Сороковник. Книга 3 (СИ) - Горбачева Вероника Вячеславовна (читать книги онлайн бесплатно полностью без txt) 📗
После первого замеса тесту полагается подниматься и пыхтеть в тёплом месте не менее часа. Сейчас оно занимает половину дежи, но я-то знаю, что далеко отходить нельзя, пройдёт время — и придётся ловить, обминать, снова замешивать как следует. Такова уж судьба хлеба. Не постараешься — не будет тебе ни хрустящей корочки, ни нежного плотного мякиша, ни удивительного живого духа на весь дом. Поэтому далеко я не ухожу. Проследив, как Игнат легко, словно пустую, подхватывает дежу, устанавливает на приступочке рядом с печкой, прикрывает, по наущению Рорика, чистым полотенцем, я подзываю близняшек, и совместными усилиями мы отводим Ольгу в светлицу — отдохнуть. Помогаем ей улечься в ту самую кровать, которую я там и представляла, накрываем узорчатым одеялом, подбитым мехом, и долго я сижу рядом, держа страдалицу за руку, нашёптывая что-то успокаивающее — уж и не помню, что, пока она не засыпает тихо, спокойно и без слёз. Тогда, вспомнив кое-что, достаю из кармана ранее машинально отправленный туда макошин платочек и кладу его Оленьке на подушку. Пусть забудется. А мне уж пора тесто обминать. На пороге я оборачиваюсь. Чудится или нет, но платок под девичьей щекой издалека выглядит кипельно белым. Поспешно выхожу, прикрыв за собою дверь. Я не буду ничего проверять. Если замешано здесь какое-то чудо — оно касается не меня, а этой девоньки, и вмешиваться да глазеть я не собираюсь. Ах, судьба, судьба, как ты повернула… Ведь прогнал Васюта Ольгу за то, что на племянника заглядывалась, и счёл, наверное, пустой и легкомысленной, а оно вон как вышло. Что бы он сейчас о ней сказал? Обминаем ещё раз, всей компании, только без Ольги. И всё бы ничего, работать с таким упругим тестом, ласкающим пальцы, одна приятность, вот только странно получается: новый колобок, составленный из обмятых нескольких, гораздо больше себя прежнего. И уже расплывается не в полдежи, а на две трети. Интересно, а куда закон сохранения материи смотрит? Гляжу во все глаза, не зная, что сказать, а Рорик чешет затылок. — Убежит ведь, — говорит, озабоченный вовсе не приростом. — А что, хозяин, дежа-то у тебя одна? Игнат, с трудом оторвавшись от удивительного зрелища, скрывается в кладовке. Возвращается с новой бадейкой. Пока, выставив в очередной раз тесто на приступке, Рорик о чём-то усиленно задумывается, я разминаю занывшие плечи. Ребята что-то шепчут отцу, выскакивают в дверь чёрного хода — и тут, как на Васютиной кухне, присутствуют два выхода, парадный и чёрный! — а я, внезапно почувствовав потребность в глотке свежего воздуха, выхожу на крылечко. И давлю в себе желание закурить — почему-то, несмотря на то, что завязала с этим нехорошим делом много лет назад, нет-нет да проскакивает такая охота, что хоть на стенку лезь. Сейчас мне даже Галин портсигар затейливый вспоминается, даже сизые колечки от сигары Главы. Блажь, конечно, соска для взрослого, но хочется ведь… Несколько раз вдыхаю полной грудью кажущийся после прогретой кухни прохладный бодрящий воздух и чувствую, как загораются щёки, лоб, уши… Это я слишком долго возле печи простояла. Нужно обязательно передохнуть. Сделано всего полдела, а на мне — хоть рубаху выжимай. Отдохнуть и хоть немного отвлечься. — Эй! — озабоченно тереблю Рорика, оседлавшего перила и качающего ногой. — Чур, в печь сажать и из печи вынимать сам! С хлебом-то я управлюсь, а лопату и в руках не держала. — Не боись, справимся, — хладнокровно отвечает мой напарник. И добавляет, словно спохватившись: — … госпожа Ива… — Да ладно тебе, давай уж без официоза. — Его брови недоумённо приподнимаются. — Ну, на «ты», чего уж там. И больше эту тему поднимать не будем. А скажи-ка мне, дружочек, как тебе всё это вообще в голову пришло? — машу в сторону двери. — Что это — традиция, обычай, волшба? Рорик смущённо вертит посох. Возмужал за последние несколько дней, а пальцы до сих пор в заусенцах да цыпках… Оглаживает навершие, притушая огневые всполохи. — Дед рассказывал, — наконец, отзывается. — Легенда есть одна. Да не мастак я повторять, а там ещё и про… — он внезапно краснеет. «Про любовь», с чувством глубокого удовлетворения довершаю в уме фразу. «Стесняется вслух сказать, дитёнок». — Не мастак, говорю, да и слыхал только раз, подробности забыл. Дурак был потому что, думал, деду просто поговорить не с кем, вот байки всякие и заводит, чтобы хоть кого при себе удержать. Мне бы слушать да на ус наматывать… — И снова краснеет, ибо собственных усов ему в ближайшие пять-шесть лет точнёхонько не видать, даже в зеркале. — Одно хорошо запомнил. Дед после каждого рассказа любил мораль выводить, сейчас-то я понимаю, это он специально делал, чтобы мне потом было за что зацепиться. В общем… Завершал он эту историю так. Рорик набирает в грудь воздуху и, прикрыв глаза, с какой-то новой интонацией, явно копируя покойного деда, декламирует: — Где бы ни был мужчина — он возвращается, пока творит хлеб его женщина. Во веки веков, на все времена.
