Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира (читать книги онлайн бесплатно полные версии TXT) 📗

Зарецкий ранен, одежда на нем изодрана, серебристая кровь струится по ногам, блестит каплями на виске, на разбитой губе, на руках следы клыков, одно из крыльев сломано и… все они тлеют. Дымятся черные, как ночь, перья, каждое из которых словно завернуто в тонкую пленку из света.

Он не прощает ошибок. Он жесток.

И на своей собственной коже я ощущаю покалывания, острые щипки, колючие прикосновения света. Гулко и недовольно рычит внутри меня гончая.

- Именем Отца, - плюет в морду твари Аарон, крепче сжимая извивающееся тело.

Но оно дергается, извивается и все-таки вырывается из захвата, собака наваливается на Зарецкого, в следующее же мгновение оказывается сверху.

Крак!

Эхом, болезненным сухим звуком.

Ломается еще одно крыло, а гончая втягивает в себя скользкую липкую муть, собирает в извивающиеся жгуты вокруг собственного огромного тела, и кажется, что становится еще больше.

- Давай, - рычит оно, целясь в горло падшему, вцепившемуся ей в глотку до побелевших костяшек. – Грохни меня. И твоя шлюшка отправится следом, - скалится. Из-за клыков и ощеренной пасти разобрать слова почти невозможно, но я понимаю. Понимаю, потому что она – ведущая гончая, потому что я – часть ее своры. И становятся понятно все то, о чем говорила мне Ховринка, когда была в теле Игоря: все мы кому-то принадлежим, и я принадлежу главной гончей проклятой своры.

А Зарецкий замирает под псом, за моей спиной не слышно больше дыхания и шорохов одежды, и тварь победно воет. Вскидывает морду к куполу и воет, и звук этот пробирает до костей, выскребает из меня все, выворачивает наизнанку. Ломит кости, сводит мышцы, и трещит хребет, озноб прокатывается волной от затылка к пяткам, дрожат руки. Я смотрю на тварь и вижу в ней все гадкое, все грязное и отвратительное, что было в моей жизни. Слышу в голове тысячи голосов, криков и стонов, чувствую снова, будто впервые, каждую душу и каждую смерть. Брешь опять зовет из пустоты небытия.

Ноги двигаются будто сами собой. Я делаю шаг, потом еще один. А потом мой взгляд снова упирается в Зарецкого. В шипящего и матерящегося Аарона, в кровь цвета серебра, в черные крылья.

Сучка.

Я сбрасываю липкие чужие путы и следующий шаг делаю сама, а не потому, что зовет гончая. Следующий шаг и я бросаюсь вперед. Теперь вижу, что Бэмби-Алине тоже досталось.

Я падаю на колени, хватаю гончую за голову, чтобы запрокинуть, и открываю рот.

Мы еще посмотрим, кто тут главная сука в стае.

Глава 22

Аарон Зарецкий

Состояние и настроение Лис меня тревожит и нервирует гораздо больше, чем можно было бы ожидать. Мне не нравится беспокойный ад внутри нее, синяки под глазами и слишком бледное лицо, не нравится тихий голос и сквозящее в нем смирение. Мне хочется встряхнуть собирательницу и заставить говорить, но я боюсь ее сломать, поэтому не делаю ни того, ни другого. Молчу о том, что знаю, где искать марионетку, молчу, о ее личности и давлю в себе чувство беспомощности, родившееся в невозможности помочь Элисте.

Если уж на то пошло, я вообще не собираюсь никому говорить о Кукле. Потому что Кукла - мой гребаный косяк. Это я не заметил Ховринку в ее снах, это я не стал копать глубже, хотя мог, это я все просрал. Теперь надо исправлять. Дьявол тоже иногда ошибается.

Я обнимаю дрожащую Лис, целую в висок и зарываюсь носом во все еще влажные волосы у шеи. Хочется надеяться, что новый день и спокойная ночь помогут ей хоть немного. Под ее тихое дыхание думаю о том, что пора убить тварь, пора сделать так, чтобы она больше не лезла ни к Эли, ни к Дашке, не мешала им жить и быть, не вытаскивала на свет, как из могилы, старые никчемные воспоминания и пороки.

Это желание так сильно, что я почти силой заставляю себя не дергаться, а попытаться уснуть, потому что Литвин прав: нам всем сейчас нужен отдых. Валить суку будет проще, если башка будет соображать как надо, а не вариться в тягучем киселе усталости.  

Я притягиваю Элисте еще ближе к себе и закрываю глаза.

