Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗

Тяжко будет вести войну в это время холоднее, коли на квартиры не в избе вставать, а прямо в поле или в лесу, как довелось Андрею этим летом и в прошлые годы в Австрии. Эдак, и до воспаления грудины недалеко, упаси Господи!

— Вам по сердцу этот усач лихой, — сказала позднее Анне Марья Афанасьевна, когда они сидели в ее покоях, поднявшись сюда после обеда, и смотрели, как лижет широкие поленья огонь, наполняя комнату теплом. В стекло окон рвался ветер, словно просил впустить его погреться, завывал от горя и тоски, что не допущен внутрь.

— Лозинский? — Анна вдруг смущенно рассмеялась, опуская глаза от пристального взгляда графини. Но спустя миг смело подняла на нее взгляд. — Не буду скрывать, он любой девице придется по нраву. Он пригож лицом и статен телом. Он благородного нрава, раз укрыл нас в ту ночь перед французами. Он мог бы завоевать мое сердце, не спорю. Мог, коли б то было у меня в руках. Но оно не у меня, так как я могу отдать его? Улан мне по нраву, это правда. Но мне может нравится и виноград, однако ягоды вишневые я люблю гораздо больше. Не знай я вкуса сладости вишни, могла бы полюбить и кислоту винограда.

— Девица поступает необдуманно, оставаясь уверенной в собственном превосходстве над чувством своим, — заметила Марья Афанасьевна. — И даже из простого интереса может родиться нечто большее. Нет, я не корю вас, Аннет, просто предупредить желаю. Женскому сердцу могут быть по нраву многие, но в нем будет жить только один-единственный мужчина. А глаза и тело… они могут предать, толкнуть к неверным решениям и поступкам. Я ведаю, что говорю, сама была почти в вашем положении. Да-да, не смотрите на меня так удивленно! В это трудно поверить ныне, но когда-то я была молода и красива. За мной волочились, как за вами, даже дрались на дуэлях, во времена Екатерины их было поболее числом, чем ныне. И мне было по нраву, что вокруг столько поклонников… я любила внимание, их обожание и соперничество. Столица вскружила голову, затмила блеском балов и маскерадов. Забыла я о некогда данном слове, забыла, что мой девичий восторг от собственной пленительности может быть не по нраву тому, кому хотела отдать свою руку, как отдала свое сердце.

«Два года», — сказал отец, когда мы встали перед ним на колени с моим любимым, прося благословить нас, «Пусть Марии сровняется осьмнадцать, тогда и будем говорить об accordailles [355] открыто». И я порхала как бабочка по балам, думая, что все уж решено, и что могу насладиться возможностями девичества в полной мере. А потом вернулся из Пизанских земель мой супруг, граф Завьялов. Он был старше меня на два десятка лет, опытнее, знал, как вскружить голову девице. Мой любимый был далеко в те дни, а внимание такого мужчины, как граф, льстило самолюбию. И я забыла об осторожности, позволила себя поцеловать… Всего один поцелуй, но он перечеркнул все! Спустя пару седмиц после того ко мне вернулись мои письма вместе с короткой запиской, что я свободна ныне от данного мною слова. А я, потакая своей гордыне, не стала объясняться в причинах, а отправила любимому его послания ко мне, всю переписку и приняла предложение графа. Кандидатура его была предпочтительнее для моих родителей, чем нетитулованный дворянин из земель близ Коломны, и те тут же обручили нас. Я думала, он остановит меня! Думала, одумается и вернется, тогда я тут же порву с графом и стану его женой. Только его! До самого последнего дня ждала…

Марья Афанасьевна вздохнула, достала из-за ворота платья платок и промокнула глаза. Столько лет прошло, а рана в сердце так и не зажила, предательство родных людей так и не забыто!

