Мать Сумерек (СИ) - Машевская Анастасия (онлайн книга без .txt) 📗
С подданными можно дружить, с удивлением понял Кхассав тем утром. С подданными, хотя бы с некоторыми, стоит дружить, осознал он вечером, когда, узнав новость в семье танов, вся усадьба безумствовала в массовом кутеже.
— Ох, не зря, не зря! — в один голос бубнили Гед и Аргерль.
— Мы слушали танские вопли ночами? — проворчала какая-то старушка из пожилых обитательниц.
— Не зря они приехали сюда, коль скоро Праматерь благословила их! — твердо отрезала хозяйка дома. Она по-прежнему была интересна и хороша, и сапфировые глаза Амракс явно унаследовал от неё.
Не зря, точно не зря, соглашался в душе Кхассав, участвуя в празднике, распевая песни, воздевая кубок с отличной медовухой из привозных запасов Лазурного дома.
Не зря он приехал сюда, думал раман, когда остальные еще не проснувшись, отсыпались после праздника.
Он подозвал Таира и перекинулся с ним парой фраз. Если Бану ссудит ему столько, сколько может, значит, надо, чтобы она могла побольше. И значит, пришел тот срок, когда танша, воспитанная в Багровом храме, чей девиз наказывал иметь опытные руки в обращении с золотом и временем, должна была получить доступ к особенным богатствам.
Таир соглашался со всеми доводами и отвечал на все вопросы. Получив необходимые сведения, Кхассав отдал приказ:
— Как только вернемся в Гавань Теней, кончай с Каамалом.
К концу ноября Кхассав мастерски колол дрова, разжигал камины, выучил несколько северных песен, освоил местный диалект, который особенно сильно прослушивался в речи не столько «астахирцев», сколько островитян, был свидетелем, что Харо и Анаис все-таки вступили в связь, привык к регулярным сношениям танов в гостиной зале, стал гостем на свадьбе Шухрана и веселушки Адальмы и доподлинно знал, что младший из братьев последней всегда имеет такой мрачный вид не потому, что злонравен, а потому что глух от осложнения острой лихорадки, настигшей его в юности.
Единственное, чего так и не выяснил Кхассав за срок выполнения первого условия — откуда все-таки у Бьё такое чудное прозвище.
Лиадала Тандарион, номинальная дочь короля Агравейна и Второй среди жриц, росла трудно. Первые несколько месяцев оказались особенно тяжелыми. Далеко немолодая, уставшая и лишенная жизненных сил молодости Нелла едва справлялась, и зачастую с малышкой находилась какая-нибудь из старших жриц.
Первое время девочка почти постоянно плакала. До хрипоты звала мать, не могла спать сама и не давала другим. Затем — отказалась есть, и еду в неё приходилось заталкивать почти силой. Наконец, по мнению храмовницы, произошло наиболее страшное — ребенок замкнулся в себе и окончательно перестал разговаривать с людьми.
Голос Лиадалы с тех пор стал слышен только ночами, когда во снах девочку мучали видения, и она никак не могла разобрать, что уже произошло, а что — еще нет.
Шиада в ту пору тоже просыпалась ночами — в утешающих объятиях Агравейна, заливаясь слезами от того, как надрывно слышит плач дочери по другую сторону Летнего моря. Или Завесы?
Это все мороки, видения, приговаривал Агравейн, стараясь успокоить. Но в отличие от дочери, Шиада хорошо различала реальность и варианты, которым еще предстоит случится, и знала, что где-то от мрачного ужаса неизвестности задыхается её дочь.
Шиада перестала спать ночами, уединяясь на балконе спальни, вглядываясь в темноту, гладя нарастающий живот. Было ли так же у неё самой, когда она пятилетним ребенком прибыла на Ангорат? Наверное, было, поправляла себя жрица. Она хорошо помнила свой страх перед тишиной и безмолвием обета молчания, когда настигает провидение Праматери. Но ведь покойная Мэррит, её собственная мать, успела объяснить дочери, хотя бы то, что увиденного не нужно ни бояться, ни прятаться от него.
