Бар «Безнадега» (СИ) - Вольная Мира (читать книги онлайн бесплатно полные версии TXT) 📗

- И что мне делать, Сэм?! – выплевываю смерти в лицо. – Что ты предлагаешь мне делать?!

- Ждать, Элисте. Ты же веришь в него? Я никогда не видел, чтобы в него кто-то так верил.

- Да пошел ты! Ты и твой треп! Все вы пошли! Сколько можно над ним издеваться?! Поэтому в Совете все разваливается, поэтому все через жопу! Поэтому вы просрали Ховринку, Игоря, Алину, просрали вообще все! – я не контролирую себя, не сдерживаю. Ору ему в лицо, больше не пытаясь вырваться.

Я устала, очень устала, мне плохо и дико, невозможно страшно. Даже злость какая-то не такая, как обычно, будто не моя, чужая.

- Ты права, - кивает Самаэль устало. – Во всем права, только, Элисте, мы правда ничего не можем сделать. Зарецкий вернется сам.

- Я не могу просто ждать, Сэм, - голос вдруг пропадает, будто из меня выпустили весь воздух. – Я больше не могу… Он… он сделал что-то со мной… Я с ума сойду, не выдержу…

Иной вздыхает, выпускает мои руки, подаваясь назад. Смотрит на меня бесящим сочувствующим, полным жалости взглядом, будто нож в спине проворачивает.

- Эли! – тонкие руки Лебедевой с удивительной для такого цыплячьего тела силой отталкивают от меня мужика. Она забирается ко мне на колени, прижимается и прячет лицо в волосах, чувствую, что плачет.

И меня тоже начинает трясти. Я прижимаю мелкую к себе и закрываю глаза. Очень-очень хреново. Мне так хреново, что хочется выть и скулить, кататься по полу или забиться в самый дальний, самый темный угол. Сдохнуть хочется.

Смех рвется откуда-то с самого дна из-за пришедшей следом в голову мысли.

У меня истерика…

Загвоздка в том, что даже сдохнуть я теперь не смогу, потому что брешь от меня закрыта. Собиратель… Какой к черту от меня теперь вообще толк? Я ничего не могу…

Я не знаю, сколько мы так сидим с Дашкой, в какой момент уходит Самаэль и когда в зале появляются Вэл и Данеш, даже не знаю, когда перестаю ржать и просто дергаюсь, как в припадке, до боли, лихорадочно прижимая к себе Лебедеву.

Просто в какой-то момент понимаю, что Дашка поднимается, а мне в руки что-то впихивают, заставляют выпить. Следом еще одна чашка – бокал – там алкоголь, что-то забористое, но я не понимаю что. Вокруг приглушенные голоса и осторожные шепотки, какое-то движение.

Еще один бокал, а потом меня поднимают на ноги, заставляют выйти на улицу, сажают в машину. Я не понимаю, не принимаю реальность. Не могу ее принять. Кажется, что, если позволю хоть каким-то отголоскам проникнуть в сознание, просто рассыплюсь на осколки.

А потом еще одна кружка с какой-то травой и меня укладывают в постель. Снова сдавленный шепот, стук чего-то тяжелого, отрывистый, как шаги, шепот... 

Я смотрю в потолок, пока глаза не начинает резать и щипать, пока сознание наконец-то не уплывает во тьму, и я вообще не перестаю что-либо ощущать. Забвение – благо. И мне не хочется ему сопротивляться, просто сил не осталось.

Возможно, завтра я пойму, как с эти жить: с ощущением полной беспомощности, с чувством постоянного ожидания.

Я буду ждать, если ничего другого не остается.

Я как в тумане следующие три дня. Ни на что не реагирую и ничего не хочу, игнорирую всех, кроме Дашки и Вискаря. С Дашкой почему-то легче, с ней отчего-то не так страшно. Я пробую открывать брешь еще несколько раз. Само собой, ничего не получается, только руки каждый раз после этого дрожат, я сама дрожу, курю. Курю чаще и больше, чем когда-либо. Сизый дым, царапающий кошачьими когтями горло, дробь дождя по крыше веранды, сырой, колючий ветер вводят в странный транс, распугивают тяжелые, но пустые по своей природе мысли. Возможно, потому что впервые я увидела Зарецкого в такой же дождь: пальто и скрипучие перчатки, низкий уверенный голос. Я скучаю. Невероятно, так, что хочется выть.

Защита дома с каждым днем становится тоньше, пусть ненамного, но даже эти крошечные изменения режут, как по живому. Я зову Аарона по ночам, утыкаюсь в его подушку и зову, прошу вернуться. Понимаю, что он меня не слышит, но так легче, так я могу дышать.

