Перстень для Гелены. Рассказы о любви (СИ) - Ракитина Ника Дмитриевна (книги онлайн TXT) 📗
— От кого там лишенько принесло?
Баба в намитке [7], пошуровав палкой, полоскала с моста обширные подштанники с гульфиком. По другую сторону тощий парень в серой рубахе и подвернутых штанах шлепал по воде с топтухой [8]. Он поднял голову и глянул на Людвика с затаенной тревогой.
— Я странник, приюта ищу.
Баба обтерла о юбку красные клешни:
— Так пожалте в хату, паничок.
И Гусь с ужасом подумал, что ежли это пани, он на ночь в замке не останется. Лучше уж под вербой куковать.
Но баба уже приглашала гостя за собой, и отступать было неловко и постыдно.
Внутри было то, что замку положено: и высокие своды, перекрещенные просмоленными от древоточцев балками; и точеные ограды галерей. И занавеси паутины; и зубчатые штандарты, закопченные и пропыленные настолько, что гербов на них уже не разберешь. И два — иначе не скажешь — трона на помосте с пологими ступенями; и очаг во всю стену, в котором можно целиком запечь лося. И крытые тростником каменные полы…
И пронизывающий холод: продирающий поясницу, кусающий за пальцы; и сквозняки — отчего обитатели замка и летом ходят в шубах, а на старости лет страдают от ревматизма и радикулита.
Но когда пани вышла навстречу, Людвик забыл обо всем.
Может, она не пришлась бы по вкусу столичному хлыщу, вертопраху, жертве моды, а для Гуся так в самый раз. Настоящая провинциальная красавица, у которой, где надо, тонко, где надо — пухло и ядрено. Такую посади на скамью на орехи: что там скорлупа — скамейка хрустнет.
Росточку была пани — Гелена, как подсказала баба с бельем — невеликого, но держалась справно, гордо, спина прямая, плечи развернутые, покатые и чуть тяжеловатые, если для юной девицы. И бедра крутые, тяжелые; и груди наливные, скромно прикрытые прозрачной вставкой из табина.
А талия — двумя ладонями обхватить.
Убор стародавний несла на себе гордо, как королева. А на голове, прикрывая черные косы, рогатый «кораблик», укрытый вуалью. Вуаль Гелена приподняла, дерзко сверкнула зеленоватыми глазами из-под густых ресниц и дала приложиться к белой пухлой ручке, унизанной перстнями и браслетами — старинной местной работы, уж в этом пан Гусь понимал.
От пани пахло пудрой и крахмальным бельем, приятно пахло.
Она вежливо поздоровалась, спросила об имени и роде гостя и предложила на выбор ужин или баню сперва.
Поскольку Людвик отъелся у Ицки в корчме, то выбрал баню. Посетовал только, что перемены в одежде не имеет. Пани Гелена сказала, чтобы гость о том не беспокоился.
И вправду, кунтуш [9] с меховым воротником был теплым и чистым, а что давно уже вышел из моды, так и трасца с ним. Такие лет по сто хранятся в сундуках, переложенные пижмой и полынью, и хуже не делаются…
Рубаха аж трещала от крахмальной свежести…
А сапоги, выбив пыль, Людвик оставил свои. Возьмет завтра кусок кожи и дратву да залатает.
Ужин тоже был выше всяких похвал. И прозрачная, ровно слеза, горелка, и красный огненный борщ, и лисички, и огурцы, и хрусткая белая капуста, политая растопленным маслом…
За едой разговорились. Пани жаловалась, как ей пусто в огромном замке и одиноко без мужской защиты, когда пан пошел и даже детушек ей не оставил.
— А ведь сколько молились об их рождении… И к Ивенецкой Панне паломничали, и к Ченстоховской даже… босиком вот этими ножками… — Гелена подняла на Людвика огромные прозрачные глаза. — И к мельнику в Хвойники.
— Гэпс, — Гусь в ошеломлении не донес стакан до рта. — А при чем тут мельник?
Пани сверкнула очами:
— Так в округе каждый знает: лечит он от бесплодия. Как съездит к нему какая — вот тебе и ребеночек… Зигмусь был против, так я тайком…
Она обратила к тарелке заалевшее лицо и больше об этом не говорила.
