Связанные нитями души (СИ) - "Yueda" (серии книг читать онлайн бесплатно полностью txt, fb2) 📗
— Понятно, — говорю я, хотя ничегошеньки мне непонятно про «живую» память. — А чем ярче светится, тем живее?
— А! Ты про это! — догадывается архивариус. — Это слепок памяти Александра Шилова. Вот уж точно — Шилов.
— А чем он так знаменит? — оглядываюсь я в поисках хотя бы ещё одного столь же яркого слепка, но таких больше нет.
— Кек, — крякает Атабек. — Да казус с ним произошёл по вине наших разгильдяев. Вообще-то распространяться об этом, вроде как, запретили. Но, кто хотел, уже всё давно разузнал, а кто не разузнал, то, видать, слухи любит. А по мне так лучше смешная правда, чем пафосная ложь. В общем, ты, наверное, знаешь, что сорок три года назад бывший верховный судья подал в отставку и ушёл на перерождение, а на его место пришёл нынешний.
Я многозначительно киваю, а про себя думаю: ну да, теперь-то знаю, двадцать минут назад от силы узнал.
— И всё, вроде бы, нормально было, — продолжает Атабек, — да вот беда: судейскую печать бывший судья по привычке положил в сейф, который под него сделан был и который только от его руки открывался. В общем, нынешний верховный судья промучился без печати шестнадцать лет, подписывая документы тридцатью тремя подписями со всякими заверениями, чтобы бумага силу имела, на семнадцатый не выдержал. Сказал: «Делайте, что хотите, а выньте душу бывшего судьи и доставьте хотя бы на пять минут сюда. Разрешаю всё». Проводники вместе с хранителями затеяли операцию, в ходе которой Шилов — переродившийся судья — должен был впасть в кому, его бы душу быстренько сюда принесли, сняли бы блоки памяти, всё, что нужно сделали бы, обратно в мир живых отнесли и к жизни бы вернули. Звучит замечательно. Да не вышло только. Несчастный Шилов вместо того, чтобы потерять сознание или впасть в кому, умер прямо на месте подстроенной аварии, а вместе с ним ещё один мальчишка, кажется, его земной друг. И когда Шилова доставили сюда и разблокировали память, он так орал на всех, что аж стены тряслись. Оттого его слепок памяти и светится сильно. Это эмоции зашкаливают.
Вот оно как, оказывается, было. Ничего себе, крупный промах: не только перерождение судьи убили, но и ещё кого-то.
— А тот судья теперь где? Здесь остался? — спрашиваю я, надеясь, что подобревший и разговорившийся архивариус и об этом поведает.
— Да какое там! — хмыкает Атабек, слезая со стремянки. — Он всех нас к едрене фене послал тройным загибом и ушёл на перерождение, пообещав, что если опять вмешаемся, то он придумает, как нам отомстить. Вот такие дела, — заканчивает рассказ Атабек и протягивает мне диск слепка: — Держи. Только аккуратно!
Я бережно принимаю тонкую пластинку, боюсь лишний раз рукой шевельнуть.
— Там найдёшь кресло, — машет Атабек себе за спину. — Как прочитаешь, отдашь мне. Я буду за столом работать. И ничего тут не трогай, а то перепутаешь всё насмерть, — строго заканчивает он и уходит туда, откуда только что пришёл я.
А я иду в противоположную сторону, отыскиваю старенькое покрытое пледом кресло, устраиваюсь в нём и утыкаюсь взглядом в слепок.
Ну и что мне с ним делать? Как его прочесть? Что ж я про это-то спросить забыл? Вот ведь недоумок!
Можно, конечно, разыскать архивариуса и расспросить у него, но лень шепчет повременить, и я пытаюсь разгадать загадку сам. Внимательно разглядываю диск, его шероховатую мерцающую поверхность. Через несколько минут начинает казаться, что я что-то вижу. Вроде как, надпись, но рассмотреть точнее не получается из-за подрагивающего свечения. Я промаргиваюсь, напрягаю со всей силы глаза, вглядываюсь, и с трудом читаю слова:
«Савицкий Владлен Алексеевич (5 мая 1975 — 14 февраля 2004)…»
Там есть что-то ещё, но свет мешает, он надвигается на меня, заслоняет всё вокруг, заполняет глаза, и я вижу…
Вижу себя. Я стою в зимнем пальто возле машины, курю. А ещё вижу стремительно летящего с горы мальчишку, вижу, как «ватрушка» пацана врезается в дорожное ограждение, и пацан летит прямо на дорогу, по которой едет грузовик. Тот я, который там, возле машины, тоже это видит, и бросается оттаскивать пацана. А потом грузовик налетает на меня.