Эгоизм в чистом виде, потакание собственным слабостям, не более.

Я плохо сплю, почти совсем не сплю, и снова понятия не имею, где мой мобильник. Подозреваю, что его забрали ведьмы. И на самом деле, благодарна им за это, хотя никогда и не признаюсь. Я не хочу ни с кем разговаривать и ничего знать, тот, чьего звонка я жду, позвонить вряд ли сможет.

Лебедевой не легче моего, но держится мелкая в тысячу, в миллион раз лучше. Невероятной силы девчонка, просто поразительная. Это она вытягивает меня, хотя должно быть наоборот, и из-за этого я чувствую свою вину.

Осознание собственной беспомощности и бесполезности накрывает и снова оглушает на четвертый день, за завтраком. Я вдруг смотрю и вижу: Дашку, Данеш, бесящую тупую японку, жмущегося к моим ногам Вискаря, солнце за окном. Вдруг понимаю, что Зарецкий… когда вернется, когда узнает, что я тут три дня сопли на кулак наматывала, придет в ярость. И будет прав. Я сдалась, даже не начав, после первого же провала. Оказывается, самое сложное не ждать, самое сложное верить.

И делая очередной глоток кофе, я заставляю себя верить, каждым вдохом и выдохом, каждым ударом сердца. Это очень больно.

Я даже нахожу в себе силы, чтобы улыбнуться, предлагаю Лебедевой съездить в город и выбрать торт, потому что через несколько дней ей восемнадцать, погулять, сходить в кино. Дашка смотрит немного удивленно, но потом все-таки кивает. Данеш на этот раз обходится без своих коронных взглядов и поджатых губ, достает из внутреннего кармана жилетки мой мобильник, молча протягивает и возвращается к своим чаинкам. Я не хочу знать, какие вопросы она им задает и что они ей отвечают, поэтому трусливо сбегаю на второй этаж, чтобы одеться, и заказываю такси. Надо забрать мою машину, судя по погоде, пора поменять моего любимого мальчика на консервную банку с гайками, забрать еще кое-какие вещи.

Лебедевой у меня дома сначала неловко, она осторожничает, старается скрыть любопытство во взгляде, не знает, куда сесть и куда встать, вызывая у меня в этот раз искреннюю, пусть и короткую улыбку.

- Поможешь мне собрать вещи? – спрашиваю, открывая шкаф и вытаскивая с верхней полки чемодан. И только тут, только сейчас замечаю, что на Лебедевой старые кроссовки, растянутый свитер и тонкие, дышащие на ладан джинсы, вспоминаю ее куртку.

Эгоистка ты, Громова, слепая, глупая курица.

- Что собирать? – возвращает меня в реальность удивленный вопрос мелкой.

- Все, что посчитаешь нужным, - пожимаю плечами. – А потом… - я чуть не ляпаю «поедем тебя одевать», но вовремя затыкаюсь, вспоминая о том, что рассказывал Аарон. - Давай немного изменим планы, хорошо? Мне нужны новые куртка и джинсы, пойдем по магазинам?

- А… хорошо, - настороженно кивает Лебедева, в ее взгляде столько подозрения, что мне приходится отвернуться, чтобы скрыть еще одну улыбку. Девчонки, кем бы они ни были – собирательницами, ведьмами, людьми – всегда остаются девчонками, и главное затащить ее в магазин.

В процессе сбора моих вещей Дашка расслабляется, начинает трещать, визжит, когда добирается до рабочего стола и видит мою домашнюю студию и микрофон, бескомпромиссно заявляет, что мы обязательно должны это все забрать. Размораживается Дашка быстро, и вместе с ней немного оттаиваю и я.

Мы заканчиваем со сборами за два часа, грузим все в машину и едем в первый попавшийся торговый центр.

Держится Лебедева на удивление долго: отказывается смотреть что-то для себя, мерить, терпеливо ждет, пока я наиграюсь с вешалками, стоически продолжает говорить «нет» на все мои «мне кажется, вот это подойдет больше тебе». Ломается она на обуви и на просящем взгляде девочки-консультанта, и дальше дело идет проще и быстрее, ну, насколько, конечно, вообще может в ее ситуации: Лебедева косится на ценники, ворчит на то, что ей не нужен второй свитер, а со старым рюкзаком она срослась и, вообще, мы приехали за покупками мне, а не ей. Ворчание Дашки я игнорирую и покупаю то, что считаю нужным. Баловать мелкую оказывается на удивление приятным занятием. В торговом центре мы проводим почти весь день: едим, выбираем и заказываем торт, сбегаем с середины какого-то убогого фильма, дружно решив, что попкорн пережарен, а газировка слишком сильно разбавлена водой.