Сборник Любовь за гранью 11,12,13 (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" (книги без сокращений TXT) 📗
ГЛАВА 11
Я пролистывал одну страницу за другой, не веря собственным глазам. Казалось настолько диким, настолько неправильным читать строчки, написанные твоей рукой и в то же время совершенно не тобой.
«Малыш»…так я её называл. Я решил, что именно Марианне предназначалось это обращение, раз она сама дала мне…мой собственный дневник. Что оказалось не просто странным, а вообще заставило совершенно по-другому взглянуть на того Ника, по которому она клялась мне умирать от тоски.
Сказала так, послав к дьяволу с приставаниями, а я психанул и к шлюхам поехал в «Мадам Поузи». Выбрал сразу нескольких темноволосых вампирш и трахал их весь день напролёт до потери пульса. А, точнее, пока не надоело. Не стало тошнить от запаха этих дряней, от их волос не того оттенка и не той мягкости, от стонов, слишком громких и пошлых. Слышал их, а у самого в голове её тихие стоны в кабинете. Чёрт бы её подрал! Лучше бы, сучка такая, либо сразу отказала, либо уже позволила взять то, на что мысленно облизывался с самой первой минуты, как возле бара увидел. Нет же! Притягивает к себе, позволяет попробовать, но не сильно, так, чтобы только язык раздразнить вкусом своим изысканным, таким непохожим на остальные, и тут же отталкивает. Словно вызов кидает.
А это и был вызов, и понимает она или нет, какие последствия её ждут, меня теперь мало волновало. Я должен был её получить и точка! Понять, чем же так зацепила того Ника, что он перестал мной быть. И она ли стала причиной.
И даже если бы напрямую отказала в моих правах, я понимал, что не могу позволить. Не могу, мать вашу, позволить себе и ей не узнать, каково это смотреть, как от наслаждения разбивается на осколки пьяная поволока сиреневого взгляда.
Я уже видел, как он умеет затягиваться кружевом страсти, и это было самое потрясающее, что я видел до сих пор. Из того, что я помню, конечно. Это заставляло каждую клетку взвиваться в неописуемом восторге от упоения собственной властью над её потрясающим телом. Я уже грёбаные несколько недель словно пацан мучился от неудовлетворенного желания. Яйца болели так, что казалось, прикоснётся к ним – и я сдохну от похоти. Вот только чертовка лишь дразнила, подпуская достаточно близко, чтобы сводить с ума, но недостаточно для получения разрядки. Не знаю, каким был тот Николас Мокану, которого она знает, но Зверь всегда играет только по своим правилам. Даже если изначально его поставить в положение отыгрывающегося.
И я решил, что сделаю так, что она сама придёт ко мне. Решила хранить эфемерную верность своему мужу, пусть хранит. В любой другой ситуации я бы гордился тем, что моя жена настолько мне преданна. В любой другой, кроме этой, когда она решила, что секс со мной – это измена мне же. А, впрочем, так даже становилось интереснее. Потому что противостоял мне достойный соперник, которого я практически не знал.
И помочь мне в этом должен был именно дневник. Я его читал, запершись в комнате борделя. Признание в любви толщиной в целую тетрадь. Не знаю, что видела Марианна, читая эти строки, меня они приводили в ступор.
Решение рассказать всё о себе, обнажиться догола, до костей. Я не прочёл и половины, но уже понимал, в какое болото она втянула меня прежнего, и в какое продолжала тянуть нынешнего.
Как мог он рассказать ей о том, что я запретил себе даже вспоминать? Как мог рискнуть собственной безопасностью настолько, чтобы оставить письменные доказательства своей слабости? Ответ напрашивался один – этот долбаный дневник стал прощальным письмом Мокану. И самое главное – для него было нечто страшнее, чем просто сдохнуть. Первой мыслью было, что ублюдок явно хотел оправдать себя в глазах Марианны.
Но чем дальше я погружался в собственные воспоминания, иногда вздрагивая от той жестокой искренности, с которой он вскрывал их перед ней, тем больше видел не желание оправдаться, а стремление раскрыть себя настоящего. Так, будто он сомневался, что она знает его именно таким. Будто у неё были причины сомневаться в нём.
«- Если не будет как раньше никогда?
- Значит…и этого не будет. Не со мной. Потому что тогда какая разница с кем…верно?»