И мне снится прошлое: юная знахарка с волосами цвета горького шоколада, тонкие запястья, почти черные глаза, цыганский платок на узких плечах и немного грустная улыбка на коралловых губах. Она смотрит так, будто знает обо мне все. Даже то, чего я не знаю сам. Она говорит так, будто сама удивляется своим словам, но верит им бесконечно. Она задает вопросы, вскрывает старые нарывы и тревожит что-то глубоко внутри. Ее голос, чистый и звонкий, в ночной тишине, или под светом весеннего солнца, или в прохладе вечерних сумерек. Теперь я очень хорошо вижу ее лицо, теперь я понимаю, что не мужчина, а женщина горела на том проклятом костре, перед толпой, алчущей крови.

Это Элисте.

Она совершенно не похожа на себя сейчас: ниже ростом, плотнее, ярче, дышит жизнью и странным светом. Не тем светом, к которому я привык. Ее свет не режет глаза, не продирает легкие, не вонзается иглами в голову. Он мягкий, тонкий, с запахом пряных трав и росы на полевых цветах. Он ярче и насыщеннее, когда она волнуется или радуется, тоньше и призрачнее, когда грустит. И в этом свете лишь капля ада, такая маленькая, что ее почти невозможно заметить, если не искать: это старые боль, злость и обида, родившиеся в утрате.

И эта капля тоже прекрасна, ведь она – часть травницы.

Мой сон странный, прерывистый и бессвязный: прикосновения, жесты, слова обрывками и взгляды, полные невысказанных сомнений, обещаний, желаний. Яркий рисунок цыганского платка на плечах, шелест листвы, сумрак ночи и отблески пламени в пасмурном небе. Застывшая, пойманная в сети моей ярости и боли молния.

Я любил ту Элисте. Я дышал ею и нашими встречами. Я хотел ее. Стремился, желал, верил. И я помнил ощущение… потери. Безнадега, что накрыла, обрушилась и вырвала из меня последний кусок того светлого, что еще оставалось… Чужие руки выдрали фунт мяса.

«И мясо можешь вырезать из груди;

Так повелел закон, так суд решил.»

И этот последний фунт плоти остался гнить у того самого кострища, на котором она сгорела, в угоду чужой воле и страхам.

Страх – крыса, зараженная бешенством невежества. Он кусает исподтишка и прячется в норе, ждет, когда укушенный все сделает сам, вылазит наружу глубокой ночью, в полной темноте и тишине, чтобы кормиться с пола крошками слухов.

Кто-то видел, кто-то слышал…

«Лис танцевала под луной, молодая знахарка купалась обнаженной в горном ручье, и на ее теле были видны следы лап дьявола, а в соседнем городе умер младенец, пропал в лесу ребенок, заболела скотина, на прошлой неделе был плохой улов».

И толпа забрала ее у меня.

К сожалению, люди ошибаются чаще, чем Люцифер, и, что странно, их ошибки обходятся дороже.

Колючий страх заставляет меня открыть глаза и задохнуться, потому что кажется, что Эли снова нет. Короткий миг между сном и реальностью, когда стираются грани.

Но я чувствую ее рядом, по-прежнему в моих руках: теплую, живую, уже другую, но все равно мою, и целую спящую, вдыхаю запах, прижимаю крепче.

За окном предрассветные сумерки, в доме тишина, и мое сердце замедляет свой бег. Все хорошо, Лис тут. Я слушаю ее дыхание еще какое-то время, смакую ее присутствие, а потом все-таки поднимаюсь с кровати, стараясь не разбудить, выскальзываю в коридор.

Мой свет теперь снова со мной. Свет, вкус, запах и я снова готов убивать за них. Кого-то жизнь ничему не учит, да, Отец?

Я захожу в комнату к Данеш и Мизуки, бужу, говорю, что жду их внизу, и спускаюсь в гостиную. Мне надо знать, что делал ковен с Алиной в деталях. Возможно, это поможет.

Взгляд натыкается на бомжа на подоконнике. Он смотрит своими огромными глазищами, дергает ушами, перебирает лапами.

«Мя-я-я-я», - тянет черномазое чудовище.

Вот она, другая сторона Лис, в этом коте, в потрепанном комке шерсти, успевшем немного отъесться и совершенно точно освоившемся в новой сытой жизни. Чудовище все еще страшно, как смертный грех, все еще кажется вываленным в грязи, все еще мелкое и стремное. Но уже без соплей и настороженного, полного недоверия взгляда.