— Мое сердце плакало кровавыми слезами, когда я шла к аналою под руку с Завьяловым. Ведь за седмицу до того моя сестра вышла из храма в Коломне женой. Женой моего любимого! Да, Анна, люди жестоки даже к родной крови! Она писала к нему тайком, в деталях повествуя о моем столичном житье, о поцелуе, который видела тайком, о моем влечении к графу, о котором я сама открылась ей. Она была уже в летах — двадцать годов сравнялось к тому времени, засиделась в девицах из-за оспин, которыми наградила ее зараза в младенчестве. Единственный путь стать женой был…, - Марья Афанасьевна вдруг запнулась, косо взглянула на Анну, слушающую каждое ее слово. Продолжила свою речь медленнее, словно подбирая слова. — У нее был единственный путь выйти замуж, и она отменно по нему пошла. Рассорить сестру с тем, на кого сама положила глаз, стать доверительницей, стать для него слушательницей внимательной, заботливым другом, а после… после… У них довольно скоро после венчания родился сын. Борис в честь отца нашего батюшки. На него она перенесла всю свою любовь, которую так и не принял тот, кому она предназначалась. О Боже, как я ненавидела их, сестру и своего супруга! Он стал жесток и груб после венчания, совсем не таким, каким я видела его, когда слепо ступила к нему в объятия. То была страсть, не любовь, а только влечение… Я увлеклась, и я ошиблась. Горькая расплата за дни обмана!

— Этот человек… это Оленин-отец? — спросила удивленная услышанным рассказом Анна. Марья Афанасьевна улыбнулась грустно, видя ее лицо.

— Да, Анна, это Павел Оленин, — она полезла за ворот платья, извлекла на свет свечей золотой овальный медальон. Распахнулась с легким щелчком крышка, и графиня протянула Анне его, показывая портрет молодого человека в темно-зеленом мундире Семеновского полка. Он был так схож лицом с Андреем, что у Анны даже дыхание перехватило. Только родимое пятнышко маленькое на левой щеке показывало различие между отцом и сыном. Да и Оленин старший был в парике, когда как Андрея Анна помнила светловолосым, с прической a la Titus [356], а не при пудре.

Марья Афанасьевна провела кончиками пальцев по локону, закрепленному в крышке медальона, а потом закрыла его, спрятала обратно под платье и сорочку, к самому сердцу.

— Мы обменялись локонами, когда дали друг другу клятву быть вместе, — сказала она. — Я носила его прядь волос в этом медальоне. Надежно прятала его все годы, пока был жив муж. Завьялов бы лютовал, коли бы проведал о моей тайне. А Павел прятал мой локон в кольце. И в гроб с ним лег, — графиня прикрыла на миг глаза, вспоминая, как стояла в храме и смотрела только на любимые черты, пока отпевали покойника. И поцелуй в холодные губы, который позволила себе тогда, не обращая внимания на тех, что был на отпевании. Первый за долгие годы и последний. Плевать ей на толки и сплетни! Она бы и в гроб легла, чтобы ее закопали с ним, лишь бы быть с ним!

Тридцать с лишним лет врозь телами, вместе сердцами и душами. Лежать с другими, чужими в постелях и представлять, что не он или она подле тебя. Крестить его ребенка, представляя, что это их совместное дитя, растить после этого мальчика и думать, что это их сын. Бояться ненароком коснуться друг друга, чтобы не выдать себя после взглядами.

«Прости меня, — напишет Павел ей в последней предсмертной записке, которую после графине отдаст его комердин. — Я не должен был потакать своей гордыне и ревности слепой, а слушать только свое сердце. Своими руками вымостил и тебе, и себе, и им, нашим супругам, дорогу в ад. Ведь я любил всегда только тебя… до последнего вдоха…»

— Слушайте всегда свое сердце, ma chere, — проговорила медленно Марья Афанасьевна, гладя руку Анны. — Только сердце скажет правду, более никто, даже разум обмануть может. Тот единственный поцелуй, сломавший мне жизнь, не был сладок, как те, что дарил мне Павел, а горечь от него я ощущаю до сего дня….

Глава 21

Анна просидела в покоях Марьи Афанасьевны почти весь остаток дня, ушла к себе только, чтобы переменить платье к ужину. Они долго молчали после рассказа о прошлом графини, и это молчание нарушила именно Марья Афанасьевна, указывая на кольцо на руке Анны.

— Я все это время никак не могу взять в толк, откуда оно у вас, — тихо проговорила она. — Я готова поклясться, что Андрей не давал его вам до своего отъезда из Милорадово в тот день. Да и расстались вы тогда далеко не как невеста с женихом. Как чужие ведь простились, — не смогла сдержать укора, и Анна отвела взгляд в огонь, пытаясь скрыть от нее волнение при воспоминаниях, нахлынувших в тот же миг.