Невеста смерти (СИ) - Скрипник Людмила (книги без регистрации бесплатно полностью txt) 📗

Елена Вихрева, Людмила Скрипник

НЕВЕСТА СМЕРТИ

Глава 1

Караульное помещение преторианской гвардии было заполнено двумя десятками молодых офицеров-преторианцев, которых инструктировал префект по случаю предстоящего праздника во дворце императора Октавиана.

Среди них, несмотря на одинаковую форму с белыми туниками из-под чеканных доспехов, алые плащи и покоящиеся на сгибе руки шлемы с красными конскими хвостами, выделялась девушка, что было вообще необычно для римской армии, тем более — для преторианской гвардии. Но, если откровенно, то и выделялась она только прической — светло-рыжеватые, слегка вьющиеся волосы, собранные в высокий хвост на затылке. Что касается внешности, сказать было бы трудно, что она обладала какой-то особой красотой — при отборе в преторианскую гвардию обращали внимание не только на послужной список и происхождение претендента, но и на его внешние данные. В императорском дорце молодого красивого Октавиана Августа, лишь недавно прочно занявшего позиции после междоусобицы, последовавшей за смертью Юлия Цезаря, все должно было быть гармонично и красиво. Так что основу его личной охраны составляли молодые, сильные и красивые воины, но успевшие покрыть себя славой еще в легионах Цезаря.

Но все же она была красива — большие, выразительные глаза под пушистыми ресницами, изящный точеный нос, твердые линии скул и подбородка. И еще — губы. Ровно очерченные, в меру объемные — про такие говорят, что они созданы для поцелуев, тем более нижняя губа девушки была чуть более выступающей, как будто давала определенные обещания. Но все это великолепие для непосвященного глаза было скрыто жестким взглядом ее умных глаз и каким-то непередаваемым выражением лица, которое характерно для опытных, закаленных в боях и походах воинов. И, конечно, разворот плеч, особая стать воина, привыкшего носить тяжелые доспехи и закрывать голову римским шлемом, в котором не получится ее робко склонять.

Закончив, префект отпустил их, негромко окликнув:

— Гайя, останься.

Девушка что-то торопливо сказала на прощание высокому, темноволосому красавцу с чувственными губами и знаками различия центуриона, такими же, что украшали на груди и ее доспех.

— Девочка моя, — вздохнул префект. — У тебя будет сегодня вечером особое задание. Думаю, оно не покажется тебе сложным.

— Я всегда готова к заданиям, — она приложила руку к груди в воинском приветствии, вытянувшись в струнку, но префект, улыбнувшись ей краешками глаз, кивнул на скамью. Разговор предстоял долгий.

— Итак, девочка…

Префект имел полное право так обращаться к Гайе, хотя и допускал это только в таких случаях, когда разговор шел с глазу на глаз. Он помнил ее еще восемнадцатилетней девочкой, случайно как-то обнаружившейся в обозе его легиона, причем уже так далеко, что возвращать ее в Рим пришлось бы снаряжать целый отряд, а еще лучше, разворачивать легион. Что было исключено — они шли быстрым маршем к Германии, где непокорные племена батавов снова жгли римские крепости.

Как эта девочка, которая после недолгих разбирательств оказалась дочерью уважаемого сенатора, стоящая перед ним в его палатке в мужской одежде, коротко стриженая, с обветренными и загоревшими дочерна лицом и руками, смогла пройти с маршевым легионом два месяца? Он тогда устроил серьезное расследование и узнал, что все это время Гайя шла с обозом, пользуясь тем, что обслуживающие его ветераны приняли ее как дочку, а она платила им той же монетой, стараясь сделать повкуснее их скудный обед, состоявший из обычного пайка римского солдата — зерна, копченого сала и чеснока. Она собирала по дороге съедобные травы, стреляла из лука мелкую дичь, готовила на стоянках. Всегда веселая, внимательная, готовая выслушать их ворчание или рассказы о былых сражениях — она покорила ветеранов, и они молчали, не желая с ней расставаться.

Префект помнил, что, соединив в одну картину рассказы ее и ее невольных соучастников, ошалело смог спросить у девушки только одно:

— А когда ты всему этому научилась?