Верно. Дьявольски верно. И как бы ни приводила в ярость эта ситуация, как бы ни хотелось наплевать на её мнение…я знал, что прояви большую настойчивость, получил бы её прямо там…но тогда вкус победы потерял бы свою остроту, смешанный с разочарованием. И поэтому я наутро отправил ей букет белых роз с запиской. Отправил, потому что не захотел отдавать его сам. Только не после этих шлюх, запах которых она обязательно почувствовала бы. Всё же другие женщины, тем более продажные, - не лучший метод соблазнения собственной жены.
Но до того, как я узнал в дневнике о её любимых цветах, я раз десять прерывался, чтобы осознать, чтобы принять для себя тот факт, что когда-то был готов открыться ей полностью. До такой степени, чтобы даже рассказать об Анне.
«Ее звали Анна…
Она была похожа на Марианну. Как две капли воды. Теперь я это понимаю так же отчетливо, как если бы они стояли рядом. Обе. Просто время стерло лицо Анны из моей памяти…но не стерло воспоминания из моего сердца. Когда потом, через много лет, я впервые увидел Марианну…наверное, тогда я осознал, что это ОНА. Единственная. Сердце ее, душа ее. Потому что только ОНА могла и умела меня ТАК любить».
Серьёзно, Мокану? Ты вот так запросто написал одной женщине, да, ведь именно ей ты посвятил свой дневник, о другой? О той единственной, которую любил…Больше – о той единственной, которая любила тебя. Которая смогла полюбить тебя. Ты явно был не в себе…Или был настолько самоуверен, чтобы решить, что имеешь право открыть свою тайну. Да, тайну. Мою тайну. Потому что всё, что было связано с Анной, было слишком больно, чтобы позволить узнать об этому кому-то еще.
Что же связывало тебя со второй? Как сильно ты доверял ей? Чёрт, когда ты научился вообще доверять кому-либо настолько? Я читал текст и не знал, то ли смеяться, то ли злиться. Чувствовал только, что однозначно с радостью выбил бы мозги тому Нику, который осмелился написать это. Анна это и есть Марианна? Чёрта с два! Я не видел более разных женщин, чем они. Какими глазами ты смотрел на свою жену, Мокану? Что в этом заблуждении? Тоска по женщине и ребенку, которых ты потерял пять сотен лет назад? Или всё же жизнь с тобой не могла не оставить отпечатка на чистой ауре Марианны, превратив её в эту сильную, в чём-то даже жестокую женщину? Вспомнил о том, что рассказывал Зорич о ней. О том, с каким хладнокровием она отдавала приказы на работе, как скептически, но без истерики отнеслась к смерти служанки в своем доме. Грёбаный ад, что ты сделал с ней, Мокану, что настолько изменил её?
«Правда, Анне я достался еще человеком, порочным, развратным, грубым, но все же человеком. Она не узнала Зверя. Ей я дал все то хорошее, что я мог и хотел дать женщине. Долгими веками я проклинал Бога за то, что он отнял ее у меня, столкнул в пропасть, отобрал веру и свет в моем сердце. Оставив только ненасытного Зверя, который сам нашел свой адский путь в этом мире. Я не верю в случайности, я получил то, чего заслуживал – свой персональный ад на земле, но я побывал в раю. Дважды. Ничтожно мало, но побывал».
Значит, Марианна видела нечто другое…А, впрочем, кто бы сомневался. Нельзя притворяться кем-то другим годы напролёт. Даже сквозь намертво пришитые маски периодически будет выглядывать истинное лицо. В моём случае – оскал.
Не знаю, почему, но я несколько раз перечитал страницы, в которых говорилось об Анне. Мне казалось, что там написано неправильно. Не так. Что тогда всё было куда ярче, куда сильнее, куда больнее. Ты писал этот дневник менее пятнадцати лет назад, Мокану, почему же твои эмоции о ней такие скудные? Почему меня от тех воспоминаний всё ещё потряхивает так, что кажется, этих двух бутылок виски, стоящих на столе, ничтожно мало, чтобы притупить ощущения…Или у тебя был свой способ сделать это? Своя причина, заставившая начертить картины из прошлого с участием той, чьё имя ты запрещал себе произносить даже во сне, помня, какие страдания оно может принести?