Иногда в такие ночи Агравейн тоже просыпался, приходил на лоджию, кутал Шиаду в одеяло и говорил, что у неё под сердцем еще одна дочь, принцесса рода Тандарион, и королева обязана заботиться и о её здоровье тоже. А значит — самое время вернуться в тепло и поспать. Порой Шиада соглашалась, порой — целовала заботливую руку, пригревшую её, и отсылала короля спать в одиночестве. В другие случаи, утомленный работой или разбитый вином, которого накануне выпил больше разумного, Агравейн спал беспробудно и не всегда в их с Шиадой спальне.
В одну из таких ночей Шиада отослала собственный морок на остров, попав в призрачном виде на Ангорат беспрепятственно. Она возникла из воздуха в домике Артмаэля, разбудила среди ночи, накинулась с вопросами. Не имея возможности коснуться жрицы, Артмаэль встал так близко, как мог, чтобы улавливать хотя бы слабую вибрацию родной энергии, запах особенной, только Шиаде подвластной магии. Он говорил, что делал все, что мог, чтобы облегчить тяготы девочки. И хотя она еще не начала долгий путь посвящения жриц Праматери, она уже была безмолвна и мрачна. Всякие краски слетели с лица ребенка, когда она поняла, что мама, сколько ни зови, не приходит. Объяснять же девочке, что перед ней настоящий отец, Артмаэль не решался. Она и так слишком запуталась, где правда, а где нет, и отчаянно, до боли в каждом пальчике и ноготке, нуждалась в матери.
Призрак Шиады накрыл лицо ладонью: если бы она только могла явиться. Но, испуганная за судьбу дочери, Шиада не находила себе места, вздрагивая от каждого шороха, опасаясь любых скорбных вестей.
— А тому, кто боится священных Троп, нечего на них делать, — с пониманием подхватывал Артмаэль.
Отправится же просто так, через Летнее море, имея под сердцем шестимесячное создание, казалось не менее рискованным.
— Но у тебя нет выбора, — настаивал Артмаэль. — Ты ведь сама знаешь, чем заканчивается такое измальское одиночество. Девочка зачахнет окончательно.
— Замолчи!
Таких предположений Шиады вынести не могла. Одну дочь она уже покинула, пропустила, не доглядела. Одну дочь она уже отдала Нандане, так и не показав, насколько велико могущество других ликов Праматери. И повторно этого не вынесет.
— Я поговорю с Агравейном, — пообещала жрица.
Артмаэль вопреки ожиданиям Шиады, что вот сейчас она приободрится хоть немного, усмехнулся:
— Едва ли это поможет. Агравейн был счастлив, что не его дочь, которую мы втроем упорно выдаем за его, оказалась подальше от тебя, и ты теперь можешь быть полностью сосредоточена на его королевских интересах.
Шиада не стала реагировать: ясно, что в друиде говорит обида. За то, что жрица отняла у него всякую возможность открыто называть и любить то, что ему дорого. Со временем, когда Лиадала, несчастное брошенное дитя, забудет свою настоящую мать перед натиском божественного культа, когда забудет лицо отца-короля, Артмаэль тоже окончательно разучиться видеть в ней кровную дочь. И что тогда останется им всем, четверым, кроме сожаления и уныния?
Тот, кто сызмала посвящен Богу, лишен выбора. И все, на что он может надеяться — найти утешение и силу в служении, которое избрал поневоле. Которое избрал, будучи духом, задолго до того, как обрел форму человека в утробе одной из матерей Этана. Найти — и верить, что когда-то давно, будучи духом, выбрал сознательно и добровольно. Если у духов вообще есть нечто сродни воле.
Вернув морок в Аэлантис и очнувшись от чар, Шиада в ту ночь не легла спать, а, написав по записке Агравейну и Удгару — на случай, если свою Агравейн порвет, не дочитав — покинула дворец. Накинула, как в давние времена, зачарованный завесный плащ притворства, изобразив из себя немощную полубезумную старуху, и медленно побрела в сторону Летнего моря, надеясь на гостеприимство племен в Ургатской степи и имея за пазухой лишь пол краюхи хлеба.
Агравейн действительно бы не понял: зачем ей надо к дочери, надо ли ей к дочери — или это очередная уловка для встречи с Артмаэлем? Поэтому проще было вовсе избежать объяснения, даже если подобная выходка и делала из неё трусиху. Даже если из-за подобных выходок Агравейну все чаще приходилось проклинать Судьбу за любовь, которой та связала его еще в утробе непреложной силой пуповины.