На что она, тряхнув головой, не задумываясь и глядя ему в глаза, ответила:

— У меня были хорошие воспитатели. Отец покупал мне замечательных учителей.

— А как ты явишься теперь к отцу в таком виде?

— А я и не собираюсь к нему возвращаться. Я решила последовать за своим любимым на край света! — и она гордо вздернула шелушащийся от солнца и ветра точеный носик.

— Вот как? И он тоже в этом замешан? — и был потрясен испугом, разлившимся в ее глазах впервые за эту нелегкую беседу.

— Нет. Он вообще ничего не знает! Честно! Он уверен, что оставил меня в Риме, простившись перед походом.

— А что тебя погнало следом за ним? Ты же из хорошей семьи, и твою мать я тоже встречал на официальных приемах у Цезаря, она красивая и благовоспитанная женщина. Как они тебя отпустили?

— Отпустили? Ну, я им кодикиллус оставила, где все написала. Что люблю и не могу допустить, чтобы он рисковал жизнь в дальнем походе, а я ничем не смогу ему помочь.

— А чем ты собиралась ему помочь?! Петь, аккомпанируя на арфе?! Или плести венки?

— Вообще-то, — глаза девушки снова стали бесстрашны и спокойны. — Я уже сказала, что у меня были очень хорошие воспитатели. Так что я умею и раны перевязывать, и из лука стрелять.

— Ценные для невесты качества, что ни говори, — старший центурион, которым тогда был префект, потер внезапно занывшее плечо, простреленное когда-то галльской стрелой. — Ну, а твой жених, как думаешь, оценит твои подвиги?

Она вздохнула:

— Теперь не знаю. Мне пришлось отрезать волосы. Да и бани в походе нет, хорошо хоть, тепло еще, я в речках купаюсь на стоянках. Так что и не стремлюсь ему сейчас на глаза показываться.

— Наверное, это и правильно. Делать с тобой все равно нечего, так что оставайся уже, где есть, — он чувствовал, что решение принимает странное, но правильное, хотя и попадет ему за него. — А когда начнутся стычки, пойдешь помогать медикам. В легионе четыре врача и крепкие солдаты-капсарии, которые выносят раненых с поля боя. Но лишние руки там лишними не будут. Ты хоть себе представляешь, что это?

— Да, — снова потрясла его спокойствием девушка. — Я помогала своей воспитательнице, которая оказалась галльской ведуньей, лечить рабов в эргастуле.

Старший центурион вздохнул с облегчением. И приготовился ждать новых проблем.

А они не замедлили явиться.

Продвижение легиона вглубь земель, населенных батавами и другими германскими племенами, шло все труднее. Заметно похолодало, и здешняя зима обещала резко отличаться от италийской. Все чаще им на пути встречались болота и непроходимые чащи. Ломались колеса обозных повозок. Люди начали простужаться, и по ночам над лагерем раздавался лающий кашель нескольких сотен воспаленных глоток. И в довершение всего начались мелкие ночные и дневные вылазки варваров, нападавших в своих родных краях, умело используя каждую кочку и пещеру.

Старший центурион, не спавший несколько суток, с обметанными лихорадкой губами, обремененный тяжелыми мыслями, все же изредка замечал эту девушку, брошенную фактически на произвол судьбы среди монотонной и тяжелой легионной жизни. Все такая же легонькая, тоненькая, с тихой улыбкой, она оказывалась там, где была нужна — помогала врачам, разносила горячее питье, крепила оперение к стрелам и чинила солдатам одежду.

Он тогда все мучительно пытался вычислить, за кем же из его молодых офицеров увязалась это очаровательная крошка, которую даже такие трудности не сломили и даже не особо испортили внешне. Пусть ее коротко остриженные ноготки, с въевшейся костровой сажей, не были больше розовыми миндалинками, но задорная и нежная улыбка скрашивала абсолютно все.

Никто из его воинов не посмел обидеть ее нескромным взглядом или словом — она напоминала всем оставленных в Риме дочерей, невест и сестер… А утешить плоть можно было и с грубыми, рослыми местными пленницами, норовившими кинуться на легионеров с ножом, а то и мечом, подобно их мужьям и братьям.