Зачарованная, вижу, как на основании посоха проступает огненная смола, собирается в капли, в тонкие ручейки, которые шустро и весело устремляются от нас прямо к калитке. Я сперва дёргаюсь — неужели сейчас пожар устроим? — но как-то целенаправленно прокладывается этот огненный пунктир… Возле калитки змейки поворачивают — одна направо, две налево и устремляются к какой-то только им видимой цели. — Кажись, я снова напортачил, — упавшим голосом сообщает обережник. Пытается как-то перекрыть огневую жилу, но это всё равно, что попробовать зажать пальцами взрезанную артерию — кровь, хоть и не бьет фонтаном, но упорно просачивается. — Да что же это такое! Мне и Симеон говорил давеча: не болтай языком лишний раз, не доведёт до добра…. — А может, так и надо? — неуверенно говорю. — Ты явно деду подражал, у тебя даже голос изменился. И, похоже, что-то активировал. Давай подождём, видишь, никто не кричит «пожар», а случись он — все в округе узнали бы. — Подождём, — так же неуверенно отвечает обережник. Из амбара по соседству близняшки выволакивают плетёную корзину сочных летних яблок. Мы грызём их и набираемся сил, словно яблочки — сплошь молодильные. Через полчаса Игнат, возникнув за нашими спинами, сообщает, что тесто поднялось и выходилось окончательно. «Дежу рвёт, так наружу просится». Приходится идти, не дождавшись вестей от огневых ручейков. Одно утешает: моя невидимая охрана, если всё ещё остается на месте, явно не сочла сей эпизод для меня опасным, раз не пыталась прикрыть. Тесто и впрямь пухнет на глазах. Тут уж приходится вываливать его целиком на стол, присыпанный мукой, и месить, валтузить со всех сторон всем миром, потому что у меня одной ни сил, ни рук не хватает обхватить этот разросшийся ком. Кое-как обмяв, скатав в традиционный шар, я сызнова его разделяю, прикидывая, насколько же оно поднимется, ведь заготовки караваев нужно делать размером поменее, с учётом того, что в печи подрастут. Пока я ваяю, Рорик специальной метёлкой сметает уголья с центра печного пода к краям. Туда, но не прямёхонько на жаркий под, а на расстеленные толстые капустные листья будут сажаться наши хлеба. Как в самом начале, делю тесто на шесть частей, но вижу: велики получаются: или не пропекутся, или верх пригорит, пока сердцевина дойдёт. И впрямь, не просто расстоялось тесто, его действительно стало больше. Но почему-то меня это не удивляет. Уже подхватил и несёт меня поток волшбы, усиленный то ли магической помощью колец, то ли нежданно сработавшим заклинанием Рорика; может, и посох свою лепту внёс, но только всё, что происходит в дальнейшем, кажется мне в порядке вещей. Получаются большие караваи? А кто говорит, что их должно быть шесть? Лепи, как должно, и будь что будет. Я снова сминаю заготовки в единый ком и начинаю формовку. Один хлеб… второй… четвёртый… девятый… Девять вместо задуманных шести. — Все сразу не уместятся, придётся в две очереди в печь ставить, — сетую, издалека оценив площадь для выпечки. Издалека, потому что заслонка с печи снята, и от жерла идёт воистину вулканический жар. Хорошо, что Рорик пообещал управиться с лопатой сам. — Не перестоят ли? И в это время в дверь стучатся. Три женщины: одна почти девочка, другая лет тридцати, и пожилая… назвала бы и старухой, да стати в ней — не по возрасту, глаза живые, умные. Только погасшие. Как и у остальных. Как у Ольги ещё недавно были. А прямо у ног, задевая длинные в пол подолы, снуют, свиваются в кольца, исчезают в щелях меж половиц и выныривают обратно три ослепительно-солнечных ужика. — Здравы будьте, хозяева — негромко говорит старшая. — И вы здравствуйте, обережники, — и отвешивает поясной поклон, на несколько мгновений в нём застывая. То же делают и другие пришелицы, и мне становится неловко. — Видать, мы к вам. Огненные змейки нас привели, дорогу указали. Али надобность в нас есть какая? Деревянная лопата со стуком прислоняется к печному боку. Рорик делает шаг навстречу гостьям. И, чувствуется, ищет верные слова, да никак подобрать не может. Наконец, спрашивает просто: — Кого дожидаетесь? Кто не вернулся? Все трое бледнеют, а затем в лицах вспыхивает надежда. — Внука жду. Ни весточки, ни самого нет, и средь покойных его не видали. — Голос у старшей ровный, только чуть подрагивает. — У Марфы — кивает на соседку, — муж тако же, у Дашутки отец. Слухом уж земля полнится и про вас, и про посох чудесный, а потому — как добежали до нас змейки, мы долго ждать не стали, так и подхватились. Али помочь чем, али вы нам поможете? — Трое, — со значением говорит Рорик, и, хоть он ко мне спиной, чую: это он мне сообщает, для чего-то. — Полотенца давай, Оля, — прошу так же негромко. В каждое полотенце — по будущему караваю. Всем хватит. Сперва с поклоном оделяю старшую.