После ужина осоловевшего гостя провели в спальню — здоровую, сводчатую, темную, с огромным ложем под пыльным балдахином. Служанка поставила на столик у постели свечку и быстро вышла. Людвик собирался уже лечь, как объявилась хозяйка. Мило извинилась; забравшись с приступочки, уселась на разобранную постель «проверить, не жестко ли». Притоптывала ножкой о ножку в обрезанных белых валеночках с вышивкой, вся такая теплая, сдобная. Шаль нарочито сползла с плеч; и груди под сорочкой хотелось примять, как вынутый из печи каравай — встанет ли.
— Так он точно не обручальный? — скосилась Гелена на перстень Людвика.
— Пусть пани поверит, да и черт с ним.
И опрокинул женщину на постель.
Гелена и стонала, и кричала; и драла, что та рысь, спину когтями. И волновалась под ним, как разбушевавшееся море, и сам Гусь скакал парусником на ее волнах, всадником на понесшей кобыле, сжимая руками и коленями, впиваясь губами, так что старинная тяжелая кровать под коханками скрипела и ходила ходуном. Но не пали в грязь лицом стародавние мастера — выдержала. И Людвик наконец отвалился, ровно насосавшийся клещ, сытый, довольный, счастливый. Ухнул в перины и хотел только одного — спать. Но среди ночи тело возжелало своего: видать слишком много хватил пива и сладкой романеи за ужином. Выскочил в коридор да едва за угол забежать успел.
Там его и перехватила за плечо баба, занимавшаяся вечор постирушкой, она же ключница. Так и хотелось ее гнусно изругать, да Людвик вгрызся в язык, затягивая гашник [10]. Она же завидуще шипела в ухо:
— Думаешь, Геленка на тебя зарится? Думаешь, под венец поведет?
Вообще-то Людвик так и думал в потаенных мечтах, потому дернулся, выбираясь из ухватистых пальцев.
— А хрена тебе! — завизжала ключница. — Она о майне печется, что от Зигмуся получить. Она ж бездетная, тут как родичи набегут, трасца [11] ей, а не майно [12]. Так она по старому обычаю тебя, дурня, в дом и залучила. Как понесет — будет дитенок наследником мертвого пана считаться. А тебе дулю да пятой под зад.
Людвик замахнулся, да счел невежливым тетку бить, повернулся и в спальню ушел. Еще и бродил по замку пол ночи, заблудившись в расстройстве.
— Геленка!
— А?
— Скажи мне, ты со мной заради наследства?
Она резко проснулась и села:
— А кто тебе сказал?
Не стал темнить Людвик. А хозяйка замка, поправляя густые волосы, сердито бросила:
— Вот же стерва завидущая.
И на деле доказала Гусю, что не только в имуществе дело.
Потому утром он заспался и проснулся от диких криков снизу, смогших пронзить даже толстые замковые перекрытия.
— Убилася! Вой, убилася!
Гусь пощупал рукой — Гелены рядом не было, только перины да подушки хранили вмятину от тела. Людвик, поплясав, натянул ноговицы и, растрепанный, кинулся вниз.
Посреди парадной залы выла и визжала молодуха, пробуя рвать на себе волосы.
Гусь отвесил ей пощечину. Баба заткнулась.
Из учиненного допроса он узнал, что ключница Ганна пошла поутру в погреба за капустой. Лестница там старая, повыбитая, крутая, так еще и мхом поросла, вовсе скользко. И сколько раз наказывали Павелку тот мох ободрать… Видать, Ганнуся поскользнулась, за стену не смогла уцепиться, полетела да об держку факела головой. Паня уж и злиться начала, что ее нет. С утра госпожу на соленое потянуло. Послала Павелка с Доротой, Дорота — это вот она, кухарка. Ну, и Ганнусю нашли. Совсем мертвую.
— Надо властям сообщить, — заикнулся Людвик.
Но тут подошла сзади Гелена — Дороту ветром сдуло.
— А чего сообщать? Что дура-баба под ноги не глядела? Съездит Павелек за ксендзом, отпоет.
— Так может, тогда в часовню ее? Есть тут у вас часовня? — Людвик расправил плечи, готовый услужить любезной. Та замялась и сказала идти завтракать.