Мда… Вот оно, значит, как было. Мёртвый разрыв. Интересно, я буянил?
Впрочем, нет. Не интересно. Потому что, скорее всего, не буянил. Скучный я тип. Не буйный.
Мне гораздо интереснее, что было вначале. В самом начале. В том 1975. И особенно интересно узнать то, что было между началом и концом. Всё то, что обозначено длинной лаконичной чертой. Как туда добраться?
Картину с окровавленным мной перекрывает невыносимо яркий свет, а когда он гаснет, я вижу всё. Движущиеся картинки с голосами и запахами сами собой возникают в моей голове. Я уже не смотрю, я вспоминаю…
Вспоминаю маму, уставшую, но улыбающуюся мне маму. Вспоминаю старый дворик, качели, дворовую ребятню, прыжки с гаража, вечерние купания на море. Вспоминаю школу, класс, футбол на стадионе, драки с Колькой Баховцом, Ирку Дубинину — мою первую симпатию, Никиту Романчука, с которым вместе вскрывали учительскую, чтобы достать журнал. Всё вспоминаю. А потом воспоминания наполняются солнышком, голубоглазым солнышком по имени Санька. Весёлый, общительный и до безумия тёплый, этот парнишка перешёл в мой класс, когда мне было четырнадцать, и с этих пор мы стали не разлей вода. С тех пор каждый день мы гуляли, играли, делали уроки, всё время проводили вместе. Это была любовь. Настоящая, ни с чем не сравнимая любовь. Любовь, которую я прятал ото всех, потому что боялся. Боялся, что солнышко скроется за тучи, как только я открою ему правду. Но всё-таки открыл. Вернее, он сам догадался.
А вот и оно — то самое воспоминание.
Пятое мая. Мой день рождения. Мне исполняется семнадцать. Мы вдвоём с Санькой на берегу моря. Оно спокойное, тихое, небо над головой ясное и чистое, под ногами мелкая галька. Пляж пуст. Мы идём по самой кромке воды и разговариваем, и он задаёт тот самый вопрос, которого я так боюсь:
«Я тебе нравлюсь?»
И я не могу соврать. Смотрю в его яркие голубые глаза и не могу соврать. Признаюсь. А он берёт меня за руки, смотрит в лицо долго-долго, а потом обнимает. И мы стоим вот так: замерший истукан я и лучистое солнышко. А потом я обнимаю его, крепко-крепко и целую. В этот момент мы одни на всём свете. Нам никто больше не нужен.
А потом мы возвращаемся в город, и счастье, что поселилось в сердце, обрывается.
Оно обрывается резко и страшно, когда пьяного водителя легковушки заносит на тротуар, прямо на нас, и Саня, спасая, отпихивает меня, а сам попадает под колёса.
С этого дня из моей жизни ушло солнце, оно погасло вместе с Санькой. Я пытался жить, и жил. Уехал учиться в Москву, с успехом закончил эконом, начал работать, помогать маме, потом организовал своё дело. Я жил, да. Но тоска, тоска и боль навсегда поселились в моём сердце там, где некогда горело солнышко. А ещё я больше никогда не отмечал свои дни рождения. В этот чёртов день я потерял двух человек: Саню — самого близкого и любимого, и ещё одноклассника Никиту-взломщика. Оказывается, он тоже был на месте той аварии, и машина задела и его тоже.
И тут я, который реальный я, а не из воспоминаний, торможу. Потому что внезапно понимаю, что Никита из моего детства и Никита-хранитель — это одно лицо. Одно!
Вот это да! Вот так встреча…
Свет тускнеет и вновь концентрируется мерцанием на диске, я сижу, смотрю сквозь него и думаю над иронией судьбы, которая так неожиданно столкнула бывших одноклассников.
Интересно, Никита вспомнил себя, свою прошлую жизнь? Он тут на десяток лет дольше, так что вполне мог прийти и попросить старика Атабека показать слепок. Да и вообще, не он ли пятнадцать лет назад взломал замок шпилькой и проник в архив? Когда он был живым, то здорово замки вскрывал. Может, и правда он? Тогда он должен был вспомнить меня и узнать, ведь не так уж сильно я изменился. Вспомнил и не показывал вида, что знает? Хех…
И тут я опять замираю. Потому что вспоминаю недавний разговор с Хайнцем и слухи, что он рассказывал про Никиту. Слух о том, что Никита погиб вместе со своим другом, и что на попечение ему дали вновь ушедшего на перерождение друга. Друга!
