отблагодарить его за то, что он сделал для меня и моей дочери.
– Мадам, вашу помощь примут с благодарностью, – пылко проговорил врач. – И я буду чувствовать себя обязанным вам до бесконечности.
– Значит, договорились. Как только Мишель оправится от прививки, я приеду к вам.
Через неделю Ханна уже примелькалась на улицах Бостона. Она научилась править экипажем, чтобы Андре мог присматривать за теми, кто оставался в трактире. Мишель перенесла прививку превосходнейшим образом.
В «Четверых за всех» Ханне отвели комнату внизу, так что хозяйка не встречалась ни с кем, кроме Андре. В конце рабочего дня она снимала с себя одежду, в которой ухаживала за больными, оставляла ее в доме доктора Бойлстона, принимала очень горячую ванну, потом, переодевшись в чистую одежду, возвращалась домой.
Вид опустевших улиц Бостона подействовал на Ханну угнетающе. С каждым днем количество домов, на которых были вывешены красные флаги, увеличивалось. Заболевали целые семьи. На улицах не было никого, кроме плакальщиков, направлявшихся в молитвенный дом отслужить службу по вновь умершим. Почти все лавки были закрыты, все дела замерли. Часто по вечерам на дороге Ханна встречала мертвецкую повозку, громыхавшую по булыжной мостовой. Иногда трупы возвышались на ней горой.
Больше всего угнетал Ханну – кроме сознания, что ее попытки помочь больным приносили мало пользы, – похоронный звон колоколов. Колокола звонили дни напролет, вновь и вновь оповещая об очередной смерти.
Когда молодая женщина возвращалась в «Четверо за всех», как правило, уже к полуночи, и погружалась, измученная, в сон, колокола вызванивали погребальную песнь в ее сновидениях, и она просыпалась с мучительным криком.
Бостон действительно выглядел так, как описал его Коттон Мэзер. Доктор Бойлстон процитировал Ханне отрывок: «Зловещая картина, прообраз ада, огонь и мрак исходят от нее, и дух лукавый там царит…»
Июль был в разгаре, эпидемия свирепствовала, достигнув наивысшей точки. Жара стояла необычайная, и дома с плотно закрытыми окнами и дверями, в которые входила Ханна, напоминали печки. Ханна работала не покладая рук, обмывала больных, сжигая все, к чему они прикасались, поила несчастных бульоном. Снова и снова смотрела она, как они умирают у нее на глазах. Если кому-то удавалось выжить, это поражало, как чудо.
Она уезжала из дома рано утром, работала до самой ночи. При этом она почти ни от кого не получала никакой благодарности, кроме как от доктора Бойлстона и близких тех людей, кто выжил. Каким-то образом стало известно, что она сделала себе прививку у доктора Бойлстона, и другие бостонские врачи не подпускали ее к своим пациентам. Однако их недоброжелательное отношение на Ханну никоим образом не влияло – она делала все что могла. Молодая женщина похудела, плохо спала и часто, когда кто-то умирал, возвращалась домой в слезах.
